Игра на двоих (СИ)

Мэр произносит вступительное слово. Я пропускаю его мимо ушей: каждый год говорится одно и то же. Распахиваются массивные двери Дома Правосудия, и Эффи, продолжая раздавать ценные указания, выталкивает Победителей на сцену. Те несмело приближаются к микрофонам и приветствуют жителей Одиннадцатого. И все же я недооцениваю парня: опустив бумажку, он решает дополнить слова неожиданным, неслыханным действием.

— А так вообще можно? — интересуется не слишком сведущий в правилах Цинна.

— Нет, — качает головой Хеймитч. — Но он сделал.

Я смотрю на ментора, пытаясь просчитать, насколько опасен такой шаг. Но мужчина лишь усмехается, чуть наклоняется ко мне и шепчет:

— Прекращай волноваться по пустякам. Это не так страшно. Не совсем по плану, но вполне поправимо.

Мне не остается ничего, кроме как кивнуть в знак согласия. Если к безрассудному поступку Пита остаются равнодушными все, кроме родственников Руты и Цепа, то проникновенная речь Китнисс мгновенно вызывает волнение и смятение в умах всех собравшихся.

Она плачет и заставляет плакать не только семьи погибших трибутов, но всех, от стариков до детей. Всех, от последнего нищего, сгорающего в голодной агонии, до рыщущего в толпе карманника, пришедшего только за тем, чтобы вытащить у кого-нибудь старый кошелек с парой заржавевших мелких монеток. Она просит прощения, и мама Руты прощает ее. Камера берет крупным планом лицо темнокожей женщины и я ясно вижу прощение и благословение убийце дочери в ее добрых шоколадных глазах. «Что же ты творишь, Эвердин?!», — сердце каменеет и превращается в ледяной сгусток злости. Это не поможет. Она делает только хуже себе и нам. Как объяснить это глупой девчонке, что, если она не остановится в самоуничтожении, уничтожат всех?

На Площади повисает тишина. Ее прерывает негромкий свист — условный знак Руты и Китнисс. И молчания больше нет: толпа гудит, словно разбуженный улей. Камеры медленно, ряд за рядом, скользят по лицам в поисках виновного. Миротворцы достают оружие и ныряют в толпу. Начинается паника. Я срываюсь с места и бросаюсь на сцену за обезумевшей Китнисс, но Хеймитч отталкивает меня в сторону и яростно кричит что-то Цинне. За поднявшимся шумом я не разбираю, что именно. Стилист крепко держит меня за руку, пока Эбернети расталкивает миротворцев, удерживающих Китнисс и, обхватив ее поперек тела, тащит обратно во Дом Правосудия. Та кричит и вырывается. Испуганный Пит отступает вслед за ними. Белые мундиры выстраиваются в ряд, чтобы закрыть своими телами и щитами происходящее, но толпа выходит из-под контроля и остальным миротворцам нужно подкрепление там, внизу.

Они вытаскивают из толпы темнокожего старика; грязные босые ноги волочатся по земле, пока его поднимают на помост. Мужчину ставят на колени и глава миротворцев пускает пулю ему в голову. Последнее, что я вижу, прежде чем захлопываются двери, — безжизненное тело на темных, прогнивших от старости и сырости досках, и разбегающиеся в разные стороны ручейки крови. Последнее, что слышу, — выстрелы, выстрелы, выстрелы. Крики, удары, взрывы и снова вопли. И это далеко не все, не единственный ужас, в котором нам пришлось участвовать, причиной которого стали именно мы. Продолжение следует и обещает быть куда более страшным и кровавым.

В диком, животном крике Китнисс больше нет ужаса, только праведный гнев. Хеймитч одной рукой все так же держит ее, а другой подталкивает меня и Пита налево, в угол, куда не достает свет ламп. Следуя за парнем, вижу шаткую конструкцию, когда-то служившую лестницей на чердак. Время не пощадило ступеньки и перила. Прогнившая до самого основания древесина угрожающе скрипит под ногами. Я прыгаю с одной сломанной ступени на другую, боясь, что они вот-вот развалятся под нашим общим — немаленьким — весом. Но все обходится. На самом верху Пит вытягивает руки над головой и откидывает тяжелую дверцу. Один за другим мы проникаем на чердак. Бросив мимолетный взгляд на внешний вид помещения, можно быть уверенным, что прослушки здесь нет. У миротворцев нет времени на темные углы вроде этого. И нам это только на руку.

