Окутанная тьмой (СИ)

Когда он был хорошим, слушался родителей, которым всегда не было до него дела, никто не замечал – когда стал плохим, поступая так, как хочется только ему, показывая всю кровожадность, ярость и ненависть, стали ненавидеть и бояться.

И он радовался тому, что его ненавидят – глупо, наивно, смешно, до боли в сердце. Он будто и не понимал, что здесь нечем гордиться, не понимал, что в этом нет ничего хорошего и радостного. Только Акихико порой уделял ему внимание, мог кое-как, с огромнейшими усилиями усмирить его пыл, остановить, отговорить от глупых, никчемных затей, но вот поставила его на путь истины, правды и сострадания к людям «святая» Люси-сан. Кем бы ее не называли другие, кем бы ее не считали люди, ничего не зная, для него она была и осталась святой. Когда-то он и считал ее обычным демоном, случайно попавшим в этот сад, но когда этот демон, такой же лживый, кровожадный и безумный, протянул ему руку, открывая запертые им двери, пропуская в его жизнь свет и счастье, он принял ее помощь, без раздумий. Он согласился стать достойным, согласился изменить себя, свой шкодливый характер и свою жизнь, став лучше. Тогда для него все это было шуткой, игрой, вот только Кин и сам перестал замечать, как начал меняться. Он толком и не помнил тот момент, когда Люси, проходя рядом с ним по саду, остановилась рядом с Лейлой и, улыбаясь той самой улыбкой, будоражащей все спящее и забытое, сказала, что это ее мать. И он не знал, зачем, почему, с какой целью тогда улыбнулся в ответ, сказал, пообещал, что будет защищать эту девушку, почему он поддался этой лисе с такими ясными светлыми глазами? Но скоро он поменял свое мнение и слишком быстро, эта лиса с карими глазами и искренней, незнакомой ему ранее улыбкой стала для него просто приятелем, товарищем и верным другом.

Книги, одна за другой, беспорядочно слетали в полок, небрежно сброшенные вниз – они вроде как, по личным соображениям Кина, и должны были чем-то ему помочь, но он слишком торопился, чтобы делать и обращаться с ними аккуратно, бережно. Сердце впервые за такое долгое время будто ожило, ударяясь о грудную клетку так быстро, неподвластно, работая получше всяких часов. В голове, застилая все разумные мысли, мелькало только одно слово «Успеть!», и он торопился, он переживал и надеялся, чтобы Люси-сан еще ничего не знала, ничего не видела, ничего не заметила, хотя, зная ее пронзительный взгляд, заглядывающий прямо в душу, не заметить такое просто невозможно. Всего один короткий взгляд на этого драгонслеера с теперь почти пустой душой и чувствами – и Кин труп. Но как бы сурово, злостно не смотрела на него девушка, оправдываться Кин перед ней не будет, зная, что виноват и оправдания здесь не к месту, он обещал быть достойным демоном, а не плаксой и мямлей. Он будет сильным, мужественным и ответит за свой поступок, за свой глупый просчет перед Люси, не отведет стыдливо глаз, он выстоит и быть может тогда Люси-сан поймет, что он – вырос. Именно таким, каким хотела его видеть она, без этих королевских замашек, постоянных оскорблений людей и демонов – она увидит его простым пареньком, который ее никогда не предавал, но все же оступился. Люси ведь хотела, чтобы он был настоящим, без этих масок и лжи, он покажет ей себя, всю свою измученную годами душу и только ей останется решать, что будет дальше. Кин же примет любой ее выбор, не проронив ни звука – разорвать с ним все связи и назвать, поставить на него клеймо предателя или же простить и дать этому глупому, неопытному мальчишке еще один шанс…

