Уличный целитель Якоб, или Твой выбор (СИ)

========== 7. Игнат ==========

Мы медленно ехали в открытом экипаже. Я сидел спиной вперёд, а Генри с Ари — на заднем сиденье. Цокали о камни мостовой подковы, сильно пахло конским навозом, видимо, извозчик давно не вытряхивал мешок, а во мне нарастало нервное напряжение — всей спиной я чувствовал, что мы приближаемся к чему-то мрачному и зловещему. Когда это ощущение стало непереносимым, я оглянулся и увидел возвышающийся над деревьями и крышами домов тёмный купол храма.

— Якоб, вам плохо? — спросила Ари.

— Что-то не так…

— Вы бывали здесь раньше? — спросил Генри, изучая моё лицо.

— Да, в детстве, и воспоминания о нём нельзя назвать счастливыми. Настоятельница рассказывала, что меня в приют принёс какой-то старик, но я его совсем не помню, слишком мал был, иногда всплывают отдельные картинки, состояния, но…

— Что, Якоб?

«…возможно, наблюдатель помнит, — добавил я про себя и перевёл внимание на зрящего. — Ты ведь всё помнишь, покажи мне».

Сознание и восприятие поплыло, я ухватился за сиденье, но всё равно упал, и последним, что я ощутил, были руки подхватившего меня Генри и взволнованный голос Ари.

Младенец лежал в открытой плетёной корзине, по небу плыли серые облака, а в ещё не познавшем слов сознании была тишина. Голод заставил заплакать, плакал он долго, но никто не пришёл. Небо стало совсем тёмным, и холодные капли упали на лицо, смешиваясь со слезами. Грохот на небе и на земле, ржание, возгласы, а потом он взлетел с поднятой корзиной, и воспоминание погасло. Его сменило другое. Тепло, сухо и вкусно. Тепло от пляшущих языков пламени и человеческого тела, а вкусно от молока из такой замечательной груди. Он улыбнулся, но счастье продлилось недолго.

«Он тебе чужой, у тебя своих пятеро, нам хоть бы их прокормить».

И удаляющийся женский плач, наполнивший сердце невыразимой тоской.

Старик спешил в город, следом, наступая ему пятки, надвигалась гроза.

«Как же голова раскалывается. Да, третья кружка дрянного эля была лишней. Во рту до сих пор горечь. Сначала гром, а теперь ещё этот ребёнок орёт».

— Да успокойте его уже кто-нибудь!

Но крик только нарастал, как и раскаты проклятого грома. Благо редкие капли дождя ещё не превратились в стену холодного осеннего ливня. Стемнело так, что старик уже почти ничего не видел, а всполохи молний лишь ослепляли.

— Да где же ты?! — крикнул бродяга, поняв, что кроме него и ребёнка тут никого нет, а тот, как назло, сразу замолчал. — Да и хер с тобой, — буркнул он и чуть не растянулся во весь рост, споткнувшись о корзину.

Крик возобновился с новой силой, вонзаясь в мозг.

— Вот же чёрт! Горите вы со своей лесопилкой синим пламенем, разрази вас молния! Криво пилю! А то, что всё бревно в сучках, ничего не значит? — возмущался он, шаря руками вокруг себя. — Сучьи дети. Ах вот ты где! Пью я много! Как бы он сам пил, погорбаться с утра до вечера на своей лесопилке. А я ему говорил, что пилы надо точить каждое утро, а не раз в неделю. Тебе надо — ты и точи! А тебе оно надо? — спросил старик у вопящего младенца. — Вот и мне уже не надо. Гори оно всё. Ладно, не ори, сожри тебя волки, не ори.

Он откинул замызганную полу фуфайки, отбросил грязную пелёнку, прижал ребёнка к груди и накрыл сверху. Как ни странно, ребёнок затих.

— Вот и ладно, — сказал старик и побрёл дальше, в сторону города. — Успеть бы, ненавижу эти ночные грозы.

