Abyssus abyssum (СИ)

Он отвернулся и тихо свистнул. Послышалось конское фырканье и звон стремян. Слуга - непонятно, как и где он прятался, - вывел двух коней. Чезаре легко взлетел в седло одного, слуга вскочил на другого.

- Не спи со шлюхами, Мартин, - бросил Чезаре, поворачивая коня.

========== Глава 8, в которой говорится о лозах и гранатах, а затем наступает март ==========

- С ними надо говорить. Лоза как человек, любит умный разговор и ласку. Ну вот так, сейчас тебя подкормим, и ты восхвалишь Господа зеленью своих листьев, и принесешь плоды…

Для Нати самым трудным было не смеяться при виде почтенного дона Иньиго де Мендоса, когда он вот так двигался вдоль рядов начавших пробуждаться лоз, следил за тем, как они с Лисенком разрыхляли почву и подсыпали удобрения - навоз, смешанный с древесными опилками и еще какими-то темно-ржавыми кусочками, которые дон Иньиго добавлял в каждое ведро собственноручно. Научиться делать это оказалось не особенно трудно, хотя к полудню спина у Нати отчаянно болела от наклонов, а руки ныли. Но Лисенок доставал свой рожок - и его музыка словно возвращала им обоим силы.

Старый, толстый как винная бочка, Иньиго де Мендоса любил свои виноградные лозы сильнее, чем иная мать любит своих детей. Нати поняла это сразу же, и когда в первый же день по прибытии в Матамороса хозяин повел их в виноградник, постаралась расхвалить и развосхищаться его лозами так, чтоб задобрить старого кастильца. Этот человек жил ради лоз и ради вина и считал, что в мире нет ничего важнее лоз и вина. Виноград и вино были его богами, которым добрый католик дон Иньиго смиренно поклонялся.

Дни в Матамороса текли так медленно и однообразно, что каждый словно растягивался на целую неделю. И Нати казалось, что со времени их отбытия из Олите прошло по меньшей мере месяца три, тогда как прошло всего полмесяца. Они с Лисенком прижились в Матамороса довольно быстро, и конечно, львиная доля заслуги в том принадлежала Лисенку. Вечерами, когда работы в винограднике были закончены, а сеньор Иньиго усаживался в маленьком зальчике у горящего камина - он любил тепло, и в более холодной Наварре всегда скучал по кастильскому солнцу, - Лисенок и Нати также приходили, преувеличенно робко и подобострастно приветствуя важно кивавшего им хозяина. Старик раскуривал трубку - новшество, которое в Наварре еще не особенно прижилось, но среди кастильских дворян уже получило достаточное хождение, - и начинал ворчать на холодный ветер с гор, который был наслан как раз для того, чтобы погубить его несравненные лозы, привезенные из Бургундии, на дожди, на промозглую зиму. Наворчавшись всласть, он глубоко затягивался, выпускал кольцо дыма и бросал Лисенку: - Ну-ка, малый…

Лисенок понятливо кивал.

- О чем вашей милости угодно послушать сегодня? - спрашивал он. И, часто даже не дождавшись ответа, начинал рассказывать. Рассказывал он чудесно, и Нати вместе со старым Иньиго погружались в диковинный, страшноватый и упоительный мир, где добрым труженикам помогали маленькие домовички, где святой Петр вознаграждал бедняка, а святой Николай оживлял мертвых коней.

Тревога, которая не оставляла Нати днем, утихала, укладывалась как послушный пес. Все будет благополучно, думала она, погружаясь под журчание Лисенкова рассказа в зыбкую полуявь-полудрему. Все будет благополучно.

За две недели до того - Олите, Наварра

…После того, как они с Лисенком устроились в комнатке Хуанито, слуги и оруженосца Чезаре Борджиа, она начала быстро выздоравливать. Жар, вдавивший ее в постель, больше не возвращался, и слабость стала проходить. Лисенок ухаживал за нею как нянька, но его частенько вызывали в королевскую трапезную, где он был чем-то вроде приправы к основному блюду - потешные рассказы и шутки его, видимо, способствовали королевскому пищеварению.

- Шуты живали богачами в старое доброе время, - гордо изрек как-то Лисенок, и показал две золотые монеты, которыми его одарили король и королева. Потом, став серьезным, придвинул низенький табурет и поставил на него одну ногу.

