Abyssus abyssum (СИ)

***

Тебе не составит труда, терпеливый слушатель мой, понять, в сколь сильной ярости был граф де Бомон, когда Мартин прибыл во Вьяну. Ничего не желал граф знать о причинах внезапного отбытия его с поля боя. Лишь в одном сделал он поблажку капитану Бланко - не велел повесить его немедленно, что было проделано с несчастным Пепито, а лишь отдал распоряжение бросить Мартина в каземат Вьянского замка до того часа, пока у него дойдут руки судить капитана по всей строгости.

Мартин догадывался, что немалую долю в графскую милость внес де Бомон-младший. Хотя старый граф и полслова не проронил про спасение сына, за которое он еще совсем недавно так горячо благодарил своего капитана. Он ведь теперь идальго, подумал Мартин, оказавшись в темной камере. Он дворянин милостью короля, его даже не имеют права повесить.

В каземате время текло медленно. Раз в день ему приносили поесть, но стражник, видно, получил строгий приказ держать рот на замке, потому что на вопросы Мартина он только свирепо мотал головой и выкатывал глаза. И Мартину ничего не оставалось, как вспоминать. Когда-то, еще мальчишкой впервые попав в тюремное подземелье, Мартин положил себе за правило - когда несвободен, надо вспоминать одно дурное. Так станешь злее. Так скорее освободишься. И вот теперь память послушно подбрасывала одно “дурное” за другим - вспоминался Саммер и то, как он однажды вспорол брюхо какому-то толстяку и мыл руки в его крови. Где же это было? Города и военные кампании сливались, и Мартин порой не мог отличить одну от другой.

Да, Саммер любил кровь. А вот Карстанс был тихий и добрый малый, мухи не обидит - если в его руках не было меча, конечно. Карстанса подняли на копья в Монтеверде. Он, кажется, и сам до конца в это не поверил - Мартин помнил то удивленное выражение, которое застыло на лице Карстанса, когда сразу три копья пробили его грудь.

Лежа на соломенном тюфяке, Мартин страницу за страницей вспоминал все дурное, что случалось с ним. Обманы. Кровь. И снова обманы, и снова кровь… Мартин вспоминал и чувствовал, как знакомая живительная злость наполняет жилы.

Что-то изменилось в один день. Мартин почувствовал это по тому, как почти уважительно поставил перед ним миску с едой стражник, как бережно положил краюху и поставил кувшин с водой. Стражник был незнакомый.

- Ты… того, ешь… - голос у солдата оказался сиплый, будто у него было постоянно застужено горло. - Ешь и радуйся, что тут, а не там.

И постепенно Мартин вытащил из солдата все новости. А новости оказались не слишком радостными - войска короля Наварры осадили Вьяну. Все было так, как говорил ему Борджиа.

В городе начался город, а за королевскими войсками пришли обозы с мукой, с солониной в бочках, с овощами, с маслом и вином. Изголодавшиеся жители, прежде считавшие себя подданными Фердинанда Арагонского, который стоял за графом де Бомоном, порешили сдаться и пойти под руку Иоанна Наваррского. Не сдалась только цитадель. И Мартин понял, что сидеть ему осталось недолго.

Так оно и случилось. Через два дня в каземат вошел сам де Бомон-младший. Графский сын все еще не мог орудовать мечом с той же легкостью и искусством, как раньше - левая рука его еще не обрела былой подвижности, - да и выглядел не лучшим образом.

- Вы свободны, дон Мартин, - молодой граф говорил, точно каждое слово отрывал от себя с мясом. - Прошу простить, что не явился раньше.

- Я готов служить вашему сиятельству, - слегка поклонился Мартин. Граф устало кивнул.

- Пойдемте. По дороге я расскажу вам о настоящем положении дел.

Положение и вправду оказалось неважным. Жители не просто сдали Вьяну, но и помешали гарнизону замка забрать в цитадель достаточно провизии.

- Нам грозит смерть от голода, если прежде нас не перебьют, - говорил молодой граф. - Герцог де Лара уехал, обещал привести отряды из Кастилии, но…

Он красноречиво пожал плечами. Герцог де Лара - набитый дерьмом индюк, подумал Мартин.

- Этого негодяя Борджиа и его орду в городе встречали с цветами, - ярость на миг прорвалась в том, как де Бомон выплюнул эти слова. - Столько солдат сбежало, те, что из местных. За пару подвод с мукой продали честь!

