Abyssus abyssum (СИ)

***

Он сидел перед Чезаре в своем белом затканном золотом парчовом одеянии. Сидел неподвижно. Как и всегда во время конклавов. Как скала. Сидел и слушал, и безмолвно требовал “Говори!” Точно слова сына были способны хоть на короткое время уберечь от неведомого ужаса того места, где сейчас пребывала его душа.

- Я не перестаю спрашивать себя, - медленно говорил Чезаре, - если бы не был убит Хуан - остался бы я кардиналом? Если бы жив был Педро-Луис и занимал сейчас место Гонсалво Кордобы - обеспечил бы он мне беспрепятственный проход в Романью? Если бы Лукреция и я удостоверили нашу любовь…

- “Если бы, если бы”, - отрубил вдруг сидящий. - Это игра для философов и схоластов. Когда-то я сказал, что в твоих глазах нет страха. Теперь я вижу его. Ты одарен богато - умен, умеешь привлечь к себе, доблестен. Но все это перекрывается одним твоим пороком - гордыней.

- Гордостью! Разве гордость моя - больше, чем у других? Нет. Я достиг большего, и гордость моя оправдана! - Чезаре бросился к отцу, но тот возвышался над ним, как неприступная гора.

- Твоя гордыня - величайший грех перед Господом, - слова отца были словно камни, они били по плечам, давили своей тяжестью.

- Я не верю в Бога! - исступленно воскликнул Чезаре.

- Тогда это величайший грех перед теми, кого ты любишь. И кто любит тебя.

Ты всегда точно знал, куда ударить больнее, отец. И бил - без жалости и капли сострадания.

- И то, что случилось с тобой - возможно, это воля Универсума, возжаждавшего воздаяния.

Ты всегда знал, куда ударить… Чтобы выбить слезы… чтобы убить надежду.

- Годость - мой щит. Без нее мне не выжить, - Чезаре ощутил, как непрошенные слезы подкатили к глазам.

- Ты сможешь, - отец ронял слова все так же тяжело. Тем же голосом, каким обрекал на смерть. - Но ты должен отделить бренное от бесконечного.

- Но как??? - Нет, он не допустит слез! Только не перед отцом! Какие бы адские бездны ни говорили сейчас устами того.

- Ты должен принять то, что тебе никогда не править Романьей. Никогда не вернуться в Рим. И никогда не увидеть Лукреции.

Слеза все же обожгла его. Одна, но жгучая, как серный огнь преисподней.

- Возвращайся в ад!!!

***

Нати и не заметила, как заснула. Вопль Чезаре буквально сбросил ее с кушетки, инстинктивно она отползла и прижалась к стене.

- Возвращайся в ад!! - ревел Чезаре. Меч в его руках разрубил воздух с сокрушительной яростью.

- Ваше высочество! - раздался голос Хуанито. Неведомо как могло бы все повернуться, если бы юноша не преодолел страха перед своим грозным господином.

Слуга пытался казаться спокойным.

- Я нужен вам, ваше высочество? - повторил он вопрос. Ровным и почтительным тоном.

Борджиа медленно подошел к низкому столику на террасе. Нати не видно было, что он делает. Но вот он повернулся, держа в руках маленький деревянный сундучок. И только сейчас, видно, вспомнил о Нати.

- Ступай в спальню, - не терпящим возражений тоном сказал он. И Нати, едва переставляя ставшие ватными ноги, вышла с террасы и, миновав маленький внутренний покой, вошла в темную спальню.

- Хуанито, чего ты хочешь для себя? - донеслось до нее прежде, чем она закрыла за собою дверь спальни.

Страха не было, было какое-то оцепенение, когда она ощупью разделась и в одной нижней сорочке залезла на широкое ложе. Ложе казалось необжитым и холодным. “Его светлость допоздна засиживается на террасе, и почивать иной раз там ложится, прямо в гамаке”, - сказал как-то Хуанито.

Ей казалось, прошла целая вечность, пока открылась дверь, высокий силуэт мелькнул на мгновение на фоне полуосвещенного соседнего покоя, и снова наступила темнота.

- Не бойся, я не причиню тебе обиды, - услышала она шепот. - Хотел отдать эту ночь и это ложе Хуанито, но тот, бедняга, никак не наберется храбрости, - Эль Валентино тихонько засмеялся. Нати слышала шорох одежды, потом покрывало рядом с нею приподнялось и Чезаре улегся с нею рядом. Он казался ледяной статуей, и Нати вдруг захотелось обнять его - хотя бы чтоб согреть. Но она не решалась даже пошевелиться. Только слушала тихое, легкое дыхание человека рядом с собой.

