Игра на двоих (СИ)

Я не говорю родителям ни слова из того, что узнала от Хеймитча. Как всегда, блаженство в неведении. Просто прошу их собрать вещи и быть готовыми уйти, когда придет время.

— Мы вернемся — я, Хеймитч, Эффи, Китнисс или Пит. Кто-то из нас. Ждите.

Те кивают со слезами на глазах. Верят. Или, по крайней мере, хотят верить.

Возвращаюсь к Хеймитчу. Он сидит за столом на кухне, а напротив него — Эвердин. Держится за голову и потягивает из кувшина травяной чай.

— Решила взять пример с ментора?

Девушка бросает на меня хмурый взгляд и одной рукой принимается поочередно массировать виски.

— Чтобы я еще раз притронулась к вину…

— Притронешься, — посмеиваюсь я и вопросительно смотрю на напарника. — В одиночку пить больше неинтересно?

— Ну, надо же было чем-то отвлечь ее вчера, — с притворным раскаянием в голосе протягивает он. — Сама сказала, что пришла выпить.

Приходит мрачный Пит со свежим хлебом в руке. Ругается на Китнисс за то, что поддалась слабости. На Хеймитча — за то, что не остановил девушку вовремя. На меня — просто так, за компанию. Я молчу. Ментор нервно смеется. Китнисс ворчит: «это же было в первый раз».

— И в последний, — рявкает Мелларк.

У него заготовлена целая речь и бесконечно много планов по спасению себя и нас. Не всех, но хотя бы троих — двух менторов и одного трибута. Мы тоже станем профи. Китнисс недоверчиво фыркает, мы с Хеймитчем переглядываемся и дружно пожимаем плечами. Легкая разминка не повредит, и, заодно, времени на сомнения и страхи не останется.

Мы начинаем тренироваться тем же вечером. С непривычки мышцы сводит судорогой. До церемонии Жатвы и открытия нового сезона Голодных Игр остается два месяца. Нам хватит. Припоминаем, из чего состоит неделя подготовки в Капитолии, и делаем все то же самое. Бегаем, прыгаем, поднимаем тяжести, мечем ножи, боремся, стреляем из лука, лазаем по деревьям, маскируемся — и все это под неодобрительными, но молчаливыми взглядами миротворцев. Нам все равно. Мы тоже хотим победить. Освежаем в памяти навыки охоты и рыболовства, разводим костры, ставим ловушки и сооружаем шалаши.

Пит настаивает, что теоретические знания тоже важны, поэтому в перерывах — точнее, когда все уже падают от изнеможения, — он ведет нас к себе, смотреть записи Игр прошлых лет. Знакомимся с потенциальными противниками, изучаем их основные приемы. Полумертвый Хеймитч тихо комментирует все происходящее. Ему тренировки даются куда сложнее, чем нам. Сил еще много, но выносливости почти нет. Однажды, после очередного боя, когда я прижимаю мужчину к стене дома, приставив к его горлу нож, мне становится страшно. Что будет, если его и правда отправят на Арену? Соперники тоже в летах, но многие из них — особенно, из первых Дистриктов, — не потеряли былую форму. С того дня я ни на минуту не оставляю напарника в покое.

— Лучше бы ты так изводила меня в спальне, — он привлекает меня к себе, делая вид, что хочет показать какой-то новый прием.

Я моментально краснею и отшатываюсь от мужчины. К счастью, Китнисс занята: учит Пита отличать съедобные растения от ядовитых. Парень и девушка забывают обо всем вокруг и растворяются в каждом новом деле. Для них наши занятия — способ продержаться чуть дольше, не сдаться заранее. Способ верить, что у них еще есть шанс.

Мы расходимся с закатом солнца. Эвердин и Мелларк ужинают у матери Китнисс — та пытается хоть немного откормить их перед Играми, — Хеймитч уходит к себе, я провожу вечер с семьей. После ужина мы недолго разговариваем на отвлеченные темы, после чего желаем друг другу добрых снов и скрываемся каждый в своей комнате. Я выжидаю полчаса, а затем беру ботинки, тихо спускаюсь по винтовой лестнице и выскальзываю за дверь. Ночь в доме — вернее, в кровати, — ментора уже вошла в привычку и стала чем-то нормальным, о чем не говорят, но подразумевают. Возвращаюсь утром, раньше или позже, и говорю, что была в лесу.

Мама догадывается обо всем где-то к концу мая. Той ночью я как обычно спускаюсь вниз и осторожно ступаю по коридору в сторону прихожей. Поворачиваю ключ в замочной скважине, приоткрываю дверь и слышу за спиной ее голос.

— Что вы делаете?

