Игра на двоих (СИ)

Нам не дают ни секунды на прощание с родными.

— Новые порядки, — зловеще усмехается Тред, крепко держа за запястья наших трибутов и таща их за собой в Дом Правосудия.

Эффи берет за руку меня и Хеймитча, и мы идем следом. Я едва успеваю оглянуться на родителей. Нас заталкивают в бронированные машины с затемненными стеклами словно преступников. На вокзале — ни журналистов, ни камер, ни одного провожающего. Только белые мундиры кругом. На этот раз из Голодных Игр даже не пытаются сделать зрелище. Всем и так понятно, что это — обычная бойня. Кровавая, бесчеловечная бойня. Поезд гудит и резко, рывком трогается с места. Я слушаю стук колес, пытаясь поймать их четкий ритм, и смотрю в окно на покинутый дом.

За ужином все дружно сохраняют молчание. Пит и Эффи сначала пытаются завести разговор, но под хмурыми взглядами Китнисс и Хеймитча быстро замолкают. Как только тарелки с десертом пустеют, мы расходимся по спальням: смотреть запись Жатвы решаем по приезде в Капитолий. Не могу уснуть, даже присутствие напарника не помогает.

— Все в порядке?

— Ты же знаешь, что нет.

— Знаю.

Поезд стоит на станции, ожидая своей очереди на дозаправку. Спрыгиваю с подножки и иду навстречу ночи. Асфальт под ногами сменяется высокой травой. Раскаленный воздух давит на плечи, обещая скорую грозу. Странно, но облегчения не чувствую. Не от прогулки, а благодаря неожиданному поступку Китнисс. То ли я так уверовала в скорую смерть, то ли не могу выбросить из головы слова Плутарха. Может, Жатва и правда больше не имеет смысла, и на Арену отправятся все пятьдесят девять Победителей? Гудок. Едва запрыгиваю в вагон, как поезд набирает скорость и мчит дальше, разрезая ночную тьму. Проходя мимо вагона-гостиной слышу звуки работающего телевизора. Бросаю мимолетный взгляд в стеклянное окошко на двери и замираю на месте. С голубого экрана на меня смотрят темно-серые глаза Хеймитча. Приоткрываю дверь, вхожу и, прислонившись к косяку, слежу за происходящим на сцене. Или не так — слежу за ментором.

В тот момент он был всего на год старше меня. Те же светлые волосы длиной до подбородка, сжатые в кулаки ладони, самоуверенная улыбка хищника — мне нет до вас дела, я все равно убью вас всех, — и ледяной взгляд. Только лицо мальчика, а не мужчины, и меж светлых бровей еще нет хмурой морщинки. Он всего лишь картинка, записанная на старую кассету, но даже так я чувствую исходящее от него ощущение опасности и силы. Смотрю его Игры от начала до конца, не отрывая взгляда от экрана. Я ведь знаю, что он победит, иначе его бы сейчас не было рядом со мной, — почему же у меня замирает сердце каждый раз, когда его ранят? Ощущение, будто это в мою плоть удар за ударом входит острый нож.

Смешно, но я ревную, когда у него появляется союзница. Он не хочет поддаваться человеческим слабостям и проявлять привязанность, сострадание и милосердие, но природа берет свое. Теперь я знаю, какой кошмар снится напарнику, когда он нестерпимо больно сжимает мою руку во сне. Я готова наброситься на девушку из Одиннадцатого и вцепиться зубами ей в горло. Но острый ум не подводит Хеймитча даже в момент, когда тело уже бьется в предсмертных судорогах. После увиденного я знаю своего напарника на бесконечность лучше. Никакие его рассказы не могут сравниться с теми мыслями, что бродят в моей голове после увиденного. Теперь я знаю, за что Капитолий даже после стольких лет ненавидит его сильнее, чем меня.

— Не хотел, чтобы ты это видела.

— Что именно? Твою победу?

— Чудовище, в которое я превращаюсь в минуту опасности. Игры и Арена здесь ни при чем. Я всегда был таким.

— Я смотрела, как ты убиваешь детей ради меня.* Слышала крики. Ощущала их кровь, когда держала тебя за руку. Ты пообещал уничтожить мир и я верю, что ты это сделаешь. И я не против, Хейм, если ты еще этого не понял. Может, именно поэтому я с тобой.

