Игра на двоих (СИ)

— Что это?

— Только то, что ты видишь.

Перевожу взгляд на него. Хочу, чтобы он заметил с моих глазах лишь злость, за которой я пытаюсь спрятать страх.

— Как ты узнал?

— Я увидел.

— Как? — я повторяюсь, не понимая, где и когда мы допустили ошибку.

— Я художник. Я вижу то, чего не видят другие.

— Ты сумасшедший.

— Нет, это вы лишились рассудка, — странно, но в его голосе нет и оттенка осуждения.

Он покачивает головой, словно не может поверить, что мы могли отважиться на такое.

— Давно?

— Со второго взгляда, — ответ звучит небрежно, даже грубо. Не хочу вдаваться в детали.

Мелларк делает шаг ко мне. Я моментально напрягаюсь и отшатываюсь. Парень грустно улыбается и с сожалением произносит:

— Я подумал, тебе будет приятно. Мне можно доверять, Генриетта. Я никому не скажу.

— Будь уверен, если скажешь, я успею убить тебя, прежде, чем убьют нас с Хеймитчем, — мой свистящий шепот расползается во все уголки комнаты разбуженным ужом.

— Согласен.

— Вот и договорились.

Внезапно меня осеняет:

— Поэтому ты не стал просить меня вызваться добровольцем за Китнисс?

Пит смеется.

— Хеймитч с меня три шкуры спустил бы! А если серьезно… Я думаю, вы заслуживаете шанса на победу ничуть не меньше, чем мы с Китнисс. Вы спасли нас. Теперь мы лишь отдаем вам долг.

— Эвердин вряд ли с тобой согласилась бы.

— Ей необязательно об этом знать. У тебя и Хеймитча тоже ведь немало секретов от нее?

Я отворачиваюсь к окну и притворно-равнодушно пожимаю плечами:

— Возможно.

Теперь мне кажется, что он знает все. Например, о надвигающейся гражданской войне. Или о роли Сойки-Пересмешницы во вспыхнувшем восстании. Стою на первой ступеньке лестницы, ведущей вниз. Мысли сменяют одна другую, но их суть не меняется. Я обдумываю то, что мне пришлось увидеть и услышать, и делаю неожиданные выводы.

— Знаешь Мелларк, а ты не так прост, как кажется на первый взгляд.

— Это комплимент? — посмеивается за моей спиной Пит.

— Не знаю. Понимай как хочешь.

Оборачиваюсь перед тем, как уйти. На лице парня — искренняя благодарная улыбка, а в голосе — ни капли яда. Я узнала его с другой стороны, но та, с которой я уже была знакома, ничуть от этого не потеряла. Белый цвет не поблек, не стал серым.

— Пойдешь к нему?

Тон меняется, и теперь я слышу в нем оттенок смущения, словно Пит неосознанно перешел черту или оказался не в том месте не в то время. Вдруг слабое, едва уловимое чувство вины передается и мне. Ощущение, будто я, сама того не понимая, собираюсь преступить неписаный закон, а Мелларк понял мои намерения раньше меня. Оставляю вопрос без ответа, ведь нам обоим все и так понятно.

— Спасибо. За картину. Мне понравилось.

— Не за что.

Иду по Деревне Победителей. Вокруг пустынно, только белые мундиры маршируют далеко за оградой. Их вахта не заканчивается даже ночью, сменяются только люди. Поднимаюсь по каменным ступенькам, ведущим в мрачную обитель ментора. Оглянувшись напоследок на родительский дом, что приветливо улыбается мне в спину ярко горящими окнами, толкаю дверь и неслышно вхожу в темную прихожую. Прислушиваюсь. Голоса стихли, разговор окончен. Слышны лишь потрескивание огня в камине и плеск последних капель вина в опустевшей бутылке. Китнисс ушла, добившись — или нет? — своего. Хватит тратить время на слова, они больше ничего не значат.

Прислоняюсь спиной к двери и, прижав ее к косяку, осторожно поворачиваю ключ в замочной скважине. Ржавое железо слегка поскрипывает. Стрелки настенных часов громко щелкают, напоминая о каждой секунде, что у меня на счету. Их все меньше. Стоит поспешить. Куртка соскальзывает с плеч и с тихим шорохом падает на пол. Снимаю ботинки и носком ноги отодвигаю их в сторону. Медленно иду по коридору, заглядывая в каждую комнату и задергивая шторы на окнах. Это не для ваших глаз. В кабинете подхожу к столу и обрываю телефонный провод. Не звоните, мы не ответим. Приближаюсь к гостиной. Сердце стучит ровно и спокойно, но так громко, что я слышу его стук в каждой клеточке тела. Закрываю дверь с другой стороны, царапая пальцы о ее шершавую поверхность. Не страшно, не смертельно.

