Нашествие гениев (СИ)

Я дрожала, а Майл осторожно гладил меня по спине, и мне показалось, что он облегченно вздохнул. Понимаю… Многие бы сказали: «Раз не изнасиловал, ничего страшного», — вот только я боялась встречаться с парнями не только потому, что считала, что меня предадут, но и потому, что боялась того, что должна буду поцеловать их, а сделать это, не вспомнив тот день, я не смогла бы, и пришлось бы открыться, а на это я была не способна.

— Прости, — прошептала я, понимая, что просто не могу перебороть себя и поцеловать Майла. Просто не могу… Потому что когда он приближается, я вижу лицо того психа и чувствую на губах вкус его губ, а паника захлестывает… — Прости…

— Не извиняйся, я все понимаю, — тихо ответил Дживас, и я в сотый раз удивилась его способности не злиться на меня, не обижаться и принимать со всеми бзиками и тараканами в голове. — Да это ведь и не так важно, правда? Если бы… Если бы у нас было время, я бы научил тебя не бояться моих прикосновений, но сейчас… Завтра я уйду, а значит не стоит мучить тебя. Пусть этот день закончится не преодолением себя, а миром и спокойствием, согласна?

Я кивнула и прижалась к Майлу, слушая размеренное биение его сердца. Теплые ладони осторожно скользили по моей спине, а горячее дыхание опаляло висок. Тишина, умиротворение, чувство абсолютной защищенности и невозможности предательства.

— Спасибо, Майл, — пробормотала я, проваливаясь в сон. — Спасибо, что ты есть…

— Тебе спасибо, — услышала я и погрузилась во мрак.

POV Юли.

Я была в наглую затащена моим маньяком домой, и вяло бубнила что-то вроде: «Бейонд, хорош мои нервы убивать, не становись маньяком нервных клеток, сделай лицо попроще». Бёздей, ясен фиг, на это не реагировал — он вообще отлично понимает, когда я возмущена, а когда бурчу для вида. Мы зарулили в мою спальню, и меня нагло толкнули на кровать. Это еще что такое?!

— Очумел? — возопила я, рухнув на свои нары.

Бейонд ходил по комнате туда-сюда и о чем-то лихорадочно раздумывал. Это что за любительское видео на тему «Тигр в клетке»? Что за паника? Злится, что Маша все без нас решила? Так она, как это ни прискорбно, права: чем быстрее они уйдут, тем больше вероятность, что попадут в «мир вечного счастья», а так велика вероятность того, что шинигами охамеют и заберут их сами.

— Бейонд, хорош мне ковер вытаптывать! — фыркнула я и оперлась локтями о колени, положив на ладони подбородок. — Ты знал, что так будет. Чего теперь метаться?

— И тебе все равно? — зло спросил он, замерев, как мраморное изваяние, и сверля меня взглядом. Я возмутилась. Нет, ну как он может такое говорить?!

— Нет, конечно! — воскликнула я, подскакивая и уперев руки в боки. — Имей совесть, я тоже переживаю! Но это не значит, что я начну бегать по хате с воплями: «Жизнь несправедлива, Маню — на кол, шинигами — под расстрел, Обаму — на костер!» Ты чего хочешь? Чтобы я тебе нервы портила? А смысл? Тебя все равно заберут! Так чего зря кислород и нервы переводить? Нервишки-то не восстанавливаются!

Повисла тишина, и Бёздей сверлил меня пронзительным взглядом алых глаз. Мне вдруг стало как-то неуютно и даже стыдно. Я ведь, фактически, ему сказала, что он мне на нервы действует… Ну так правда действует! Но это слабое оправдание… Я помялась и подошла к маньяку, теребя подол кофты. Что сказать-то? Ааа, мама миа, почему в детстве ты меня не научила извиняться? Хотя не твоя вина — ты меня учила. Ремнем по пятой точечке. Наверное, это и отбило все желание приносить извинения…

— Ммм… Бейонд, а хочешь, я тебе сказку расскажу? — пробормотала я, но фортель не прошел.

— Нет, — холодно бросил он, и я, титаническим усилием воли заставила себя посмотреть ему в глаза. О как. А он и не злится вовсе… он… Я вздрогнула. В красных глазах застыла боль. Сжигающая, уничтожающая душу боль.

— Прости, — прошептала я, и крепко обняла Бёздея. Ну вот, дожила… Я извиняюсь. Не за то, что нахамила, а за то, что ничего поделать не могу…

Холодные ладони легли мне на спину, и я услышала тихий шепот рядом со своим ухом:

— Не извиняйся. Это не твоя вина.

— Но и не Машина! — пробормотала я, посмотрев Бейонду в глаза. Не нравится мне его тон. Он явно выделил слово «твоя», и что-то мне подсказывает, что он винит Марию…

— Ты так думаешь? — вскинул бровь он. — Она согласилась выполнить все задания, а ведь могла…

— Бейонд, если она их не выполнит, вас все равно заберут, — едва слышно прошептала я.

— Это еще не известно, — маньячно усмехнулся он. — Мы не знаем этого точно, а она даже не попыталась выяснить.

— Да как она выяснит-то? — опешила я.

— Спросит у своего родственничка, — язвительно бросил Бёздей, и я замерла. Стоп, а правда! Почему бы не поговорить с Графом, пластинка-то у Маши сохранилась! Вдруг удастся его уговорить?!

— Бейонд, ты гений! — воскликнула я и повисла у своего любимого маньяка на шее. Он явно растерялся, не ожидав такого, но тут же собрался, прямо как Кубик Рубика самостоятельный, и крепко меня обнял. — Мы ведь с ней и не подумали об этом! Что ж ты раньше-то молчал? Блин, а вдруг получится Графа уговорить?

