Chorus (СИ)

— Я тут за вами обоими вроде как приглядываю, — боковая комната оказалась кухней, и Белоснежка возится там с преобразователем. — Переворачиваю, вытираю, всякое такое. Как только самому полегчало, так и начал. Хорошо, что ты оклемался, Влада как-то приятней трогать.

— Вот уж спасибо, — бурчу в смешанных чувствах, присев на один из стульев вокруг стола.

Оформлена кухня очень красиво, с едва уловимым национальным оттенком, я долго приглядываюсь ко всем мелким предметам, прежде чем додумываюсь. Италия. Значит, Адам всё-таки итальянец, и это явно его жилище.

— Тебе вообще нужно сидеть, жевать и не отсвечивать. На вот, — Белоснежка ставит передо мной тарелку, на которой красуется кусок питательного концентрата.

Тоже мне повар. Криво ухмыляюсь, но только до тех пор, пока не откусываю. Да это же…

— Пицца… — изумлённо выдыхаю.

— Ага, — чуть улыбается Адам. — Заставить эту машину сделать настоящую пиццу почти невозможно, а вот вкус мне удаётся. Не всё получается, например, панна-котта никак не поддаётся. И этот ваш русский борщ. Так что извини.

Я мотаю головой с набитым ртом, мол, ничего страшного. Никогда бы не подумал, что мне удастся ещё хоть раз ощутить хотя бы вкус кусочка пиццы. А если глаза закрыть, так я и вовсе как в забегаловке с итальянской кухней, и очень колоритен говор Белоснежки.

— Я рад, что тебе нравится, но доедай и выметайся. Обрадуй своего сайла, что не сдох. Он задолбал по пять раз в цикл приходить и спрашивать.

— В смысле приходить? — я едва не давлюсь.

— Да он живее всех живых, давно уже бегает. На них всё заживает… ну, как на них же, — Адам разводит руками, не найдя подходящего сравнения.

— А сколько я тогда провалялся?

— Да не знаю я! В Улье время не имеет значения, а циклы не совпадают с сутками, потому даже если будешь спрашивать — не посчитаю. Найди внешнее окно, выгляни. Снег лежит — значит, зима. Снега нет — не зима.

— Твоя логика имеет один недостаток. Мы в Перу, в грёбаной степи, если не пустыне.

— Я забываю, — Адам трёт лоб и морщится. — Я снаружи больше двух лет не был. Сначала мой сайл меня брал с собой… но я ему редко нужен… сам знаешь, для чего. А потом я сблизился с Владом, и как-то всё равно стало, что там, снаружи.

— То же самое, как в Улье. Никто не покидает городов, неба не видно. Иногда только падает снег или листья летают. Ну, ещё температура меняется. А так… никакой разницы.

— Ник, — зовёт меня Адам глухо. — Ты же знаешь, что сайлы заберут нас с собой. И всю оставшуюся жизнь мы проведём в этом Улье, в этих же стенах, на том же положении. И выход из этого только один…

— Ты ещё скажи, что Принц был прав! — вскакиваю, едва не опрокинув стол. — И тебе вообще должно быть всё равно, лишь бы Влад был рядом!

— Много ты понимаешь.

— Достаточно, — бросаю ему напоследок, уходя.

В общей комнате никого нет, и спросить о времени нет возможности. В Улье, похоже, нет никаких календарей, и на браслете у меня горит только «завершение цикла». Но какого из них по счёту? Всё же сайлы как-то считают время, Мэлло без труда называл и свой возраст, и длительность полёта Роя. Может, считают какие-то машины, может, единый разум всех сайлов. Неудивительно, что Адам, прожив здесь так долго, утратил ощущение времени. А вот Влад почему-то нет, сразу пояснял, сколько я был без сознания, и так категорично заявлял, что ему тринадцать.

При мысли о нём внутри сжалась боль, граничащая с обидой. Неправильным, нереальным кажется то, что в этом гнезде огромных, почти безразличных инсектоморфов, до которых даже дотронуться нельзя, чтобы не порезаться, самым страшным оказался человек.

Возвращаться в то место, что теперь имитирует мой дом, видеть кривоватую надпись «Nick» на двери, а потом сидеть на оранжевом диванчике в пожирающем душу одиночестве мне крайне не хочется. А вот увидеть Мэлло — очень хочется. Я… соскучился, наверное? Мотаю головой, пытаясь отогнать это чувство. Просто кто, как не мой Архивариус, может знать все подробности.