Чуть поворачиваю голову и несколько минут украдкой наблюдаю за сидящим в кресле Хеймитчем. Губы трогает дерзкая улыбка. Не знаю, что именно толкает меня к нему сейчас. Опасность, страх, страсть, дыхание смерти в затылок. А может, все вместе. Мне известно только одно: никто не помешает нам этой ночью.

Приближаюсь к нему со спины, слегка склоняюсь над креслом и опускаю руки на плечи мужчины. Хочу снять с них всю тяжесть, все бремя, что ему приходится нести вот уже много лет, и с каждым годом все больше. Ментор оставляет в сторону, вернее, небрежно бросает на пол, стеклянный сосуд, а вслед за ним — лежавшую на коленях книгу. Я прижимаюсь губами к его виску, чувствуя бешено пульсирующую вену. Его горячие ладони накрывают мои пальцы. В нашем, хоть и странном, объятии сплелись не только мы, но все то плохое, что есть в нас. Безумие, злоба, зависть, гордость, ревность, страх, ненависть, отрицание, обида, неверие, смятение. Все, что мы не смогли высказать там, на улице, в апрельской ночи, когда кукловод огласил приговор своим марионеткам.

— Вернулась? — спрашивает так недоверчиво, будто я — всего лишь видение и в любой момент могу исчезнуть

Мое тихое «да» тонет в его «не делай так больше».

— Больше не уйду.

В следующее мгновение пол уходит у меня из-под ног, и я обнаруживаю себя сидящей у Хеймитча на коленях. Судорожный вдох. Сдавленный крик. Он бросается на меня, словно изголодавшийся хищник на вожделенную добычу. Его губы скользят по щекам, скулам и шее, оставляя сухие, жгучие поцелуи, от которых кожа будто воспламеняется. Одна рука держит, чуть сдавливая, мои щиколотки, не давая сдвинуться ни на сантиметр, другая — гладит по спине, задирая и так короткую майку. Я обнимаю его за шею, зарываюсь пальцами в волосы, слегка оттягивая их, отчего Хейм, громко смеясь, запрокидывает голову назад, на самый край спинки кресла. Старая мебель покачивается и скрипит жалобно, чуть осуждающе. Я приподнимаюсь, перекидываю онемевшую от его хватки ногу через колени ментора и устраиваюсь на его узких бедрах. Нависаю над ним, заглядываю в глаза, провожу кончиками пальцев по колючей щеке. Двигаюсь чуть ближе к губам, изучаю их как в первый раз — не взглядом, но осязанием. Бледные, почти бескровные; края чуть приподняты вверх, в моей любимой полуулыбке. Наклоняюсь ближе и осторожно касаюсь их языком, слизывая каплю вина в левом уголке. Чувствую терпкий привкус. Хеймитч не выдерживает и, приподняв голову, находит мои губы. Грубо целует, не желая больше сдерживаться. Я слегка кусаю его, но он не останавливается, и мне это нравится.

Руки мужчины задерживаются на моих бедрах. Чувствую его растущее нетерпение сквозь грубую ткань джинсов, и это на мгновение отрезвляет меня. Сердце бьется все быстрее, впрыскивая в кровь дозу адреналина, а в мозг — слепой страх перед неизвестностью. Мы никогда не говорили об этом — произойдет, когда мы оба поймем, что время пришло. Или когда один из нас перестанет себя контролировать и мы пойдем до конца, забыв, что все началось с невинного поцелуя. Или когда нам придется еще раз заглянуть в глаза Смерти. Нелепо, но я не имею ни малейшего понятия о том, что сейчас происходит, лишь представляю что-то в общих чертах. В школе о таком не рассказывают — скорее, прочитают еще одну лекцию о способах переработки угля. С родителями тоже откровенничать не приходится — неудобно, возраст не тот, да и гнетущая атмосфера вечного страха и постоянные напоминания о приближающейся церемонии Жатвы несильно помогают.

Мама говорила что-то, когда увидела маленькое пятно крови на простыне — мне тогда только исполнилось тринадцать, —, но не о том, что мне сейчас нужно. Я не думала, что это коснется меня так скоро. А спросить так и не решилась: не хотела вызывать ненужные подозрения. Старшие подруги? Вы, наверное, забыли, что я говорила в самом начале, — я одиночка. Все, что делаю, происходит на уровне подсознания, инстинктов. До сегодняшнего дня этого хватало. Но сейчас я теряюсь.