Игра на двоих (СИ)

Так, в сумасшествии предпраздничной суеты, проходит три дня. Мы почти не видим друг друга: утром каждый старается встать пораньше и выпить кофе побыстрее, а вечером все слишком устают и расползаются по спальням, не дожидаясь ужина. Я в который раз удивляюсь, сколько по сути ненужных формальностей требуют наших сил и времени.

Наконец, все готово. Я спускаюсь в больничный отсек, чтобы узнать, как себя чувствуют наши подопечные, и с облегчением узнаю, что завтра утром они возвращаются к нам в пентхаус. Мне разрешают ненадолго заглянуть в палаты. Китнисс спит, разметавшись по кровати и отбросив в сторону одеяло. Даже в тусклом свете ночника видна ювелирная работа хирургов, которым из года в год приходится возвращать трибутов к жизни, а их внешность — к такому состоянию, чтобы ее можно было показать искушенным в том, что касается красоты, зрителям. Пит встречает меня все с той же доброй улыбкой на губах. Я беру принесенный медсестрой стул и сажусь напротив его кровати.

— Привет.

— Как ты? — спрашиваю нерешительно, понимая всю глупость вопроса.

— Привыкаю к протезу.

— Больно?

— Скорее, неудобно, — как он может улыбаться в такой момент?

— Кто тебя так?

— Кто еще умеет ударить обычным ножом так, чтобы в разрезе была видна кость? Катон, конечно. Умеет… умел.

— Мне жаль, — сухо говорю я.

Что еще сказать человеку, потерявшему пол-ноги?

— Не стоит. Вы с Хеймитчем мне жизнь спасли. По сравнению с этим протез — сущий пустяк.

— Не мы. Благодари Китнисс.

Пит насмешливо фыркает и складывает руки на груди.

— Как будто я не понимаю, что без вашего вмешательства Сенека вообще не смог бы подумать о двух Победителях вместо одного.

— Они хотели обмануть нас, но твоя напарница не позволила себя провести.

— Ладно, — улыбнувшись напоследок, отставляю в сторону стул и иду к двери. — Рада, что ты поправляешься. Отдыхай, завтра важный день.

Но Пит не слышит меня. Опустив на глаза на белое одеяло и сцепив руки в замок, тихо, будто самому себе, говорит:

— Я все никак не могу понять, почему она оставила меня в живых. Думаю об этом с тех пор, как пришел в себя после операции. Почему?

Я не знаю ответа, а потому просто молча выскальзываю за дверь. Поднимаюсь на наш этаж. Уставшая, но довольная Эффи пьет ромашковый чай и пишет в ежедневнике. Стилистам предстоит бессонная ночь: коронация уже завтра. Остался «последний штрих», который, как учил меня Цинна, важнее всего остального вместе взятого.

— Где Хеймитч?

— Понятия не имею, — ворчит Бряк. — Ушел куда-то рано утром и до сих пор не вернулся. Скинул все обязанности на тебя и гуляет где-то допоздна!

Острые коготки тревоги царапают меня изнутри. Вдруг что-то случилось? Да нет, не может быть. Если бы наша тайна вскрылась, наказали бы всех сразу. Одного Эбернети Сноу будет мало, нужна вся команда бунтарей.

Чувство голода притупляется само собой. Я желаю Эффи добрых снов и отправляюсь к себе. Сидя в кресле у окна, бездумно вожу ручкой по бумаге и прислушиваюсь к каждому звуку, доносящемуся из-за нарочно приоткрытой двери. Ментор возвращается, когда на часах далеко за полночь. На нем ни царапины, но хмурое выражение лица говорит без слов: что-то и правда случилось.

— Главный Распорядитель мертв.

Началось. В первый момент мне кажется, будто я ослышалась, но впоследствии, покопавшись в себе, не нахожу места удивлению. И даже не нужно спрашивать, как это произошло: ясно, что не несчастный случай.

— Отравился страшно ядовитыми темно-синими ягодами. Морник, кажется.

— Как узнал? Сноу ведь наверняка хотел сохранить это в тайне.

— Даже у стен есть уши. Поговорил с парой всезнающих друзей.

Прихрамывая, Хеймитч подходит ко мне и обрушивается в соседнее кресло.

— Это заняло целый день? — с нотками упрека в голосе иронично интересуюсь я.

