To Stop (СИ)

Астрид нахмурилась, когда увидела лишь Рыбьенога:

— А где остальные?

— Родителей нет на острове, — Рыбьеног смущённо посмотрел в пол, покрывшись тут же чешуйками; он всё ещё иногда нервничал при разговорах с Астрид, хотя последняя даже не могла понять причины; не зарежет же она его, в самом деле. — Сморкала отправился с тренировочной арены за Иккингом, они скоро будут. Барс и Вепрь передали, что… — Рыбьеног запнулся на пару секунд, — не хотят это видеть.

Астрид в замешательстве моргнула, затем посмотрела на просыпающуюся Забияку, до которой, судя по лицу, дошёл смысл сказанных слов.

— Вот как, — единственное, что смогла сказать она, вставая и разминая спину, — наши родственники всегда были немного странными. Этого следовало ожидать. Мы им припомним этот случай.

Хофферсон вздрогнула, внезапно вспомнив, что у них есть шанс на успех. Они не собрались здесь умирать — это немного забылось. Совершенно забылось.

Вдох.

Выдох.

Вдох полной грудью.

Готти покачала головой, держа две склянки в одной руке, и пристально смотрела на Задираку, который “отрупевал” с каждым вздохом всё больше.

— Что же, я думаю, они могут подойти потом, — озвучила Астрид общую мысль немного нервно, передавая общее напряжение. Она смотрела на Забияку, которая глядела на своего брата с безграничной заботой и нежностью, и внезапно поняла, что у неё нет того, ради которого она пошла бы разумно (или не очень) настолько далеко. Не настолько близкого до безумия. Но она могла подойти к Забияке и обнять её до хруста костей и резкого выдоха, до невозможности дышать и слёз от боли, выражая свою поддержку. Что она и сделала, ведь она могла это сделать. — Удачи, подруга.

Рыбьеног сделал практически то же самое, смотря на девушку страдальчески-влюблённым взглядом. Ох. Астрид могла лишь спрятать глаза за отросшей чёлкой и прикрыть рот, пытаясь не выдать удивление.

Почему чужие чувства кажутся такими простыми, но для самих чужих безумно сложными?

Забияка игриво потрепала парня по щеке и улыбнулась.

Затем она влила в брата один флакон зелья, в себя другой, сняла практически всю одежду, взяла холодную руку в свою, прислонилась лбом к родному и стала ждать.

Первое превращение — это самое отвратное, что можно увидеть в своей жизни.

Сморкала отодрал от себя верещащую Жуткую жуть и бросил подальше — он уже хотел сказать, что они совершенно разных видов, поэтому не могут понять друг друга, хотя это скорее из-за маленьких куриных мозгов пищащей твари, как вдруг понял, что под его ногой была пустота, а не вечно надоедливые ветки, которые путались сегодня под ногами постоянно, пытаясь свалить.

Кривоклык всегда находился на стороне отца, даже когда был в шаге от чего-то вроде “домашнего насилия”, потому что оружие надо менять всегда, сынок, особенно когда оно сломано или затупилось. Отец решил, что был бы лучшим вождём для деревни, поэтому его надежды возлагались на сына. Отец не понимал, что значит быть всадником. Кривоклык прекрасно понимал, что будет со Сморкалой, если он начнёт в открытую брыкаться.

Иногда удавалось поддеть Иккинга по-настоящему, но в этим моменты Сморкала боялся друга даже больше, чем отца. Пока не возвращался домой после какой-то неудачи. Но там же ему в голову приходило, что Иккинг с радостью бы избавился от него, Сморкалы, такой надоедливой помехи, когда как отец его любил и желал ему счастья — это было в воздухе, во взглядах. Хотя Иккинг всё же был другом.

Сморкала был между двух огней, двух наковален, которые сдавливали с двух сторон. Кривоклык помогал ему быть любимым сыном дома и приличным другом в миссиях. Вот и сейчас Ужасное чудовище шепнуло своему всаднику, чтобы он рассмотрел место, где прячется сын вождя — ничего криминального, но можно было предоставить это как хорошую информацию для отца, который всерьёз думал, что род Йоргенсов достоин был быть главным среди Лохматых Хулиганов.

В воздухе пахло палёными волосами и жареным мясом.

