Игра на двоих (СИ)

— Семнадцать, Хеймитч. Я уже не ребенок.

— Вижу. Сложно не заметить, — мужчина отстраняется и окидывает меня оценивающим взглядом.

Отчего-то я чувствую себя обнаженной. Неловкое ощущение. Но пора, наверное, к нему привыкать.

— Хейм!

Он не успевает ответить: дверь жалобно скрипит под тяжестью ударов маленьких кулачков Эффи. Визгливое «с добрым утром!». Ничего доброго, Бряк. Воспользовавшись последним отведенным нам мгновением, напарник приближает свое лицо к моему и, коснувшись двумя пальцами подбородка, заставляет забыть обо всем. Все, что я вижу — его глаза. Для меня в них — целый мир.

— Когда подарком станет кольцо, я буду иметь в виду именно это.

Он уходит, а я так и остаюсь стоять перед зеркалом, чувствуя, как время утекает сквозь пальцы, как бы сильно я ни смыкала их в стремлении замедлить его безжалостный бег. Семнадцать. В моем списке желаний семнадцать пунктов. Я хочу прожить еще как минимум семнадцать лет. Я люблю Хеймитча в семнадцать раз сильнее, чем вчера. И так каждый день. Отвернув рукав рубашки, чтобы серая ткань рубашки скрыла браслет от посторонних глаз, иду завтракать.

Дальше в игру вступает команда подготовки. Все расписано по минутам до самой последней, когда на головы Китнисс и Пита опустятся короны Победителей. Ванная комната. Горячая маслянистая вода. Колючее махровое полотенце размером с простыню. Зачем я принимала душ утром? Не помню. Глубокое кресло и зеркало напротив. Перед глазам мелькают острые лезвия ножниц, срезающих посеченные кончики отросших волос. Укладка. Слишком много мусса: прическа застывает как слегка подтаявшее мороженое в морозильнике. Под острыми краями пинцета брови превращаются в ниточки. В воздухе чувствуется запах лака для ногтей. Опускаю глаза и вижу, как по рукам и ногам стекает кровь. На лицо ложится искусно разукрашенная маска. Удлиненные тушью ресницы взлетают к бровям, а глаза, жирно обведенные черным карандашом, кажутся огромными. Теперь капли крови проступают и на ставшими вдруг миниатюрно-кукольными губах.

Цинна помогает втиснуться в короткое платье с узким лифом и пышной юбкой и, недовольно покривив губы, дополняет его бордовым поясом. Каблуки такие высокие, что теперь я одного роста с бедным Хеймитчем, замершим, словно каменная статуя в саду Президента, в дверях при виде напарницы.

— Кукла?

— Это нормально, детка. Мы все куклы. Видела мой костюм?

Я едва сдерживаю смех, глядя на мужчину. Наполовину расстегнутая темно-красная рубашка, заправленная в идеально выглаженные черный брюки. Серебряный волк на шее призывно блестит под ярким светом лампы. На плечи накинут длинный фрак того же угольного оттенка. Волосы расчесаны и выпрямлены. Остроносые туфли сверкают после того, как на них выдавили по два тюбика чистящего крема.

— Почему так ярко, Цинна?

Стилист выпархивает из комнаты, оставив мой вопрос без ответа. Понятно, пошел проверять готовность Китнисс.

— Чтобы трибуты потерялись на нашем фоне, — ухмыляется напарник. — сегодня им лучше не выделяться. Они должны быть видны, но не слишком заметны. Президенту наша боевая раскраска ни о чем не скажет, зато Китнисс хоть на один вечер обойдется без его пристального внимания к своей скромной персоне.

Эвердин и правда выглядит очень просто и даже слегка романтично в светло-желтом платье. Она говорит, что похожа на пламя свечи и интересуется, куда делись хищно-красные языки пламени. Видно, что она еле сдерживается, чтобы не послать всех собравшихся — Цезаря, Сноу, зрителей, — к черту. Губы искривлены в презрительной усмешке, а глаза сверкают от гнева. За кулисами, за несколько минут перед тем, как платформа поднимет нас наверх, Хеймитч отзывает меня и трибутов в укромный угол.

— Они недовольны.

Одна из историй все же повторяется. Помнится, в прошлом году я услышала от ментора то же самое.

— Чем? Что я не умерла?

— Что навязала свои правила.

— Что ж, — взрывается девушка, — жаль, что я спутала им все карты! Я тоже, кстати, ими недовольна, поэтому можешь…

— Китнисс! — шипит Хеймитч. — Это не шутки! Все куда серьезнее, они такого не прощают!

