Мой ангел-хранитель (СИ)

Лекарша ведет Одина к покоям его младшего сына. В приоткрытые окна коридоров влетает ночной ветер, который тревожит мирно горящие факела на стенах, тень ветра так же касается седых волос царя, слегка развевая их. Тяжелые шаги Одина раздаются по тихим коридорам и кажутся очень громкими, способными разбудить весь дворец.

Какая длинная дорога, что ведет к покоям мага, Один забыл, когда в последний раз был здесь, ему здесь все кажется чем-то новым, хотя на самом деле эти дворцовые пути - забытое старое. Наконец перед ними вырастают огромные двери, и лекарша заметно удивляется, останавливается, оглядывается по сторонам.

-Странно, я думала, нам ещё очень далеко идти, - бормочет она, непонимающе хлопая глазами. Царь в ответ молчит, стоит возле двери, держит ладонь на ручке, но что-то мешает ему так неожиданно зайти.

-Позвольте, Ваше Величество, - на помощь к нему приходит Свана, которая поворачивает ручку, открывает двери, что, тихо скрипнув, впускают царя Асгарда. Один делает шаг, переступает порог, и сердце его начинает биться сильнее, однако он пытается скрыть свое волнение.

Его взору представляется одаренная теплым и уютным светом просторная комната с обделанными золотыми и зелеными тонами стенами, на которых нет ни одного украшения, кроме одинокой картины с изображением темного леса, пролегающего возле горной реки, и подсвечников. Пол устелен зеленым ковром, мягким, как молодая трава, окна плотно закрыты такими же зелеными шторами, кругом горят свечи, их отблеск танцует на стенах, и от этого покои Лафейсона кажутся ему столь непривычными, в воздухе стоит запах трав, лечебных зелий, отваров, запах теплого огня, который потрескивает в камине, бросая свои маленькие искорки. Взгляд Одина падает на большую кровать, где лежит худенькая девушка с белокурыми, рассыпанными по подушке золотыми волосами, он не улавливает не единого её движения, кроме вздымающейся в дыхании груди, глаза её закрыты, и царь непременно узнает эти пушистые ресницы, которые еле заметно подрагивают во сне.

Завидев вошедшего царя, Бирта в приветствие кланяется ему, поднимается с небольшого кресла, который стоит возле постели девушки. Служанка теребит подол фартука, взирает на царя ожидающе, затем переводит взгляд на стоящую за его широкой спиной Свану.

-Выйдете отсюда обе, оставьте меня с ней наедине, подождите за дверью, - сухо приказал царь, и женщины поспешили выполнить его указ. Ещё раз поклонившись, Бирта маленькими шажками проследовала к выходу.

Когда за асиньями закрылась дверь, Один очень тихо вздохнул, ещё раз пристально взглянул на томящуюся в плену хвори Сигюн, затем несмело прошел к её ложе. Девушка, кажется, спала очень крепко и даже не могла расслышать не единого звука, шага, голоса, хотя по оконным ставням очень громко барабанил дождь, но даже от песни небесных слез дева не просыпалась. Один присел на кресло возле неё, внимательно начал вглядываться в её спокойное, безмятежное личико, на котором блестят капли пота, стекающие к её шее; щечки румяные, почти красные от температуры; руки, Один замечает, с какой-то непонятной силой сжимают край теплого одеяла; с розовых губ слетает еле слышный стон, а точнее - дыхание, смешивающееся с хрипотой.

Царь зажмуривает свой глаз, опускает голову, со стороны его жест выглядит так, будто он пытается согнать столь ужасное видение, потом, снова отворяя взор, он видит - ничего не меняется. Сигюн все так же мучительно вздыхает, все так же возится, будто пытается высвободиться из невидимых пут, что связали её тело.

-Сигюн. Сигюн, - очень тихо зовет царь, словно пробует на вкус её имя. Только голос его другой, голос его родной, как давно забытая песня. -Все будет хорошо, милая, это я. Послушай мой голос, - он не стал касаться её руки, чтобы не пробудить её, не стал дарить поцелуй, чтобы она не открыла своих прекрасных глаз. Пусть слушает только голос, пусть внимает ему, пусть держится за него и выбирается из пропасти, темной пропасти.

