Игра на двоих (СИ)

Зима, первый снег. Холод навевает сонливость. Тепло дарит прекрасные сны. Рождество запоминается запахом апельсинов и хвои, мурлыканьем старинных песен, светом, льющимся из украшенных гирляндами окон, и каплей темно-красного вина на самом дне хрустального бокала. И лишь звонок телефона и голос Эффи напоминает о том, что новый год несет не только новое счастье, но и новые испытания.

Выхожу из дома, кутаясь в длинное, до колен, серое пальто. Серость — вот что я вижу перед собой последние три месяца. Серое небо, серые люди. Белый кажется мутно-грязным, а черный — блеклым. Порой я отворачиваю рукав свитера и долго рассматриваю браслет на правом запястье, просто чтобы убедиться, что я не разучилась видеть цвета. Я не собака. И жизнь вокруг не такая черно-бело-серая, как может показаться на первый взгляд. Стоя на крыльце, наблюдаю за вернувшейся с охоты Китнисс. Уставившись себе под ноги, девушка быстро идет по направлению к дому Хеймитча. Долго стучит и, так и не получив ответа, толкает массивную дверь и вваливается внутрь. Мне не слишком хочется находиться в ее отчужденно-прохладной компании, а потому, вместо того, чтобы пойти прямо, я в последний момент сворачиваю направо и захожу к Питу. Парень обнаруживается сидящим за столом на кухне.

— Привет, — от его улыбки я моментально согреваюсь, забыв о завывающем снаружи ветре и срывающемся снегопаде. Это другое. Не та волна жара или разряд тока, пробегающий по всему телу, при одном взгляде или прикосновении Хеймитча, но приятное тепло простых дружеских отношений. Когда ты знаешь, что о тебе беспокоятся, но на вопрос «как дела?» отделываешься безличным «нормально». Когда тебя ждут в гости в любое время, но ты не задерживаешься, боясь злоупотребить гостеприимством хозяина. Когда в объятии нет никакого скрытого подтекста. Разделить радость. Выручить в беде. Соболезновать в горе. Не больше.

— Привет, — сажусь напротив, и перед мной моментально возникает высокая кружка с чем-то дымящимся и пахнущим летними травами и тарелка с миниатюрными пирожными — шоколадными, ореховыми, фруктовыми. И так всегда. Мелларк не меняется. Странно, но его доброта уже давно перестала меня раздражать. С ним я не чувствую вины, как это было рядом с Примроуз. Все как-то естественно: он добрый, я злая. Мы разные, но это отнюдь не мешает нам общаться. В отличие от Китнисс, Пит пытается забыть не меня, Хеймитча и Эффи, но лишь повод, по которому мы познакомились. Он часто заходит ко мне и к моему напарнику, чтобы скрасить наши одинокие зимние вечера. Его родители и братья не захотели оставить пекарню, а потому парень живет в громадном доме совсем один. Иногда мне жаль его: я знаю, как страшно закрывать глаза по ночам в полном одиночестве после пережитого на Арене. Неловко спрашивать, как он с этим справляется. Захочет — расскажет сам.

Впервые за долгое время в нашем разговоре звучат слова «Голодные Игры» и «Капитолий». Давно мы не говорили так откровенно.

— Ты же понимаешь, что с началом Тура все вернется к тому, с чего начиналось?

— Что именно?

— Вам с Китнисс снова придется играть любовь. Мы все время будем на людях, и ни у кого из зрителей не должно возникнуть подозрения, что ваши чувства — фальшивка.

— А, это, — невесело усмехается Мелларк. — Я готов.

— Уверен?

— Я справлюсь, Эрика.

— В тебе я не сомневаюсь. А Китнисс?

— Не знаю, — честно признается парень. — Мы не разговариваем с того момента, как вернулись в Дистрикт после Игр.

— Ясно, — мрачно подытоживаю я. — Ладно, поговорим с ней перед самым началом. Она должна понимать, как это важно.

— Мы не подведем вас. Вы слишком много сделали для нас обоих, и если что-то случится, под ударом окажемся не только мы.

— Думал бы в первую очередь о себе, парень, — тихо ворчу я, заталкивая поглубже в глотку слова сожаления, готовые сорваться с языка.

Если бы он знал… Возненавидел бы? Или улыбнулся и сказал бы, что все в порядке?

— Я думаю обо всех, — смеется Пит. — Перед Капитолием и Сноу мы все — команда. Одно целое.

— Одно целое, — мой голос прокатывается эхом по пустым комнатам.

