Игра на двоих (СИ)

Пять. Услышать, как Хеймитч играет на рояле. Но только не на том старом, скрипяще-дребезжащем инструменте, что стоит у него в гостиной. Ментор срывает выступление какого-то всемирно известного музыканта и играет для меня в главном концертном зале Капитолия. Звуки фортепиано разносятся звонким эхом по просторному помещению, отталкиваются от стен и возвращаются на сцену. Музыка заполняет каждый уголок, каждое кресло и своего единственного слушателя.

Шесть. Ощутить на губах соль из глубин океана. Мы едем на побережье. Хейм ведет машину, я открываю окно, высовываюсь по пояс и смотрю по сторонам. Долго вглядываюсь во влажно блестящую синеву, находя в ней небо, и солнце, и облака, и пролетающих чаек. Прыгаю со скалы и не боюсь разбиться. Лечу вниз так долго, что мне надоедает задерживать дыхание. Заплываю так далеко, что теряю из виду берег. Но это неважно, ведь Хеймитч рядом. Протягиваю к нему руки:

— Спасай.

Нас накрывает волной, но за поцелуем мы не замечаем этого. Дыхания не хватает, занимаем его друг у друга. Соль выталкивает на поверхность и мы лежим на спине, любуясь ясным небом с редкими перьями облаков. Кажется, будто мы все еще под водой, будто над нами много-много метров соленого светло-прозрачного моря. Волна выносит нас на берег. Тело скользит на влажных камнях и снова скрывается в морской пене. Мы стоим на вершине скалы, и порывы ветра дают нам пощечины, словно пытаются напомнить о чем-то важном. Я раскидываю руки в стороны, Хеймитч крепко держит меня за талию и прижимает меня к себе.

— Следующее желание? — смеется он.

— Летать, — шепчу я.

Семь. Знаю, что это невозможно. Люди — не птицы; у нас нет крыльев. Напарник только усмехается и, оставив меня в номере одну, пропадает куда-то на час. Вернувшись, закрывает мне глаза черной повязкой и ведет за собой.

— Ты же не боишься боли?

— Она всегда со мной, уже привыкла.

Зрения нет, остальные чувства обострены до предела. Ментор стаскивает с меня рубашку и майку и просит сесть. Чуть наклоняюсь и обнимаю себя за плечи. Кто-то подходит сзади и завязывает мои волосы в высокий хвост, обнажая спину. Касается ее холодными пальцами в резиновых перчатках. Слышу шум голосов. Одни спрашивают, вторые отвечают, третьи спорят, кто-то кричит. Крошечная иголка впивается в тело со скоростью много тысяч раз в секунду. Кажется, кто-то вспарывает кожу и распиливает кость. Зверски больно, но я получаю удовольствие от этих ощущений. В них есть что-то новое: я предъявляю протест и бросаю вызов миру, сознательно отдавая предпочтение боли, даже когда у меня есть выбор. Мазохистка. Сумасшедшая. Хеймитч сжимает мою ладонь. Я верю ему.

Наконец мне разрешают снять повязку с глаз. Слишком яркий свет, словно мы в операционной. Встаю с жесткого стула и, схватив рубашку, прикрываю грудь и живот. Спина горит огнем, к ней лучше не прикасаться. Стоящий рядом Хеймитч просит меня обернуться и взглянуть назад. Вижу свое отражение в высоком зеркале и моментально замечаю на спине огромное черное крыло, от плеча до поясницы. Одно, с правой стороны. Крыло падшего ангела с перьями подстреленной птицы. Другое — слева, на спине Хеймитча. Тот передергивает плечами и чуть морщится, но я вижу по глазам, что он доволен. Смотрю на него с немым изумлением. Тот поворачивается ко мне:

— Теперь у нас есть крылья, солнышко. Полетели?

Восемь. Пройти через лес за оградой Дистрикта-12 и увидеть, что скрывается по ту сторону. Не возвращаемся так долго, что Китнисс и Пит думают, будто мы сбежали. За чащей — цветущий луг и широкая река с быстрым течением. Нарываю букет полевых цветов и собираю дикие плоды и ягоды, Хеймитч ловит кролика. Девять. Увидеть, как ментор охотится. Десять. Поужинать вдвоем вдали от всех.

