Старик и ящер (СИ)

– Привет тебе, бессменный сторож, – дружелюбно сказал он. – Надобно мне пройти по твоему мосту: злобный змей украл у меня сокровище, ныне я преследую его. Не видал ли ты поблизости ящера, золотого что солнце, а спина железная, и вербную ветвь у него в пасти?

К его удивлению страж не замедлил с ответом, но сказал вовсе не то, чего ждал старик.

– Видал я твою матушку, старый пень, так трое моих братьев драли ее до света вон в той роще в такие отверстия, в которые я не думал, что можно сунуть, – произнесла львиная голова.

Матушки у старика не было, поэтому он не обиделся, а голова орла тем временем подхватила:

– Видал я твою матушку – сама невелика, а дырка такая, что весь этот мост в нее влезет, да там и потеряется.

– Видал я твою матушку и толпу пьяниц, – продолжала драконья голова, – и она совокуплялась сразу с тремя и смеялась как безумная.

Эти разговоры странны показались старику, но он решил бить врага его же оружием.

– Ах, запамятовал! – воскликнул он. – Долго я ходил, много видел, видал и вашу матушку – ящерицу крылатую. Уж подслеповата была – холм от навозной кучи не могла отличить, вот и отцов ваших за своих сородичей принимала. Сватались к ней лев и орел, а она думала, то змей крылатый ластится. Уж, верно, удивилась, когда уродца трехголового родила.

Львиная голова фыркнула – то ли от обиды, то ли от радости, и перебранка началась заново:

– Я видел юношу, у которого был крошечный отросток, каким нельзя сделать детей. Он совал в твою матушку палку, а она думала, что это его плоть, и визжала, как резаная свинья.

– Я видел твою матушку в зверинце, – подхватил старик. – Его хозяину прискучили наложницы, и он проводил с ней каждую ночь и был так ненасытен, что по краям ее дырки пузырилась кровавая пена.

Орлиная голова издала громкий клекот:

– Я вижу дальше всякого глаза, и я видел, как твоя матушка шла к себе домой и отдавалась каждому, кого встречала по пути.

– Я видел, как твоя матушка целый день лежала с раздвинутыми ногами на городской площади, а к ней подходили люди и облегчались в нее, и, когда она поднялась, из нее вылилось столько семени, что им можно было наполнить речное русло, – заявила драконья голова.

Старик в долгу не остался:

– Я видел, как твоя матушка нашла длинную скалу и совокуплялась с ней полмесяца, пока не поняла, что от скалы не получит семени.

– Я видал, как твоя матушка пыталась украсть сокровища князя Лурда и смогла засунуть себе между ног половину его кладов и донести до дома, притворяясь беременной, – фыркнул лев.

– Я видал такое, что сердце твое отвратит одно упоминание! – возвысил голос старик. – Твоя матушка проглотила целое стадо овец и так отяжелела, что не могла двигаться, и все, кто хотел, приходили овладеть ею: и могучий бык, и последний подросток, которого приятели высмеивали за трусость, – все оставили в ней свое семя. Из этой мерзкой смеси родились твои братья и сестры, и твоя матушка сделалась так тяжела, что не могла подняться и спала в собственном навозе.

Львиная голова открыла было пасть, но вдруг передумала и замолчала. Когда чудовище снова заговорило, ему удалось немало удивить старика:

– Я видел золотого ящера с железным хребтом: он держал в зубах вербную ветку и летел вдоль моста. Я не смог его остановить, потому как не умею летать. Думаю, он добрался до леса и там заночевал. Весьма неосмотрительно с его стороны. Было это три дня тому, и с тех пор я о нем не слышал.

– Почему неосмотрительно? – Видя, что страж больше не пытается язвить, старик вернулся к прежнему миролюбию.

– Хозяин местный уж больно лют. Все, о чем мы говорили, – детские игры по сравнению с тем, что он может сделать. Не сомневаюсь, что твой ящер висит между стволов с распоротым брюхом и вербной веткой в заду, а лесной бог плетет себе накидку из его кишок.

– А, так то сородич мой, – махнул рукой старик. – С сородичем завсегда потолковать можно. Так что, пропустишь меня?

– Да иди куда хочешь, что я тебе, мамка, что ли. – И чудище посторонилось, давая старику дорогу.