Первая минута после исчезновения печати была слишком тяжелой, трудной, просто невыносимой для каждого, кто с замиранием сердца следил за неподвижным телом мага. Первый вздох, сделанный Леоном с заметным усилием, был еще охрипшим, следом раздался знакомый хруст костей, оповещающий об их быстром восстановлении – и все это просто не могло не радовать и не вызывать спокойной полуулыбки. Вскоре грудь мага начала ровно подниматься, ведь все препятствия, мешающие ранее, исчезали, и уже ничего не мешало дышать глубоко. Дыра, расположенная под сердцем, начала заметно кровоточить, когда началось ее заживление изнутри, медленно, но верно сцепляя разорванные, оживленные ткани друг с другом, пока она за несколько долгих минут не затянулась, не оставляя после себя даже крошечного шрама, как некое напоминание. Осколки, уродливо пробивающие кожу, выпирающие из-под нее, начали поочередно исчезать, быстро собираясь в полную картину ребер, вновь стоящих ровными, хорошо видными рядами из-за легкой худобы Леона. Но как бы медленно и мучительно не шло восстановление, Люси уже точно знала только одно – все худшее, что только могло случиться с Леоном, уже позади. Теперь ему нужно только отлежаться, отдохнуть и набраться сил, а уже потом возвращаться к прежней жизни, вовсе позабыв обо всех тех ужасах, как о страшном сне. Вернее Люси надеялась, что он все забудет и уже никогда не вспомнит, ведь она не понаслышке знала, как будет мерзко и гадко знать, что ты сам чуть не погубил друзей, товарищей и нападал бездумно, безумно на все, что только движется, в погоне за кровью и силой, пока сам чуть не умер. Лучше вообще не знать такие подробности, лучше будет, если Бастия все забудет, Грей не посмеет, даже по пьяни, рассказать ему всей правды, ведь все произошедшее здесь уже в прошлом и Леона это совершенно не касается.

Леону теперь хорошо и спокойно – он дышит без препятствий, его жизни теперь уже ничего не угрожает, а вот Люси становится только хуже. Она все так же морщиться, ясно чувствует, как осколок ребра верно упирается в легкое, и стоит попытаться вдохнуть глубже и все – болезненная резь закрывает глаза непроглядной темнотой. Повернувшись к Грею, стоящему не так далеко как раньше, всего пять шагов, Хартфилия не может выдавить из себя даже такой легкой, обессиленной, измученной улыбки – просто не выходить приподнять уголки губ и, кажется, что Фуллбастера такое бессилие пугает. Не получается у Люси и облегченно выдохнуть – все мешает, все болит, все не так, как должно быть. Хрипы, кашель и боль вновь пересиливают ее, и Хартфилия в который раз поддается, падая на колени, беспомощно цепляясь пальцами и когтями за край лавки, заходясь безудержным кашлем, проклиная себя за такую слабость.

Кое-как успокоившись, уняв боль, волнение и страх, Люси поднялась, поддавшись вперед, сделав несколько шагов в том направлении, где недавно бушевал огонь, но теперь там, как и везде, только черные пятна – там она надеется укрыться, спрятаться на время и хотя бы чуть-чуть восстановиться, отвлекая себя от мысли о свежей крови и людских душах. Ее глаза, застланные легкое пеленой, останавливаются на гербе, подвешенным под перилами второго этажа, и Люси не знает, как объяснить самой себе, почему он оказался целым и нетронутым. Ухватившись обеими руками за ту самую колонну, Хартфилия медленно обсела, оставляя светлые, отличные от черноты, глубокие полосы от когтей. Перед глазами, мелькая разными огнями, гранича с пресловутыми черными пятнами, все так же был герб, и было в нем что-то волшебное, родное, близкое, не дающее так просто провалиться в эту бездонную пропасть и упасть так низко, что потом, кажется, что и поднимать уже нет никакого смысла.

«Ты поступаешь только так, как вздумается тебе, вовсе не думая о последствиях, которые настигнут тебя через секунду за поворотом, а после еще смеешь упрекать этих людей в слабости, глупости и легкомысленности? По-моему, мелкий, ты уже давно потеряла ту тонкую грань, которая настойчиво приплетала тебя к их миру, ты считаешь, что имеешь гораздо больше возможностей – это так, считаешь, что защитить их можешь только ты – ложь, они сами могут защитить и себя, и тебя. Думаешь, что твое присутствие здесь сделает только хуже – ложь – твои чувства все равно, рано или поздно, возьмут верх, и ты не посмеешь противиться им. Да, сейчас ты демон, но всего какие-то полтора года назад и ты была человеком, таким же, как и я двенадцать лет назад, ты помнишь? Не лги мне, я знаю, что ты помнишь все, до самых крошечных мелочей, и дорожишь этими воспоминаниями, так почему же ты отделяешь себя от них, сама же говорила, что ты человек и упрямо отрицала свою демоническую сущность? Да, мы немного другие – у нас другое питание, наши возможности выше, у нас иные предпочтения, но и они – эти люди – не так просты. Я уже столько раз говорила тебе и повторю снова, мелкий, я тебя прошу, послушай меня, дай и им спасти себя. Признайся, в глубине души ты знаешь, ты веришь, что им это под силу, они могут сделать это, все видно по их поступкам, слышно в их словах. Не отделяй себя от них и этого мира – так будет только хуже, поверь мне»