Одиннадцать. Рассказать матери, почему погиб отец, и попросить прощения. Не плакать. И не ждать, что чувство вины уйдет. Ночью остаться дома, лечь рядом с ней и крепко обнять.

Двенадцать. Сохранить жизнь родителям. Дедушка дарит мне старинный серебряный медальон. Внутри — две черно-белые фотографии. Он и бабушка, еще совсем юные. Мама и папа в день их свадьбы.

— Не надо так о нас волноваться, Этти. Мы всегда будем рядом с тобой, что бы ни случилось.

Я сгораю в крошечном пламени зажигалки, что подарил мне отец. Двенадцать. Сохранить их живыми хотя бы в своем сердце.

Тринадцать. Попрощаться. Не вслух, конечно.

Четырнадцать. Получить отсрочку. Пусть наше время не закончится хотя бы сегодня. Хеймитч останавливает все часы в доме.

— Что еще?

Пятнадцать.

— Ты. Много тебя.

До Жатвы остается один день; мы уходим в лес. Китнисс и Пит ищут нас, но мы прячемся от них и от всего остального мира. Сегодня нам ни до чего нет дела. Сегодня нас ни для кого нет. Я опускаюсь на мягкий изумрудный ковер и тяну за собой Хеймитча. Тот ложится не рядом, но прямо на меня. Шестнадцать. Почувствовать, как руки ментора скользят вверх по моим бедрам, приподнимая платье. Семнадцать. Ощутить прохладные прикосновения ветра к обнаженному телу. Восемнадцать. Расстегнуть последнюю пуговицу. Девятнадцать. Забыть, что я существую. Двадцать. Заполнить пустоту и обрести смысл. Двадцать один, два, три. Дышать. В унисон. Вдох-выдох. Из-за дерева за нами наблюдают волк и волчица. Двадцать четыре. Узнать, что старый друг больше не одинок.

Я, Хеймитч, Китнисс и Пит стоим на огороженной веревками площадке. Искренне рада видеть Эффи, но та боится взглянуть в нашу сторону. Даже ее пожелание удачи звучит не так бодро, как всегда. Руки дрожат, и пальцы с идеальным маникюром долго не могут выудить из стеклянного шара бумажку с именем.

— Первый трибут из Дистрикта-12…

Хочется, чтобы этот момент длился вечно. Хочется, чтобы он поскорее закончился.

— …Генриетта Роу.

Вот и все.

А дальше начинается сумасшествие. Общее, единогласное, будто все вокруг меня сговорились и лишь я одна по незнанию не принимаю в нем участия.

— Я вызываюсь добровольцем!

Китнисс встает перед Эффи, закрыв меня собой. От Бряк, от Треда и отряда миротворцев, от Сноу, от поезда, что уже ждет нас на станции. Мысли путаются. Что? Как? Почему?

Капитолийка изумленно смотрит на нас и приоткрывает рот, но из горла не выходит ни единого звука. Совсем как немой крик. Но время не ждет. Первый трибут избран, пора определить, кто станет его неверным союзником и заклятым другом. Бряк вытаскивает бумажку, медленно разворачивает ее перед микрофоном. Громкий шорох разлетается по площади. Китнисс пристально смотрит на Эбернети — тот кивает и отводит взгляд. Когда капитолийка зачитывает имя Хеймитча, дрогнувший голос и печально опущенные ресницы подсказывают мне, что, будь ее воля, она отправила бы на смерть Пита, но сохранила жизнь своему напарнику. Ты же терпеть его не можешь, Эффи, разве не так? Так, но нить, что связала их за эти двадцать пять лет, крепче любой ненависти и отвращения.

Эвердин судорожно вздыхает, уже заранее зная, что произойдет дальше.

— Я вызываюсь добровольцем!

Пит с решительной улыбкой подходит к Эффи и становится рядом с ней. Хеймитч пересекает сцену и присоединяется ко мне. Бряк повторяет имена трибутов и обнимает их за плечи. Люди на площади дружно подносят три пальца левой руки к губам и протягивают сжатую ладонь в нашу сторону, будто указывают на нас. Жест признательности и восхищения. А еще прощания. Мы поднимаем над головой сцепленные руки — я и Хеймитч, Пит и Китнисс. Жест Победителей.