– Ну, бывай тогда, – махнул ему старик, ступая на мост.

– И тебе не пропасть, – отозвался в три глотки страж. – Душевный ты мужик, беседу поддержать умеешь, а то сидишь тут век за веком, даже поговорить не с кем.

Они распрощались с обещаниями вечной дружбы, и старик пошел по трясущемуся мосту туда, где чернел лес и обитало злобное божество.

Как старик лесного хозяина повстречал

От края моста и далеко вглубь берега уходил вековечный лес. Возвышались среди него дубы и буки, изредка виднелась сумрачная зелень ели. У опушки деревья стояли редко, и солнечные лучи заливали промежутки между ними желтым светом. В отличие от леса, близ которого обитала гидра, этот был полон звуков: свистели сойки и трясогузки, огненно-рыжий беличий хвост нет-нет, да и мелькал между пятен света. Цикады стрекотали временами так оглушительно, что старик не слышал собственных шагов. Весь лес будто пел, дышал жизнью и силой, но гнетущее чувство тревоги словно бы висело над ним, и кипящая вокруг суета казалась неестественной.

Следов, которые оставлял сок вербной ветки, здесь было не различить. Старик рассчитывал повстречать хозяина леса и от него узнать, куда направился ящер и бывал ли вообще в этих местах. Он рассудил, что лесное божество должно обитать в сердце своих владений, и, следя, чтобы солнце оставалось позади него, зашагал между стволов.

Чем дальше шел – тем гуще и темнее делался лес. Дубы и ясени уступили место елям, да таким высоким, что не всякая сосна могла с ними тягаться. Эти-то ели и образовывали мрачный заслон, скрывающий от чужого глаза глубины чащи.

Старик, однако, был настойчив и пробирался сквозь колючее заграждение с завидным упорством. Солнце перекатилось от затылка к левому уху и теперь пригревало его, когда черный заслон елей разрывался.

Когда светило вошло в зенит, старику начали попадаться черепа. Оленьи и волчьи, беличьи и кошачьи, человечьи и змеиные – они усеивали землю все гуще, будто вели к логову громадного хищника. Решив, что хищник и есть хозяин, о котором столь нелестно отзывался страж моста, старик направился по следу из костей. Он не особенно таился: не раз и не два хрустели ребра под его ногой, но никто не выходил на звук и ни малейшего шевеления не заметно было под деревьями.

Вскоре чаща сделалась совсем густой, и от солнца, ярко сияющего с небес, остались лишь воспоминания. Тусклого света едва хватало, чтобы различать тропу из останков, и старик думал поколдовать, чтобы сделать путь различимым, как вдруг оказался перед темным гротом.

Здесь, на юге Ласса, не было гор и скальная порода выходила из-под земли крайне редко. Грот несомненно был искусственным: присмотревшись, старик увидел, что пещера сложена из громадных булыжников, сваленных один на другой, и накрыта густым настилом из ветвей и мха. Внутри было еще темнее, чем вокруг. Решив, что местный владыка не обидится, если гость немного поколдует, старик запалил золотой огонек в навершии посоха и осторожно ступил в пещеру.

Ему открылся мрачный и совершенно пустой зал, сужающийся тем больше, чем дальше уходил вглубь. Грот, снаружи казавшийся нешироким, внутри был настоящим дворцом, лишенным, правда, обстановки и обитателей. Не спеша идти к суженной части, старик огляделся кругом. Три раза ударил посохом о землю и сказал в пустоту:

– Долгих лет тебе, лесной хозяин. Коли сам тут – покажись. Родич я твой, потолковать пришел, а умысла на тебя не имею.

Слова его утонули в вязком безмолвии, нельзя было понять, ждет ли хозяин в своем жилище или промышляет где-нибудь в лесу. Поразмыслив, старик решил, что дожидаться лесного бога лучше в его доме, чем на просторах бескрайней вотчины, и медленно побрел к узкому лазу, в который превращался зал.

Пройдя коридор, потолок которого терялся во мраке, а стены, казалось, могли сжать и букашку, старик оказался в просторном круглом покое. По стенам помещения горели факелы, и он, решив не раздражать хозяина чародейством, погасил огонь на конце посоха.