Но гнала его не столько ненависть, сколько страх. Было в этом рокоте и блеске молний за спиной что-то направленное лично против него, или ему так чудилось.

Впереди показались огни дозорных башен Коргоса — столицы царства людей, а он всё думал, что делать с ребёнком. Видимо, владыки судеб посмеялись над ним, подкинув такую заботу. Можно было отдать мальца в сиротский приют при храме Детского Божества, или продать в гильдию попрошаек днём и воров ночью, или оставить себе, но такой вариант ему и в голову не приходил, кто бы о нём самом позаботился? Но об изощрённом коварстве владык судеб ходили легенды, поэтому кто знает, как оно обернётся.

— Кого там черти носят в такую непогоду?! — крикнул стражник.

— Это я — Игнат.

— А-а, старый пропойца, а мы так надеялись, что ты уже всё, сдох в какой-нибудь канаве.

— Не дождётесь.

— Где же ты пропадал? Эй, что там у тебя? Ну-ка покажи!

— Иди к чёрту!

— Господи, Игнат, это ж ребёнок!

— Без сопливых знаю. Дай пройти!

— Ты где его взял, старый? Он хоть живой?

— Будет живой, если ты от меня наконец отстанешь.

— Ты ведь его не украл, хрен старый?

Игнат скрылся за поворотом, а стражник плюнул и вернулся к воротам.

— Вот же ж хрен! Кому расскажу — не поверят!

Бродяга остановился подле освещённого окна, откинул край фуфайки и всмотрелся в ребёнка. Тот спал. От сердца отлегло. Да, мёртвого его было бы не продать, а деньги ой как нужны. Близились холода, которые он надеялся пережить на лесопилке, а куда теперь податься? Хоть и впрямь подыхай, он-то и прошлую зиму еле пережил.

«Теперь к шлюхам, они знают, кого надо».

Проковыляв пару кварталов, Игнат оказался на нужной улице. Дождь усилился, но парочка бедолажек жалась под узким карнизом. Услышав его шаги, они в надежде метнулись навстречу, но рассмотрев, брезгливо поджали губки и вернулись назад.

— Господи, Игнат, ну что ты бродишь по ночам, работать не даёшь. Погода и так видишь какая, а тут ещё ты.

— Где старшой?

— Где старшой? А оно тебе надо?

— Было б не надо — не спрашивал бы. Ну, говори, а то ведь у меня и пара монет найдётся.

— Ой, напугал, монеты твоему дружку уже не помогут, ну ладно, скажу…

— Ну!

— Да в кабаке он, где ему ещё быть?! Только злой он сегодня, как собака, обчистил его кто-то. И кто посмел? А ты чего хотел-то?

— Вот незадача. Что же делать?

— Ну, чего ты там бормочешь себе под нос?

— Слышь, барышни-красавицы, а вам ребёночка не надо?

— Ты что, дед, спятил, какого тебе ещё ребёночка?

— Славного ребёночка, вот, сами поглядите.

Он отвернул край фуфайки.

— И правда ребёнок, он живой-то?

— Да что вы все заладили — живой-неживой?! Ясное дело — живой!

— Украл?

— Нашёл!

— Ага, у старшого кто-то сегодня тоже много чего нашёл.

— Так что? Смотрите, какой славный.

— Пока спит.

— Берёте?

— Да ты и впрямь спятил, на кой он нам? Вон, отнеси в приют, может, и тебя заодно накормят.

— Накормят и под зад ногой, а жить я на что буду?

— Ой, всю жизнь жил, а тут забеспокоился.

— Ай, да что с вами разговаривать, толку никакого! — махнул рукой Игнат и в сердцах сплюнул.

— Так и катись, душегуб!

Старик отошёл. Дождь лил уже как из ведра. Младенец заворочался.

«Заорёт — придушу поганца», — подумал Игнат и потрусил в сторону храма.

— Кто? — спросили из-за двери, когда он постучал.

— Игнат.

— Какой ещё Игнат?