Сморкала удачно спустился в овраг, понимая шестым и седьмым чувствами, что что-то не так.

— Иди ищи, Астрид сказала… да кто она вообще такая, чтобы мне приказывать… — бормотал он, отряхиваясь от пыли.

Не было вокруг звуков.

Не было шума ветра или воды.

Сморкала застыл, услышав стон.

Он шёл сюда по запаху, который постоянно норовил исчезнуть, но после первого оборота его пять чувств стали гораздо сильнее, так что ни сильный ветер, ни частое виляние следа не сбили его с курса.

Как жаль.

Сморкала не хотел оборачиваться; он закрыл глаза, моля, чтобы всё это оказалось сном. Но Иккинг наверняка видел его. А затем последовала вспышка магии, такая сильная, что опрокинула на землю и выбила весь дух.

За прерывание первого оборота самых сильных видов класса Разящих, Загадочных и Кочегаров, а также всех сильнейших особей, будущих вождей и приближённых к избранному правителю полагалась самая жестокая смертная казнь, на которую был способен вождь племени.

Астрид смотрела, как последняя одежда рвалась, как сращивалась кожа, зеленела, обрастала чешуёй; слышала, как трещали кости, ломаясь, как дробилась челюсть, а возможно, как вырастали новые кости. Как расширялась челюсть, пропадали волосы в искрах грёбанной проклятой магии, глаза становились сумасшедшими и наливались кровью от напряжения. Это было настолько отвратительно, что прекрасно — она просто не могла отвести от этого взгляд. Не сейчас, позже, когда всё закончится.

Это длилось несколько часов; Рыбьеног банально не выдержал противного запаха и вида торчащих костей, которые снова и снова ломались и передрабливались, срастаясь то не там, а то там, но мешая другим костям, поэтому рвали плоть и снова смещались. Удивительно — магия не давала вычесть ни капли крови.

Престеголов же не мог разрушить эту хижину? Они всё равно не могли вынести Задираку отсюда, так что мысль об этом проскользнула достаточно просто (особенно когда сбиваешься с счёта ударов сердца).

У Астрид слезились глаза от запаха, свербило в носу — она стала дышать ртом, хотя рвотные позывы не покидали её, — и колени дрожали.

Какой из неё воин?

“Самый стойкий,” — издалека отозвалась Громгильда, расправляя крылья.

Это было всё так плохо, потому что первый оборот, а один из них болен и без сознания, по крайней мере, так сказал Рыбьеног, когда вышел прочь.

Когда всё закончилось, ни одна из голов не открыла глаз. Они дышали ровно, размеренно, одно на двоих сердце билось ровно. Но они не открывали глаза.

Астрид не могла пошевелиться.

Мир враз превратился в подземное царство мёртвых, тёмное, мрачное и безвыходное — а затем она услышала крик, от которого внутри враз всё оборвалось (и напряжение, и чувства, и душа). Крик боли, какую не могли вызвать ни ранения, ни превращения в дракона; она знала, она их только что слышала эхом сквозь рвущуюся плоть и хруст костей.

И она упала.

========== Предателей род ==========

На глазах у Гарри Сириус увернулся от красного луча, посланного Беллатрисой, — он смеялся над ней…

— Ну же, давай! Посмотрим, на что ты способна! — воскликнул он, и его голос раскатился эхом по огромной комнате. Второй красный луч поразил его прямо в грудь. Улыбка еще не сошла с его уст, но глаза расширились от изумления.

Сам того не заметив, Гарри отпустил Невилла. Он снова спрыгнул ступенью ниже, вынимая палочку, и Дамблдор тоже обернулся к платформе. Казалось, Сириусу понадобилась целая вечность, чтобы упасть: его тело выгнулось изящной дугой, прежде чем утонуть в рваном занавесе, закрывающем арку. Гарри успел увидеть на изможденном, когда-то красивом лице своего крестного отца смесь страха и удивления — и в следующий миг он исчез в глубине древней арки. Занавес сильно колыхнулся, словно от внезапного порыва ветра, и сразу же успокоился опять.

Раздался торжествующий клич Беллатрисы Лестрейндж, но Гарри знал, что бояться нечего: Сириус просто упал, скрывшись за занавесом, он вот-вот появится с другой стороны арки… Но Сириус не появлялся.