— Вы что, правда об этом не подумали? — слегка удивленно вопросил Бейонд, и я поняла, что он в трансе от нашей тупости.

— Эм… Прости, — пробормотала я. — Нам это и в головы не приходило. Мы же с Маней сто раз обсуждали, что можем сделать, а позвать Графа и попробовать договориться — и в мыслях не было.

— Странно, — фыркнул Бейондыч. — L сказал, что вам не удастся его уговорить, и я думал, что вы с ним это обсуждали.

— L? — я возмущенно посмотрела на Бёздея. — Да он нам никогда ничего не говорит! Он же хуже партизана на допросе! И ты хорош — молчал! А мы… Ну, да… — стало как-то стыдно. — Мы дуры…

Я растерянно опустила взгляд, а Бейонд усмехнулся и крепко меня обнял.

— Что ж, если вы об этом не подумали, прощаю, — заявил он, скользнув губами по моему виску. Я разнежилась и прижалась к нему всей своей бренной тушкой, но тут же нахмурилась.

— А если не получится? — едва слышно озвучила я свои мысли.

Ладони Бейонда замерли на моей спине, а сам он нахмурился и, посмотрев мне в глаза, четко сказал:

— Тогда я соглашусь. Это наш единственный шанс, и если ничего не получится, она должна будет выполнить все задания. Но запомни: я не хочу уходить. И если бы у меня была возможность, я сделал бы что угодно, чтобы остаться.

Как-то мне не по себе…

— Что угодно? — осторожно спросила я, отчаянно не желая услышать утвердительный ответ. Бейонд вновь нахмурился, а затем четко и уверенно ответил:

— Что угодно, кроме предательства.

Я почувствовала, что улыбаюсь. Да уж, так искренне улыбаться меня может заставить только он…

— Спасибо, — прошептала я и снова повисла на шее своего личного маньяка.

— Не благодари за правду, — фыркнул он, прижимая меня к себе.

— Так за то, что это правда, я и благодарю, — пробормотала я и чмокнула его в щеку. Глаза Бейонда странно загорелись и он вдруг сказал:

— Выполнишь одну мою просьбу?

— Какую? — насторожилась я. О да, я личность недоверчивая, и «что угодно» даже в такой ситуации не заору…

— Расскажи мне, — тихо сказал он, и я вздрогнула. — Расскажи, почему так боишься предательства.

Я тяжко вздохнула и подумала, что уж кто-кто, а Бейонд имеет право знать. Да и он мне свои секреты рассказывал… Нехорошо это — получать, ничего не давая взамен, и, скорее всего, ему я смогу открыться, не впав в истерику.

Я кивнула и заползла на свои нары полигонообразного размера, а Бейонд сел рядом, скинув тапки, и сразу же обнял меня, крепко прижав к себе. Я помолчала, вслушиваясь в его размеренное сердцебиение, а затем тихо заговорила:

— Мой отец всегда был человеком жадным и беспринципным, и не надо мне говорить: «О родителях так не говорят».

— И не собирался, — фыркнул Бейонд, и я кивнула.

— Ему всегда было начхать на меня и на маму, ну а она… Она была его копией, за одним исключением: она-то его любила, а вот он любил ее деньги и женился по расчету. Просто мой дедушка по маминой линии имел нехилые сбережения, и был ростовщиком. Вот только меня ни один из них не любил: отцу так и вовсе начхать было, а мать сначала старалась отца мной к себе привязать, а потом поняла, что я бесполезна, и плюнула на меня. Я росла, фактически, сама по себе, что было явным плюсом: я не стала скупердяйкой, чихающей на всех с высокой колокольни, а потом, когда мне было восемь, мать узнала, что у отца есть любовница. Скандал был дикий, но папаша сказал, что бросит любовницу, и все улеглось: денежки он терять не хотел. Раздел имущества — штука неприятная для жмота, а тогда брачных контрактов еще не было. Вот только эта дамочка решила, что папашку моего вернет любой ценой, и решила меня похитить. Она тоже была не из бедных, но явно беднее моей мамаши, потому отец и выбрал более толстосумчатую женщину. Она выкрала меня по дороге из школы и привезла к себе на квартиру. Страшно мне не было: я искренне верила, что папаша меня спасет. Наивная. Пока эта мадам вещала, что вернет моего батю любой ценой, а если нет, я буду с ней, как напоминание о нем, и никогда больше не увижу родителей, я упорно доказывала ей, что он нас с матерью не бросит, что он спасет меня, а потом мы будем жить долго и счастливо, а ее посадят, потому как она закон нарушила. Она же сказала, что наше счастье ничего не стоит, и его легко разрушить, а я ответила, что она просто дура, и счастье нельзя ничем измерить. Тогда она рассмеялась и спросила, знаю ли я сколько весит счастье. Я ответила, что нет. Она спросила: «А сколько оно стоит?» — и я заявила: «У счастья нет цены, его можно только заслужить!» Какая ж я наивная была… Ну, собственно, она меня наивной и назвала и сказала, что его можно купить, а я, на свою голову, ляпнула: «Докажи!» Дура, право слово… Хотя, может, оно и к лучшему: мне еще в детстве показали, как мир устроен. Она ответила: «Легко! Ты ведь знаешь, что твой папочка любит деньги?» — и позвонила отцу. Изменив голос, она предложила ему деньги, сказав, что, если он прекратит поиски, ему заплатят кругленькую сумму. На вопрос папаши: «Что с ней будет?» — она ответила: «Какое это имеет значение? Все, что я захочу», — и увеличила сумму. А мой папаша… — я горько усмехнулась и поняла, что еле сдерживаю слезы, которых не было уже долгие годы. — Он начал торговаться…