Гнездо там, где ты. Том II (СИ)

За Далласом потянулись старейшины клана. Одни — ухмыляясь в бороды шутке Далласа, другие — оценивая задумку вожака о переселенцах и рабах. Ну а самые любопытные, те, которым частенько советуют не совать носа не в своё дело, те всё гадали, что же произошло в господских чертогах, если Фиен вернулся на собрание взбесившимся дьяволом, и каким боком собрат Шагс в этом замешан, раз, со слов дочери вожака, тигерна его «победила».

Как только массивные двери просторного чертога захлопнулись, внезапная тишина обрушилась на оставшихся наедине супругов. Однако Φиен её не заметил, ибо подлой гадиной внутри демона клокотала неостывшая ревность, и теперь, освобождённая от оков сдержанности отсутствием дочери, она в полной мере обрушилась на Лайнеф.

— Почему, эльфийка?! — прохрипел инкуб, хватая истинную за локоть, стоило женщине подняться со своего кресла. — Он тебе понравился? Отвечай, дьявол тебя побери!

А она-то абсурдно надеялась, что ей хватит женских чар, чтобы сменить гнев мужа на милость, а точнее, на вожделение. Не тут-то было. Не даётся ей наука обольщения. Лайнеф подалась лицом к любимому и бесстрашно посмотрела в сузившиеся глаза зверя:

— Я не хочу, чтобы Гретхен также разочаровалась в нас, в тебе, если хочешь, как Квинт разочаровался во мне.

— И поэтому я должен оставить безнаказанным ублюдка, едва не изнасиловавшего мою жену?! Тогда ты скверно думаешь о своём господине, женщина!

— Нет! — запальчиво возразила она. — Я думаю, что господин достаточно мудр, чтобы понять, Шагс сам себе вырыл яму и отныне обречён на изгнание из стаи. Не это ли кара пострашнее смерти, муж мой? А ещё, я надеюсь, ты всё-таки помнишь, что моя правая неплохо бьёт.

Лучше бы она этого не говорила. Никогда, ни одному уважающему себя самцу не может понравиться пусть даже опрометчиво брошенный намёк, что его самка способна обойтись без его защиты. Лайнеф не успела среагировать, даже не поняла, как демон это провернул, только в следующий момент уже лежала придавленная к полу, да так, что сжатые в его лапище запястья над её головой не позволяли пошевелить руками.

— Итак, мы вернулись к первоначальным истокам. Что же ты будешь делать, моя строптивая воительница? — его дыхание опалило её жаром, расплавленным изумрудом вспыхнула в глазах ненасытная страсть. Фиен ждал жестокого сопротивления, бессмысленной борьбы до последнего, отчаянной брани и…

— Поцелуй меня, Фиен, — выдохнула Лайнеф его имя так, как больше всего любил он, и зверь в нём заурчал от предвкушения сытости, а человек в нём в тысячный раз убедился, что, господствуя над этой непредсказуемой женщиной, он обладает целым миром.

— Детка…

— Даллас? — Гретхен оторвалась от разрисовывания пыльной дороги хворостинкой в незамысловатые штрихи и очень серьёзно посмотрела на своего кумира. Они с демоном расположились у открытых настежь центральных ворот крепости, так как неугомонный сорванец настояла на том, чтобы первой оповестить Данноттар о приближении тёти Иллиам и дяди Алистара, а попросту — поднять на уши всех обитателей замка.

Успевший освежиться, Даллас притулился к валуну. Морской бриз безмятежно трепал серебряные его волосы, забирался под распахнутый ворот туники и путался в коротких завитках волос на груди. Воин тьмы с удовольствием попивал терпкий эль, который в совершенстве давался ворчливой кельтке Эдне, и крем глаза поглядывал на собиравшую букет полевых цветов Алексу, неизменным приложением к которой был молодой волк.

Иногда, как сейчас, Далласа настигали воспоминания. Он вновь видел окутанную предрассветным туманом покосившуюся хижинку посреди лесной опушки, мирно дремавшего у хлипкой дверцы матёрого Севера и, чудилось ему, что слышит голоса двух, сплетшиеся пылкостью любовных утех в единый стон. Тогда демону становилось грустно за Алексу. Не замечая того, он начинал злиться на расточительно разбрасывающегося временем Квинта, которого где-то носит нелёгкая, когда в собственном доме его ждёт любовь. Злился, так как на собственной шкуре проклятый познал: не бывает ничего вечного даже у бессмертных, в любой момент жизнь может круто повернуться задом, и останется разве что зверем выть и локти кусать, если до них дотянешься, ибо поделать более ничего не можешь.

— Даллас?! — повысив голос, Гретхен надула пухлые губки, обиженная возмутительным невниманием демона.

— Что, чертёнок? Хочешь поделиться со мной новой тайной? — демон виновато улыбнулся любимице и, задрав голову кверху, отхлебнул глоток эля из бурдюка.

— Нет, я решила, что, когда вырасту, ты на мне женишься и сможешь называть меня деткой, как папа маму зовёт. Правда, здорово?!

Подавившийся элем демон прыснул струёй, громко и надолго закашлялся и, окончательно обалдев от дерзкого предложения юной госпожи, больше походившего на беспрекословный приказ, уставился на неё с вытянувшимся лицом, ибо челюсть его, мягко говоря, неприлично отвисла. К собственному ужасу Даллас услышал за спиной мужской хохот. Резко вскочив, он обернулся, чтобы лицезреть нагло усмехающегося Марбаса.

— Ну вот, а Анку всё гадал перед смертью, кому же вожак морду бить будет. Теперь дело-то яснее ясного, везунчик ты наш, — еще раз хохотнул старейшина и, заметив в отдалении движение, острым взором уставился на плоскогорье. — Никак едут? А ну, Даллас, взгляни!

А Гретхен, о которой молва твердила, что юная госпожа, если чего задумала, что рогом упрётся — ни за что не переубедить, уже во всю рассматривала приближающуюся процессию.

— Едут! Конечно, едут, Даллас! — залезла она на руки обливающегося потом демона, жарко чмокнула в колючую щеку и, размахивая ручонками тёте Иллиам и дяде Алистару, возбуждённо издала клич Мактавешей.

И вдруг с той стороны плоскогорья раздался ответный клич. Принадлежащий мужчине, он разлетелся эхом над Данноттаром, а от общей массы конников тёмным пятном отделилась мощная фигура одинокого всадника и во весь опор понеслась… к Алексе.

— Это мой браааат! — радостно завизжала догадливая Гретхен и, что было мочи в маленьком тельце, понеслась к родителям.

Наполненный привычными звуками, город погружался в вечерние сумерки, чтобы уступить ночь детям тьмы. Люди знают, чувствуют наше незримое присутствие в мире, по праву преобладания принадлежащем им, но, гонимые первобытным инстинктом самосохранения, они торопятся укрыться в домах и квартирах, чтобы вместе или в одиночку спрятаться от темноты, таящей в себе невидимую, но подсознательно осязаемую опасность — нас, проклятых, рождённых в аду.

Однако смертные самонадеянно заблуждаются, и нам есть что им ответить, ибо теперь мы знаем, что самая чудовищная опасность таится не в монстрах извне. Она под толщей кожи и мяса, там, где отравленное злобой и завистью сердце пускает ростки отмщения.