Теперь очередь Хеймитча кричать. Вся та ярость, что кипела во мне, словно не вовремя разбуженный вулкан, выплескивается из него брызгами раскаленной лавы.

— Ваше дело — проще не бывает! Неужели так трудно — прочитать, что написано на карточке, помахать рукой, взять букет и убраться назад?!

Китнисс яростно мотает головой. По ее лицу, испачканному смазанным макияжем, текут слезы. Девушка бормочет что-то себе под нос и мне приходится сделать шаг к ней, чтобы разобрать отдельные слова сквозь рвущуюся наружу истерику.

— Я не хотела, чтобы кто-то погиб. Он должен это понять…

Недоуменно оглядываюсь на напарника: мне кажется или мы и правда что-то упустили?

— Что ты несешь? Кто должен понять?

Стоит имени Президента сорваться с ее губ, как огонь внутри сменяется льдом. Значит, все еще серьезнее, чем мы думали. Все еще хуже. Просто так он в Дистрикт-12 не заявился бы, должно было случится что-то по-настоящему важное. Это не гнев от неповиновения подданных. Это страх перед последствиями их непослушания.

— Что он хотел?

— Он боится бунта в Дистриктах. Он думает, они не верят в нашу любовь.

— А что в нее верить? — презрительно фыркаю я. — Между вами в последние полгода не было видно даже намека на элементарную человеческую симпатию и теплоту! Что уж тут говорить о любви…

Хеймитч посылает мне предостерегающий взгляд, но я не реагирую.

— Что еще?

— Он и сам не верит в нас.

— Тоже неудивительно. Стоило вам вернуться в Дистрикт, как каждая минута, проведенная порознь, могла дать ему повод усомниться, что он правильно сделал, позволив жить вам обоим.

— В этом и дело, — глухо признается Китнисс. — Он следил за нами все это время. За каждым шагом. За каждым вздохом.

Сначала я думаю о вечерах, что провела в доме Хеймитча, который мы даже не подумали обыскать на наличие камер (вдруг что-то изменилось с того момента, пока мы были в Капитолии?), но мысли неизбежно возвращаются к нашим Победителям. Что-то не дает мне покоя.

— Эвердин, — прошу я, — скажи мне, что ты ни одним своим словом или делом не дала ему понять, что вам с Питом мешает быть вместе не только взаимное равнодушие, но и что-то еще.

Девушка лишь затравленно смотрит на меня.

— Кто-то еще, — еле слышно поправляет она.

Деревянная перегородка жалобно стонет под обрушившемся на нее ударом моего кулака.

— Много он видел?

— Он видел все.

Я лишь обреченно вздыхаю. Новая проблема. Не успеваю додумать мысль, как меня перебивает Хеймитч.

— И вы все еще должны заставить его поверить?

Неужели Сноу дал девчонке второй шанс?

— Не его. Других людей, мирных жителей. Все, что теперь от нас требуется, — успокоить их. Дать им надежду.

Выглядит так, будто оружие, которое мы использовали в последнем разговоре с Крейном, обернулось против нас самих.

— Ты могла сказать мне об этом раньше?! — взрывается Пит. — Понимаешь, как они теперь воспримут мои обещания?

— Прости, я не знала, что делать! — отчаянно-озлобленно кричит Китнисс. — Он грозился убить моих близких!

— У меня тоже есть близкие! Люди, которых я обязан защищать! И все остальные — простые жители Дистриктов, которые и понятия не имеют, в какую беду попали из-за нас!

— Думали бы лучше о себе! — рявкает ментор. — Кто нас самих защитит?

Мужчина громко выдыхает, усталым жестом проводит по волосам и спрашивает:

— Китнисс, о чем ты думала, когда несла весь этот бред со сцены?

В его голосе больше нет злости, только разочарование и сожаление.

— Я думала про Руту, — запинаясь, отвечает Китнисс.