Решаю отправиться туда, где припаркован его домик — как звать сайла через браслет я, по своей недалёкой тупости, так никого и не расспросил. По коридорам туда-сюда деловито снуют инсектоиды, иногда посматривая на меня, но только за тем, чтобы случайно не зацепить. Я надеюсь, что после того, как мой Архивариус доказал на Арене, что меня трогать не стоит, никто и не будет.

Но дойти не успеваю, едва на половине дороги из-за поворота в очередное ответвление Улья на меня резво выскакивает Мэлло собственной персоной, перебирая пятью ногами едва не резвей, чем когда был здоров. И на одну из них, переднюю, не успев затормозить, я натыкаюсь с размаху. Как в нашу самую первую встречу, но теперь уже — не падаю, потому что меня мгновенно подхватило и обняло щупальце-язык, и я мягко уткнулся в подставленную сайлом голову, ровно между глаз, подсвеченных снизу голубым и белым.

И ничего другого не осталось, как обнять Архивариуса и потереться давно и капитально небритой щекой о его прижатые пластины. Теперь уже невозможно скрыть, что я очень рад его видеть. Но и не нужно, наверное.

Молчит, и я, выпустив его голову из объятий и вновь твёрдо встав на ноги, вижу, что передатчика меж пластин нет. Значит, он не услышит меня и не ответит.

Но и без слов понятно, что и сайл ждал нашей встречи и озабочен мной. Скорее всего, во всех смыслах, слишком уж часто оглядывается, проверяя, иду ли я за ним, не отстал ли. Нет уж, теперь никуда не отойду и ни в какие проблемы влезать не буду. Хватит. Никакого своеволия, я буду ходить везде только в его сопровождении, а без его общества — тихо сидеть, кушать, спать. Никакой больше самодеятельности.

Пока идём, в несколько непривычном и даже напрягающем молчании, украдкой рассматриваю затянувшиеся раны сайла. На морде остались повреждённые кислотой пластины, с животом пока не понятно, а вот на месте конечности образовалось какое-то нагромождение из маленьких, колючих пластин, которое иногда шевелится. Отрастающая заново ходильная лапа, вот что это такое. Удивительно для меня, как для человека, но обычно для сайлов.

В домике Архивариуса, где я вздыхаю совсем свободно, ощутив себя в полной безопасности, терпеливо дожидаюсь, пока сайл закрепит преобразователь, услужливо поданный ему машиной-изучателем, что теперь кружит вокруг меня, моргая светом, и если бы имела хвост, наверняка бы им виляла, по-собачьи радуясь.

— Ник, — это единственное, что слышу.

— Так-то ты приветствуешь свою стаю! — чуть не обижаюсь. — Ничуть и не рад! Значит, я буду спрашивать. Как сам? Как сын, не вылупился ещё? Какие новости?

— Много вопросов, Ник, — Мэлло как будто укоряет меня.

— Так ответь хоть на один! — бурчу.

— Мэлло восстановился. Сын не вылупился, Рой его не слышит. Стая… — тут сайл делает паузу, как будто подбирает слово. — Проблема.

Я сажусь на пол, поджав под себя ноги, и похлопываю изучатель по тёплому боку. Машинка вновь, похоже, вернулась к обязанностям опеки надо мной, и теперь честно греет.

— Ты полюбил другого? — криво ухмыляюсь, хмыкнув.

— Любовь — нет понятия, — уведомляет меня Мэлло, но поясняет: — Нельзя назвать стаей Ника открыто. Ник — не часть Роя.

— Вот как, — тяну. — Значит, ты мне наврал всё, пока было «интересно», а теперь соскочить хочешь? Нет, не выйдет. Не убедил.

Во мне, скрестившем сейчас руки на груди, говорили чистое упрямство и обида. Мне было бы и легче не быть «стаей» Архивариуса — ничего, кроме бесконечных травм это не принесло, но теперь было уже досадно.

— Мэлло хочет Ника, хочет стаю. Другие единицы Роя — не понимают. Архивариусы, Архитекторы. Не было так. Нельзя.

— Ой, просто признай, что хочешь меня трахать, вот и всё, — зло цежу. — Не надо тут про отношения. Я, как видишь, не сайл, и не могу быть «стаей», даже если согласен.

— Ник согласен? — полосы Мэлло светятся ярко, цвет похож на тот, что выражает удовольствие.

— Ну да, — пожимаю плечами. — Твой фиолетовый друг же просил «доказательства». А они, как я понимаю, секс. Так дело-то невеликое, хоть сейчас нагнусь, особенно если ты пообещаешь быть поосторожней. Только это ничего не решит.