Что за честь, коль нечего есть, подумал Мартин. Его сиятельство, поди, и не знает, каково оно.

А графский сын продолжал рассказывать - о том, как его отец ездил в Лерин на встречу с королем и его грозным командующим, как отца едва не схватили там же за измену. Как король грозил судить и казнить мятежного графа.

- Я видел глаза этого Борджиа, - изменившимся внезапно голосом сказал де Бомон-младший. - Вчера. Они подъехали к воротам цитадели…

Лицо графского сына потемнело.

- Он даже не надел шлем, так и подъехал с непокрытой головой. Я сказал ему, что знаю, кто он таков и обо всех его деяниях. И сказал, что он превосходит легенды о себе.

Это может быть, подумал Мартин. Но вряд ли Чезаре Борджиа поверил в вашу искренность, ваше сиятельство.

- Он улыбнулся и сказал “Да гори они в аду, эти легенды!” И в глазах его я увидел ад… - медленно роняя слова, продолжал молодой граф. Потом поднял голову и прямо взглянул на Мартина. - Нам не выжить, Бланко. Еды у нас осталось всего на неделю, да и то на полуголодном пайке. А если через пару дней он подтащит сюда всю артиллерию, нам и вовсе конец.

Они вышли во двор цитадели. Всюду заметна была та особая нервная и мелкая суета, с какой люди делают заведомо безнадежные дела. Небо заволокло тучами и, хотя солнце едва перевалило за полдень, на Вьяну наползал сумрак.

- Насколько сильно вы желаете выжить, ваше сиятельство?

Молодой граф поднял голову, и в черных глазах его загорелась такая жажда жизни, какую Мартин видел раньше разве что у лошадей, которых собирались добить. Люди скорее других тварей Господних смиряются с тем, что им суждено помереть.

- К вечеру будет гроза, - бросил Мартин, и де Бомон-младший недоумевающе взглянул на него.

Они обошли цитадель, уже оцепленную наваррцами; даже издали было видно, где на постах стоят наемные ландскнехты, а где - пехотинцы из местных. Наемники привычно обустраивались на месте с таким расчетом, чтобы можно было защититься от уж слишком досаждающей непогоды и при этом не оставить поста. Обойти этих будет почти невозможно.

А вот и местные. Их чертов Борджиа поставил у самых крутых скатов холма, которые верхами не пройдешь. Эти вахлаки пойдут искать укрытия, едва дождик перерастет в что-то посерьезнее.

- Мне кажется, я знаю, что делать, - сказал Мартин.

План был готов к вечеру. Старый граф в совете участия не принимал - вернувшись из Лерина, где его едва не схватили, он словно бы утратил и разум, и веру в себя. Он проводил теперь время в отрешенном одиночестве, оставив все дела на сына. Однако советники, которым тоже должно было не поздоровиться, если Иоанн Наваррский до них доберется, возмутились дерзости Мартина.

- Вылазка… ночью! Немыслимо! - пробормотал в бороду один.

- Мыслимо - для того, кто решил сбежать, - напрямик заявил второй.

- У меня есть более оснований оставаться верным его сиятельству, нежели у вас, - бросил Мартин второму из говоривших.

- Замолчите, оба! - крикнул де Бомон-младший - как раз тогда, когда второй советник с исказившимся злобой лицом уже, казалось, готов был кинуться на Мартина. Советник был на полголовы ниже капитана, так что Мартин глядел на него с невозмутимостью першерона, которого облаивает маленькая собачка.

- Я одобряю идею капитана Бланко, - сказал молодой граф, когда все немного успокоились. - Добраться до Логроньо пешком, выйдя из замка под покровом ночи - согласен, план выглядит безумным. Но если уж выбирать между ним и смертью, то я согласен и на безумие.

Уже после совета, оставшись с Мартином наедине, де Бомон-младший долго молчал, разглядывая разложенные на столе бумаги, и, наконец, проговорил вполголоса:

- Отец рассказал, что в королевском лагере один из наших солдат, бывших с ним, случайно услышал, как этот Борджиа говорил по-каталански одному из своих людей: “Теперь, когда их лучший капитан казнен, Вьяне не устоять”. Они думали, что вы казнены. Поэтому я безоговорочно верю вам.