Месть Ветра (СИ)

— Больше не налью, — предупредил Алва. — По крайней мере, пока. Время позднее, вы устали, напиваться же нужно с радости, а не топить в вине беды.

— И не надо, лучше рассказывайте.

— Да, это получается у меня намного лучше, чем следовать собственным советам, — заметил Алва и пригубил вина. — Мы встали друг напротив друга. Уж не знаю, как у меня такое вышло с простреленным бедром, но я стоял. Как на палубе во время шторма. Во всяком случае, швыряло и качало меня изрядно. Дуло ходило ходуном. Мы выстрелили одновременно. Наверное, Леворукий действительно благоволит всем Алва. Меня ощутимо повело в сторону. Это спасло жизнь мне, а Эгмонту даровало мгновенную гибель. На виске шрам от пули виден до сих пор.

Дикон так и не понял, как оказался на ногах, он завис над Алвой, опершись на подлокотники его кресла, и едва не смахнул бокал. Алва успел подхватить тот в последний момент, тоже осушить залпом и поставить на пол рядом с ножкой кресла.

— Можете убедиться, я не вру, — он убрал волосы за ухо, предоставляя вид на правый висок, по которому проходил тонкий белесый шрам. — Еще что-нибудь хотите спросить?

— Только одно, — Дикон сглотнул.

Алва, демонстрируя шрам, чуть склонил голову к левому плечу, открывая шею: белую, беззащитную, по которой хотелось провести до иголок в подушечках пальцев, а еще лучше коснуться губами.

«Да что же, в конце концов, происходит? Может, Алва подмешал что-то в вино?»— подумал Дикон и вгляделся в его глаза: темно-синие, шальные, кажущиеся черными от расширившихся зрачков. Либо Алва принял тот же наркотик, либо испытывал такое же безумие.

— Не молчите, — попросил тот и прибавил полушепотом. — Ри-ичард.

— Почему вы скрыли? — спросил Дикон.

— Разве? Я отдал вам папку.

— Я не об этом! Почему не дали ход делу?

— Я не воюю с женщинами и детьми. Эгмонт умер, какой смысл очернять его?

— Но вы собирали данные. Хотели отомстить?

— Да! — Алва сверкнул глазами. — После Винной — особенно, но… в общем, не ищите логику там, где замешаны чувства!

— Вы служили вместе с моим отцом, — Дикон не спрашивал, а утверждал, потому Алве оставалось лишь досадливо поджать губы. — Между вами произошло что-то…

— Даже если так, какая разница?

— Я сейчас задам очень некрасивый, личный вопрос, — предупредил Дикон, — остановите меня.

Алва фыркнул.

— Обо мне болтают всякое. По-вашему для человека с подобной репутацией могут существовать некрасивые вопросы? — произнес он.

— Почему вы не остановите слухи?!

— Зачем?

Дикон нахмурился. Вечер, начинавшийся как вопрос-ответ, превращался в нечто несусветное. Алва был откровенен, но требовал ответной откровенности.

— Валме оказывает мне услугу, сам того не понимая. Он говорит гадости, но ко мне они не прилипают, гнусности веселят. Он сотрясает воздух, мешая правду с откровенным враньем. Он одержим мною, к счастью, не как ваш отец, но тоже приятного немного. Но, главное: даже если он раскопает нечто, действительно способное меня задеть, этому уже никто не поверит. Валме — мой самый лучший щит, хотя и думает, будто страшно мстит мне. Приструнять его я точно не собираюсь, пусть и дальше чувствует себя безнаказанным и свирепеет от этого еще сильнее.

Дикону на мгновение стало страшно, когда он осознал всю жестокость происходящего. В Управлении его сильно покоробил Валме, готовый выложить пикантную сплетню первому встречному, но Алва откровенно пугал, будучи не жертвой сплетен, а расчетливым манипулятором.

— Что же такого вы сделали своему коллеге?

Алва нахмурился.

— Мы, кажется, говорили не о Валме? — напомнил он. — Впрочем, если вам так уж хочется покопаться в моем грязном белье, то отвечу. Я оскорбил его в лучших чувствах: согласился поехать с ним в салон Прекрасной Марианны и… сбежал по дороге.

— Всего лишь! — удивился Дик. — Ничего себе повод.

Алва приподнял бровь:

— Вы в курсе, кто такая Прекрасная Марианна, юноша?

— Нет.

Алва улыбнулся и откинулся на спинку кресла, чуть запрокинув голову.