Вопрос звучит странно-утвердительно. Она знает. Интересно, сколько? Наверное, все.

— Мы делаем то, что нельзя.

— Почему?

— Потому что для нас наступил момент, когда нужно делать только то, что хочется. И мы пытаемся.

— Будь осторожнее.

— Не буду. У меня нет на это времени. В любом случае все закончится одним и тем же.

С этими словами я ухожу, чтобы вернуться только на рассвете.

Он дает мне то, чего я хочу. Боль постепенно слабеет и вскоре уходит совсем. Я становлюсь смелее, и ему это нравится.

— Не бойся, — шепчет он, прикасаясь ко мне в самых чувствительных местах.

— Я ничего не боюсь, — заглушаю свой шепот, прижимаясь прохладными губами к его шее, где стучит пульс. Считаю количество ударов в минуту. Часто, очень часто. Его сердце бьется все быстрее, мое — замирает где-то на самой границе, будто еще секунда, и у него вырастут крылья, и оно вырвется из тела. С каждым разом, с каждым взрывом, что разрывает меня на кусочки, и ударом, что разбивает на осколки, сердце все дольше остается неподвижным. Иногда мне кажется, что однажды оно так и не забьется вновь. Он наполняет меня собой и каким-то странным, непонятным, неправильным смыслом. Нет его — нет и этого смысла. Тупик. Свет в конце туннеля погас. Задача не имеет решения.

Я рассказываю ему, что хочу успеть сделать за оставшееся время. Желаний много, список на последней странице блокнота все растет, но я выбираю лишь некоторые из них. Одни осуществить просто, другие — почти невозможно. Хеймитч говорит, что хочет знать все. Мы сидим на берегу озера, на прохладной и чуть влажной земле, наблюдая сквозь ветви деревьев, как солнце медленно клонится к горизонту. Ментор выжидающе смотрит на меня, и я начинаю. С того момента времени на тренировки у нас остается все меньше.

Один. Научиться чему-нибудь. Хеймитч звонит в Капитолий, и несколько дней спустя у порога его дома уже стоит черный мотоцикл. Не та грозно рычащая машина, на которой мы мчались по Капитолию, — чуть поменьше. Напарник сажает меня на место водителя и учит, как обращаться с этим железным зверьком. Придерживать тормоз. Выжать сцепление. Переключиться на первую скорость. Тронуться с места. Оторваться от земли и поставить ноги на подножки. Добавить газ, слегка повернув ручку. Наклонить мотоцикл влево, самой отклониться вправо и войти в поворот. Выровняться, затормозить. Сложно, бессмысленно, опасно и интересно. Сил не хватает и я, не удержав равновесие, падаю на землю. Сто тридцать пять килограммов железа валятся сверху. Хеймитчу страшно, мне смешно. Но мы оба ни о чем не жалеем. Катаемся по узким улицам города, распугивая редких прохожих. Мчимся по широкой дороге, ведущей нас прочь из Дистрикта, пытаясь догнать закат. Ментор впереди, уверенно держит управление, я — у него на коленях, обвивая руки вокруг его талии. Смотрю невидящим взглядом перед собой и улыбаюсь.

— Нравится?

— Очень. Вот бы это никогда не прекращалось.

Он знает, что я имею в виду совсем не поездку.

Два. Попробовать что-то новое. Три. Стать на время кем-то другим. Четыре. Стереть из памяти все, что было, и взглянуть на мир по-иному — взглядом, не замутненным кровью. Мы летим в Капитолий на планолете — железная птица намного быстрее поезда. Просто так, без особого повода. Нас не ждет Эффи и не встречают репортеры. Некуда спешить. Снимаем номер в отеле под чужими именами. Обедаем в ресторане на первом этаже. Одеваемся настолько ярко, что сливаемся с разноцветной толпой, текущей по мощеным улицам непрерывным потоком, и идем гулять по столице. Никто не узнает нас в этих клоунских нарядах: все привыкли, что Генриетта Роу всегда в черном. Никаких вспышек камер, автографов и бестактных вопросов. Я приезжала в Капитолий так много раз, и у меня не было ни дня в запасе, чтобы посмотреть на него глазами обычного путешественника. Посчитать количество этажей в стеклянном небоскребе. Загадать желание и бросить монетку в фонтан на Центральной Площади. Заглянуть в исторический музей и, краем уха слушая рассказ экскурсовода, прикоснуться к прошлому, когда наш мир был намного больше. Прокатиться на такси по самым оживленным улицам города. Выпить кофе, сидя за маленьким столиком у окна, наблюдая за прохожими и воображая, чем живет каждый из них. Почувствовать себя частью толпы и потеряться в ней только для того, чтобы понять, что ты, в сущности, — никто.