- Что-то грядет, - он поморщился, поправляя задник башмака и не глядя на Нати. - Что-то мерзкое.

Герцога Валентино они почти не видели - тот с утра проводил учения с пехотинцами, потом, отослав Хуанито, подолгу совещался с военными советниками короля Иоанна. А вот Хуанито стал проявлять к Нати совершенно определенные чувства. Он старался каждый день чем-то порадовать ее, приносил лакомства и, положив их на столик, тотчас же испарялся. Когда Нати, поправившись, танцевала для Борджиа и короля, Хуанито сидел в уголке и следил за ее танцем с выражением такого благоговения, будто она была небесным видением.

Хуанито остался в Олите, когда Чезаре Борджиа с отрядом кавалеристов ранним утром выступил из города и двинулся на запад.

- Я бы так хотел стать солдатом, - с грустью говорил он, стараясь не глядеть в глаза Нати. - А то - что я такое? Надеюсь, его высочество в следующий раз возьмет меня с собой.

Но и после первой победы, и в компанию по отвоеванию у де Бомона графства Лерин Чезаре Борджиа своего слугу не взял.

- Надеюсь, его высочество… - брови Хуанито встали страдальческим домиком. - Господи, хоть бы с его высочеством все было хорошо.

Звучало это так по-детски, что Нати переглянулась с Лисенком, который сидел позади Хуанито и что-то мастерил. Тот улыбнулся и бесшумно выскользнул из комнаты. Хуанито, не заметивший этого, вновь устремил на Нати тоскливый взгляд.

- Полюби меня, Нативидад, - вдруг жалобно попросил он. Нати погладила его по щеке.

- Не могу, - ответила она. - Если ты думаешь, что я готова полюбить тебя только оттого, что ты видел меня голой… - Не говорить же этому мальчику про то, что ее телесная тяга к мужчинам перекрывалась отторжением рассудка, отравлялась чем-то до отвращения разумным и трезвым, как холодная вода, заливающая костер. И так было со всеми… почти со всеми. А к женщинам Нати не тянуло и вовсе.

Хуанито помотал головой.

- Нет, нет, нет, - поспешно заговорил он. - Ничего такого я не хотел. Твое сердце несвободно?

- Совершенно свободно, - заверила Нати. И вздохнула.

Какое-то движение почудилось у дверей. Незнакомый слуга в одежде королевских цветов вошел бесцеремонно, будто к себе домой, и вручил вскочившему Хуанито большое блюдо с гранатами.

- Для твоего господина. От его величества, - хмуро буркнул он.

Снаружи послышались топот копыт и голоса. Ржали кони, смеялись люди, лязгала амуниция.

- Его высочество вернулся!

И Нати поняла, что улыбается и не может удержать этой улыбки.

- Пойдем, пойдем, дорогой друг! - послышался голос Чезаре Борджиа. И он буквально ввалился в комнату вместе с огромным рослым капитаном кавалеристов. Тот был явно смущен и обрадован таким дружеским обращением прославленного герцога Валентино. Нати шмыгнула за занавеску - ей отчего-то стало жутко, будто от нее сейчас могут потребовать чего-то невероятного, что превышало ее силы и возможности, и не исполнить этого будет нельзя.

- Твои кавалеристы показали себя как нельзя лучше, - говорил Борджиа капитану. - Я уже рассказал о том королю и сегодня вечером, когда мы будем пить за победу, я повторю это перед всеми. Хуанито, мыться мне! - бросил он. Нужды в этом не было - Хуанито уже убежал готовить все необходимое.

- А теперь иди отдыхать и передай своим солдатам, что для меня честь идти в бой с такими молодцами, - Борджиа огляделся и заметил блюдо с гранатами. - Как кстати! Угощайся, мой добрый друг, - радушно бросил он и с помощью подбежавшего Хуанито принялся стаскивать грязную, забрызганную темным кирасу.

- Большая честь, ваше высочество, - пробормотал капитан, сграбастывая гранат. Фруктовый ножик в его руках был как детская игрушка. Разрезанный, гранат лопнул, обнажив багряную зернистую мякоть. - Пойду я, с вашего дозволения.

- Отдыхай, храбрый капитан. Вечером увидимся за королевским столом. Ты заслужил эту честь.

Но капитану кавалеристов не суждено было появиться за королевским столом. Вечером у него началась тошнота и нестерпимые желудочные колики.