Наш разговор прерывается прибытием Порции и ее помощников. Не желая помешать превращению Мелларка в красавца, по которому будет сходить с ума женская половина Капитолия от двенадцати до ста двенадцати лет, накидываю на плечи пальто и незаметно ухожу. Хеймитч обнаруживается в гостиной. Сидит в кресле с книгой в одной руке и бутылкой в другой. Уже отработанным жестом отбираю у него алкоголь и вышвыриваю сосуд в окно. Звон разбившегося — льда? стекла? — отдается болью в голове.

— Ну и что, по-твоему, будет с моим садом весной?

— Ничего не будет. У тебя даже деревья давно спились, — хмуро парирую я. — Их нет смысла поливать ничем, кроме спирта, — вянут и засыхают моментально.

Напарник криво усмехается и, покачиваясь, идет в душ. Я проветриваю комнату, подбрасываю в камин пару деревяшек и иду домой переодеваться в подобающий случаю и крайне неподходящий погоде наряд. Мы с Хеймитчем выходим каждый из своего дома ровно за минуту до появления наших Победителей. Спускаемся по ступенькам, делаем еще три шага навстречу друг другу, киваем, поворачиваемся к камерам и застываем на месте — рядом, но не касаясь один другого даже кончиками пальцев. Мы под прицелом, нам нельзя выдать себя. Все внимание — на наших влюбленных. Мы прячемся за их спинами, словно актеры — за масками сыгранных ими ролей.

Приветливо махнув телезрителям и поздоровавшись с Цезарем, ждем выхода Китнисс и Пита. Девушка появляется в сопровождении Эффи, парень выходит из глубин дома в гордом одиночестве. Они едва замечают камеры, летя навстречу друг другу. Обнимаются и, оступившись, падают в снег. Недолго думая, Эвердин страстно целует Мелларка. Я навешиваю на лицо умиление, а мысли сами собой несутся вперед: значит, Бряк успела проинструктировать Китнисс, что Игры начинаются не в Капитолии, но прямо сейчас, за порогом родного дома. Все выглядит случайностью. Девушка заливается вполне правдоподобным румянцем и смотрит в объектив из-под смущенно опущенных ресниц, довольный парень помогает ей подняться с земли и крепко обнимает за талию.

Вам когда-нибудь хотелось узнать, что происходит на сцене после слов «Стоп! Снято!»? Поверьте, ничего хорошего. Китнисс моментально отшатывается от Пита, стряхнув раздраженным жестом его руку. Парень что-то тихо говорит ей в ответ, отчего на ее лице мелькает оттенок вины и уже не притворное смущение. Она нервничает больше обычного. На какую-то долю секунды это кажется мне странным, но я списываю ее поведение на мандраж перед началом Тура. Эффи собирает всех — разве что не пересчитывая по головам, — чтобы ехать на вокзал. В этом году празднества в родном Дистрикте не будет. Видимо, Сноу посчитал это слишком большой честью для Богом забытой деревни под названием Шлак.

По мере того, как один за другим гаснут огни удаляющегося в ночи Двенадцатого, мне начинает казаться, будто я только вчера вернулась домой и вот опять вынуждена уехать. Смотрю в окно, делая вид, что не слышу перебранку Эффи и Китнисс. Первая обвиняет вторую в неблагодарности, на что та возмущенно фыркает и заявляет, что ей не за что быть благодарной. Опешившая от подобной наглости Бряк напоминает девушке, что участие в Голодных Играх было целиком и полностью добровольным решением. Эвердин кричит в ответ что-то неразборчиво-оскорбительное и вылетает за дверь.

Прибываем в Одиннадцатый. Эффи шутливым тоном удивляется количеству охраны вокруг нашей компании, но по ее дрожащим рукам я понимаю, что капитолийке совсем не до смеха. Защищают нас от мира или мир от нас? Непрекращающаяся болтовня Бряк раздражает, но я искренне благодарна ей за исписанные каллиграфически-красивым почерком карточки с речью, которые она протягивает Питу и Китнисс. Этой женщине лучше всех известно, какой именно бред должны нести наши трибуты, чтобы угодить Президенту и заверить зрителей всего Панема в своей любви. Я вижу, как меняется выражение глаз девушки, когда она слышит имя своей покойной союзницы. Отчего-то меня радует готовность Пита помочь ей. Вид улыбающегося парня внушает доверие и чувство защищенности — не совсем то что я испытываю, находясь рядом с Хеймитчем, но что-то отдаленно похожее. Более светлое, менее сильное.