Ментор виновато улыбается и, потянувшись ко мне, гладит теплой рукой по моментально вспыхнувшей щеке.

— Нет, детка. У меня было много вопросов, которые требовали ответа.

— Расскажешь?

Мои подозрения подтверждаются одно за другим, но я отнюдь не уверена, что хочу услышать, какие ужасы творятся сейчас в столице.

— Не сегодня, — напарник откидывается на спинку кресла и прикрывает глаза.

— Скажи лишь одно. Все очень плохо?

Тот приподнимает голову и ловит мой взгляд.

— Да, волчонок. И это только начало.

Ночью мне снятся вопросы, много вопросов. И ответы, один страшнее другого. Блаженство в неведении.

Утром, когда я, одеваясь, стою у зеркала, еще сонный Хеймитч подходит сзади и обнимает меня, прижавшись небритой щекой к влажным после душа волосам.

— Прости, если напугал вчера. У меня и правда выдался сложный день. Может, я немного сгустил краски.

— Случилось что-то еще? — я смотрю в глаза его отражению, силясь прочитать в них ответ.

— Я не хочу, чтобы ты думала об этом сейчас, — ментор перебивает меня и, взяв за руку, вкладывает в раскрытую ладонь маленький сверток.

— С Днем Рождения, — шепчет он.

Я и забыла.

— Как ты узнал?

— У меня свои источники. Я знаю все, что мне нужно. Все, что важно для нас двоих.

Губы сами собой растягиваются в улыбке. Я поворачиваюсь к мужчине и закидываю руки ему на плечи.

— Твоим источником информации обо мне должна быть только я.

Тянусь к нему, но он в последний момент чуть поворачивает голову, и мои губы касаются лишь щеки мужчины. Сделав вид, что не заметила его движения, разворачиваю подарок. Под яркой оберткой обнаруживается браслет. Четырнадцать драгоценных камней, соединенных тонкой серебряной нитью. Все разноцветные: черный и белый на концах, а между ними — прозрачный, жемчужный, желтый, оранжевый, коралловый, рубиновый, красный, зеленый, голубой, синий, фиолетовый и серый.

— Это наш мир, — тихо поясняет Хеймитч, — Тринадцать Дистриктов и Капитолий. Я готов подарить их тебе. Сделать с ними все, что ты захочешь. Заставить лечь к твоим ногам, а если не захотят повиноваться — уничтожить. Я смогу. Ты веришь мне?

Если при виде подарка я потеряла дар речи, то сейчас все подходящие случаю слова — удивления, благодарности, восхищения, — просто вылетели из головы. Не отрывая глаз от переливающихся в лучах рассветного солнца всеми известными мне цветами граней, закатываю до локтя рукав рубашки и протягиваю руку Хеймитчу. Когда щелкает застежка, еще несколько секунд рассматриваю браслет, а затем наконец отваживаюсь поднять взгляд на мужчину. Я вижу страх и тревожное ожидание в до боли любимых серых глазах. Не знаю, чем заслужила такую любовь. Не знаю, что должна сделать, чтобы показать, как сильно люблю его в ответ. Очень, очень сильно.

— Да, Хейм. Я верю.

Лед страха в его глазах тает, а губы растягиваются в улыбке, которую я никогда не видела прежде. В ней нет радости, или веселья, или насмешки, или довольной ухмылки. В ней — счастье. Я сделаю все, чтобы видеть эту улыбку каждый день, час, минуту и секунду нашей жизни.

Разворачиваюсь к зеркалу, кладу его руки на свою талию и накрываю ладонями. некрепко сжимая. Ментор опускает голову мне на плечо. Мы любуемся своим отражением. Смеясь, в шутку спрашиваю:

— Корона, подвеска, браслет… Ты становишься слишком предсказуем. Чего мне ждать в следующем года? Кольца?

Мой, как мне кажется, невинный вопрос застает мужчину врасплох. Теперь в его глазах — непонимание и… неверие? Мне требуется минут пять только на то, чтобы понять двусмысленность сказанной фразы. Ведь обычно кольца дарят на помолвку.

— Прости, ментор. Я не это имела в виду.

Тот только смеется в ответ. Слегка наклонившись, оставляет на моих губах легкий, ни к чему не обязывающий поцелуй. Но мне этого мало, и я требую продолжения, схватив Эбернети за воротник рубашки и снова привлекая к себе.