А вот теперь ей страшно. Она нервно сглатывает и поднимает беспомощный взгляд на ментора.

— Что мне делать?

Я подзываю обоих трибутов к себе, делая вид, что страшно растрогалась от гордости за своих подопечных и решила обнять их, а сама начинаю раздавать указания, пока напарник следит, чтобы нам никто не помешал.

— Если спросят, скажете, что не могли ничего поделать. Что это сильнее вас. Слышишь, Китнисс? Ты так влюблена в этого парня, что и представить не можешь, каково это — его лишиться. Ты… Умереть вместе лучше, чем жить без него! Понимаешь?

Понижаю голос до шепота, так, чтобы слышали только Китнисс и Пит. А еще стоящий за их спинами Хеймитч, с которого я не свожу глаз. Он знает, что я говорю о нас. О нем. Прости, любимый. Я не знаю, что могу дать в ответ на твой щедрый подарок. Я не такая сильная, как ты.

Все проходит в точности так, как и было задумано. Китнисс и Пит не выпускают друг друга из нежных объятий и счастливо улыбаются в объектив камеры. Цезарь растекается по сцене от умиления, зрители рыдают, прижимая к глазам насквозь промокшие платки. Даже Сноу, и тот довольно кивает и одаряет трибутов царственной улыбкой. Жестом фокусника он разделяет золотую корону на две равные половинки, а его внучка протягивает паре цветы — огромные букеты белых и красных роз. В конце Фликермен берет обоих за руки и поднимает их сцепленные пальцы в победном жесте:

— Дамы и господа! Несчастные влюбленные из Дистрикта-12 — новые Победители Семьдесят Четвертых Голодных Игр!

Зрители бьются в экстазе: второй год за победой в Играх стоит целая история.

Следующий день проходит в водовороте новых знакомств, торжественных обедов и танцев. В моей памяти не задерживается практически ничего, только поздравления, улыбки, оживленный разговор и рука Хеймитча, кружащего меня в вальсе. Он позволяет мне расслабиться и раствориться в музыке, а сам пристально следит за Китнисс и Питом — везде вместе, везде рядом. Танцевать только вдвоем, не уступать друг друга никому. Объятия, поцелуи. В сердце закрадывается зависть и жалость: мы с ментором никогда не сможем вести себя, как безумные влюбленные. Тихо, тайно, в темном углу — не больше.

Но это, может быть, и к лучшему. История любви подходит к концу со скоростью мчащегося обратно в Дистрикт-12 поезда. Китнисс отводит взгляд, а Пит прячет руки в карманы.

— Что теперь будет?

— Не знаю. Надо забыть все это.

Я наблюдаю за ними через стеклянную вставку на двери. Подошедший Хеймитч кладет ладонь мне на плечо. Я накрываю ее своей и улыбаюсь мужчине. Разноцветные камешки браслета на моем правом запястье бьются друг о друга и весело звенят. Мир, откуда нас когда-то изгнали, теперь у меня в руках, и я могу делать с ним все, что захочу.

Никто не возражает. Надо забыть. Попробуйте, может, у вас получится. А мы не захотели. Ведь это — наша реальность. Уродливо-извращенная, но настоящая, в отличие от вашей идеально-красивой сказки.

========== КНИГА IV. ЦУГЦВАНГ. СДАЧА. Глава 39. Продолжение следует ==========

Никогда или навсегда — это о Голодных Играх. Единожды выбранный на церемонии Жатвы, ты оказываешься связан с ними неразрывной нитью до конца жизни. Даже не так: теперь вся твоя жизнь — Игра. Каждый узнает об этом в разное время и относится к известию по-своему. Кто-то сопротивляется до последнего, кто-то ломается и покоряется. Здесь смирение — не слабость и не сила, но необходимость, если хочешь жить. Хеймитч хотел. Я хотела. Эвердин и Мелларк, похоже, — нет. Они пообещали друг другу, что забудут обо всем случившемся на Арене. И, как ни странно, сдержали свои обещания. В их жизни изменилось многое. Дом в Деревне Победителей. Тепло. Еда. Деньги. Имя. Питу теперь не нужно помогать родителям печь хлеб, а Китнисс совсем не обязана при каждом удобном случае бегать в лес с луком в руках. Но оба вот уже шесть месяцев продолжают делать вид, что все случилось просто так, что это нормально, что за этим ничего не стоит. Ваш выбор, трибуты. Ваш выбор.