— Сколько вам лет?

— Двадцать четыре, а то вы не знаете.

— Да, верно, просто я думал, вдруг ошибка. Но ваша наивность, пожалуй, мне по душе. Прекрасная Марианна — самая дорогая проститутка Олларии. Приехать к ней вдвоем автоматически означало бы секс втроем.

Дик отшатнулся, неловко запнулся о ковер и едва не упал, Алва вовремя поддержал его за пояс. Он тотчас опустил руки, но прикосновение осталось и теперь жгло Дикону бока.

— Тсс… спокойно, зачем же так нервничать? Я действительно замечен в порочащих кого-то связях и не вижу в них ничего предосудительного. Если делать что-либо, то нечего и скрывать, иначе это ханжество и откровенное моральное блядство. И я действительно уделяю внимание, как мужчинам, так и женщинам, почему нет?

Самое забавное или отвратительное, Дикон был согласен с такой позицией абсолютно, пусть и беспокоился о своей репутации и не понимал, зачем ее специально втаптывать в грязь. Вероятно, наступает момент или существуют такие личности, к которым грязь попросту не цепляется. Алва не был эталоном доброты и справедливости, скорее уж расчетливым и злым манипулятором (не просто так он являлся правой рукой Дорака) и при всем при этом им не получалось не восхищаться. Дикона тянуло к нему со страшной силой, и остановить это он попросту не мог.

— С моим отцом… вы… тоже имели связь? — пожалуй, если бы Алва ответил утвердительно, то оттолкнул бы его. Дикон почти молил об этом и вместе с тем боялся. Он никогда не стал бы иметь виды на бывшую пассию отца, просто не смог бы прикоснуться. Или сумел бы? Он сам не знал ответа.

— Нет! — Алва резко встал, а поскольку Дикон стоял к нему очень близко, то теперь они оказались чуть ли не прижаты друг к другу. — Ваш отец оказался подвержен именно тому моральному блядству, о котором я вам говорил. Он хотел меня с первых дней, как я появился в их отделе, но испугался признаться в желании самому себе. Он посчитал, будто в нем говорит ненависть, кровная месть, тянущаяся со времен Франциска Первого и которую давно уже следовало бы засунуть в задницы ызаргам, живущим прогнившим и протухшим прошлым. Но Эгмонту такое объяснение понравилось, оно возвеличивало его, потомка святого Алана, над потомком Рамиро Предателя и Рамиро Вешателя. Признаюсь, я давно не сталкивался с подобным отношением к себе. Я просто не знал, как реагировать на его выпады. Эгмонт был старше, мне казалось, будто это делает его мудрее и опытнее, но ошибся.

— Вы… были близки?

Алва шумно выдохнул.

— Если бы я допустил близость между нами, то перестал бы уважать самого себя. Но врать не стану: определенного рода влечение я испытывал.

Дикон прикусил губу.

— Ладно, признаюсь, — вздохнул Алва. — В юности я легко влюблялся и терял голову, ничем хорошим такая глупость не заканчивалась. В отношении Эгмонта все усугублялось невозможностью сближения вообще и даже случайной ночи. Ни я не смог бы лечь под него, ни он — под меня.

Дик покраснел.

— Искрило между нами знатно, и даже когда Эгмонт попытался придушить меня в самом прямом смысле этого слова после раскрытия махинаций Рокслея и Карлиона, лишь заработал почетную отставку. Я не хотел его отпускать и не отпустил бы, только вмешательство Дорака заставило меня отступить. Я пережил, конечно. Вскоре мое влечение развеялось без следа, но на то имелись свои причины, о которых я, пожалуй, не стану сейчас рассказывать.

Он продолжал стоять невыносимо близко, Дикон чувствовал его дыхание. А еще Алва оказался чуть-чуть ниже него самого. Они смотрели глаза в глаза, и у Дикона приятно сосало под ложечкой, когда он думал, что и их губы находятся очень близко, надо лишь податься вперед, возможно, Алва и не оттолкнет.

Все казалось невыносимо сложно и в то же время легко до звона в голове. Алва испытывал влечение к Эгмонту Окделлу. Мог ли он увлечься его сыном?..

Алва приподнял подбородок, приоткрыл губы и приопустил веки. Синие глаза загорелись, словно у кота Леворукого. Алва то ли откровенно издевался, то ли с не меньшей откровенностью приглашал, а, возможно, и то, и другое.