— Ты самая необычная девушка, которую я встречал, — признается Хеймитч.

И, немного подумав, добавляет:

— Я совсем не изменился?

— Ничуть, — посмеиваюсь я. — Такой же самоуверенный. Веришь, что можешь все.

— Я и могу. Ты же рядом.

— Что тогда заставляло тебя верить двадцать пять лет назад? — отчего-то мне очень не хочется узнать, что причиной была та, другая девушка.

— Просто я очень хотел жить.

Утром меня будит стук дождевых капель о стекло. Прибываем в Капитолий. Команда подготовки, дружно прижимая кружевные платки к накрашенным глазам, забирает Китнисс и Пита прямо со станции. Я мысленно желаю Эвердин и Мелларку не утонуть в потоках слез. Вечером, по традиции, — Парад Трибутов. Пока с наших подопечных смывают прилипшую к юным телам пыль и грязь, Цинна и Порция демонстрируют нам их наряды. Я с восхищением смотрю, как черная ткань оживает, переливаясь всеми оттенками пламени.

— Как долго ты смотрел в огонь?

— Пока не погас последний уголек, — отвечает смущенный нашими похвалами парень.

Команда подготовки еще занята, и Цинна предлагает помочь мне с прической и макияжем. Всегда разговорчивый стилист молчит и скоро я не выдерживаю. Необязательно ведь обсуждать Игры. Можно поговорит … Ну, например, о погоде.

— Цинна?

— Я в порядке.

— Неправда.

— Ты слишком хорошо меня знаешь, — вздыхает он.

— Я слишком хорошо знаю, что происходит. Нам всем несладко. И ты — не исключение.

— Дело не в этом, — он сокрушенно качает головой. — Мне ужасно жаль всех вас, но злюсь я, как ни странно, даже не на Президента, а на самого себя.

— Почему?

— Я беспомощен. Хочу стать частью восстания, хочу что-то значить. Но мне даже нечего предложить, нечего дать. Эскиз свадебного платья? Или вуаль со стразами? А может, туфли на каблуке? Писк моды, между прочим!

Он поправляет последний завиток в моей замысловатой прическе и яростно отшвыривает в сторону гребень. Опирается руками на спинку моего кресла и, опустив голову, глубоко вздыхает. Я смотрю на него в зеркало. В нем что-то изменилось. Что-то сломалось. Словно парня вывернули наизнанку, обнажив хрупкую, беззащитную душу.

— Прости. Не знаю, что на меня нашло.

Вскочив на ноги, огибаю кресло, подхожу к нему, хватаю за лацканы пиджака и заставляю посмотреть мне в глаза.

— Послушай, ты — самый талантливый и необыкновенный человек из всех, кого я знаю. Не такой, как остальные, но гораздо сильнее многих. Твое оружие ранит ничуть не хуже, чем самый острый нож.

— Листок бумаги и карандаш? — горько усмехается стилист.

— Да. Ты пронзаешь сердца людей насквозь, трогаешь их души, заставляешь увидеть скрытый смысл. Ты даешь им ничуть не меньше надежды, чем мы. Что стало бы со мной и Китнисс, наряди ты своих трибутов в шахтерские робы? Ты уже часть восстания. Часть нас.

— Спасибо, Генриетта.

— Я сама готова участвовать в Играх, только бы примерить тот пылающий костюм, ослепить зрителей его огненным сиянием и сорвать оглушительные овации, — шутливо ворчу я.

Парень грустно улыбается и еле слышно произносит:

— Ну уж нет, хватит с меня лишиться одной Музы.

На самом деле стилист подумал и обо мне: мое платье украшает такой же огненный пояс. Хеймитч нерешительно обнимает за талию и тут же опускает руку:

— Теперь ты опасна даже для меня.

Наших трибутов гримируют так, что даже мы не сразу узнаем их, что уж говорить про зрителей. И снова они производят фурор, и снова становятся негласными звездами Открытия. Все внимание — только на них, и другие Дистрикты завидуют, волнуются и злятся. Даже ледяной взгляд Сноу теплеет, стоит ему с интересом взглянуть на Китнисс и Пита. Наверное, предвкушает головокружительный успех еще одного умело поставленного спектакля. Актеры же гордо смотрят вперед, делая вид, что не замечают, какое сногсшибательное впечатление произвели.