- Никогда не спал с мужчиной в женском теле. - Кажется, ему удалось уяснить для себя все непонятности относительно природы ее тела и души, подумала Нати. Хоть кому-то это ясно, и то хлеб. Очевидно, Чезаре пришел в хорошее, или, по крайней мере, ровное расположение духа.

- А как в вашем мире относятся к мужчинам, которые любят мужчин? - вдруг спросил он.

- Это… позорно, - едва выдавила из себя Нати. Чезаре засмеялся.

- Ты наверняка испытывал что-то подобное, - его рука скользнула под ее шею и с неожиданной нежностью притянула к себе. - А может, испытываешь?

Нати замотала головой. Нет, никогда, никогда ее… его не тянуло к мужчинам. Никогда… раньше.

- Неужели вы, люди будущего, такие трусы? Если бы я возжелал мужчину… - Чезаре придвинулся еще ближе, обхватил ее обеими руками, и колено его скользнуло между ног Нати, раздвигая их. Очень хотелось сейчас ответить на его объятия, прижаться к нему, но Нати вдруг живо вспомнила жесткую руку на своем горле. Впрочем, разве спасет ее эта пассивность, если мужчина, домогающийся ее сейчас, решит с нею разделаться?

- Если бы я возжелал мужчину, - продолжал Чезаре, - не сомневайся, я бы взял его. Соблазном или… - Нати ощутила, как горячие уверенные пальцы ворвались в ее лоно, уже ставшее предательски влажным.

- Будь со мной эту ночь, - прошептал Чезаре и приник к ее губам. Он целовал ее жадно, временами прикусывая то нижнюю, то верхнюю губу, его дыхание пахло травами, будто он только что жевал шалфей или что-то вроде, и Нати ответила на его поцелуй почти со стоном, обнимая, натягивая его на себя. Неважно, кто он, неважно кто она… “Будь со мной…” Как будто она имела власть отказаться… Как будто она отказалась бы, даже имея такую власть…

- С тобой нет боли… - выдохнул Чезаре, овладевая ею.

И в их стонах Нати почудилась та же мелодия, что доносилась на террасу. А когда они, утомленные, засыпали, она вдруг заметила, что на указательном пальце Чезаре нет перстня с головой быка, с которым он не расставался со времени прибытия в Олите.

…К утру капитан кавалерии, по словам лекаря, “отошел ко Господу, претерпев страшные телесные муки, включая кровавый понос и истечение крови из горла”.

А Нати и Лисенок с рассветом выехали из Олите, сопровождаемые Хуанито. И, переночевав в той же хижине козопасов, возле которой боролся с Чезаре несчастный Джермо, попетляв по узкой тропинке между скалистых отрогов, уже на следующее утро они подъезжали к Матамороса. Нати не знала, о чем говорил Хуанито с доном Иньиго, но подозревала, что на сей счет он получил строгие инструкции от своего патрона.

- Как ты думаешь, что все это может значить? - спросила Нати Лисенка. Тот состроил уже знакомую ей постную мордочку и возвел очи горе.

- Един Господь ведает сие, - протянул он, подражая слышанному ими в Олите гнусавому монаху. Потом уже обычным голосом добавил: - Сдается, Эль Валентино собирается изменить историю.

- Какую историю? - удивилась Нати. Но появление хозяина и Хуанито прервало их.

- Ну что ж… - прощаясь, Хуанито чувствовал себя очень неловко, - если на то будет Божья воля - еще свидимся.

Нати стало грустно. Каким-то шестым чувством она понимала, что вряд ли они увидятся с Хуанито. Как и, возможно, с тем человеком, в объятиях которого она провела прошлую ночь.

Две недели спустя - Матамороса, Наварра

- Долина эта благословенна Господом, - говорил дон Иньиго. - Она прогревается солнцем, а отроги защищают ее от ветра. К несчастью, этот поганец иной раз отыскивает лазейки - так ведь? - укоризренно стучал он по подоконнику. И Нати казалось, что ветер откликается покаянным воем - мол, что поделать, куда велели, туда и лечу.

- Ну да я на него зла не держу. А ведь тут земля самая благословенная, да!

Под эту воркотню Нати засыпала - спали они с Лисенком на соломенных тюфяках в одной комнатушке на нижнем этаже. Хозяин всегда самолично проверял, закрыт ли засов входной двери, и с зажженной свечой и словами про благословенную землю шествовал к себе.