-Сигюн, - он нагибается к девушке. -Ты узнаешь мой голос? - иногда змеиный, иногда ласковый, как солнечный луч, иногда холодный, иногда горячий, который сжигает в ней все. Этот голос любимого Локи, который она всегда различит среди других. Услышав знакомые, до боли, до щемления в сердце, до судороги в груди, до слез родной голос, она замирает, будто вслушивается в тишину, чтобы проверить, не кажется ли он ей, не чудится ли.

-Ты узнаешь мой голос, девочка? - вновь полушепотом спрашивает он.

-Узнаю, - некогда прекрасный тон, мягкий, звонкий, стал охрипшим от кашля, от постоянных мучительных стонов. -Локи, ты… Ты рядом.

-Я рядом, Сигюн, и я всегда буду рядом, - отвечает голос, который издает сидящий рядом с девушкой Один. -Только не открывай глаз, милая Сигюн, хотя я и рядом, ты меня не увидишь.

-Возьми мою руку, прошу, Локи. Дай мне почувствовать тебя, умоляю, - шепчет она, словно в бреду, на щеках её царь замечает слезы, но как только рука её пытается нащупать его ладонь, Один тут же отстраняется.

-Я и так держу тебя за руку, любимая, просто ты не чувствуешь этого и ты её не ощутишь, - солгал Всеотец, с какой-то неподдельной болью закрывая глаз. Во сне лицо девы стало недовольным, а пальцы её по-прежнему шарили по простыням, пытаясь найти руку мужа.

-Сигюн, мне очень больно оттого, что ты с собой делаешь. Почему ты опускаешь руки? Почему не борешься за свою жизнь? - спрашивает царь голосом младшего сына.

-Зачем мне жить, если тебя нет? Видишь, ты говоришь со мной, - с расстановками после каждого слова отвечает дева, - значит, я на правильном пути.

-Нет, это не так. Это не твой путь, Сигюн. Ты забыла, что на этом свете есть Нари, есть наш сын, который нуждается в тебе. Почему ты забыла о нем?

Сигюн начинает плакать, не зная, что отвечать. Она зажмуривает и так закрытые глаза, позволяет слезам упасть на её чуть впалые щечки, заостренные скулы.

-Родная, ты должна жить дальше, ты не должна сдаваться. Пойми, что своим бессилием ты делаешь мне больно, у Хель мне и так хватает мучений, но твои мучения для меня страшнее всего прочего. Прошу, одумайся, борись за свою жизнь ради сына, ради меня, даже если меня не будет рядом. Знай, что я всегда наблюдаю за тобой, держу тебя за руку, слышу тебя. Умоляю, живи, Сигюн, - если бы Сигюн или кто-то другой сейчас видели бы лицо Одина, они бы не узнали в нем ни взгляда, ни голоса, ни даже самого лица. Он весь словно был каким-то миражом. Но, к счастью, со стороны никто его не наблюдал, даже Сигюн не смела открыть глаз, наивно полагая, что все это только сон.

-Локи, но… Ты, - она пытается что-то возразить, но слезы затмевают любые слова.

-Пообещай мне, что ты будешь бороться, пообещай, что ты выберешься и будешь жить, - попросил он вполне серьезно. В ответ она смолчала, лишь тихо всхлипывая. -Пообещай, Сигюн, - повторил он уже более требовательно.

-Хорошо… - осевший голос девы дрогнул. -Я обещаю, Локи. Я обещаю тебе, только не уходи снова, не оставляй меня одну, - прозрачные слезы таят на её щеках, пальцы продолжают незаметно тянуться, на ощупь отыскивать родную холодную ладонь.

-Прости, любимая, - он с трудом сдерживается, чтобы не коснуться её кожи, не поцеловать её губы, он уходит, даже не обернувшись, он просто растворяется в воздухе, не издавая больше ни звука.

Сигюн открывает глаза, затуманенные слезами - комната пуста, в камине трещит огонь, за окном бушует дождь, стучится в окно вместе с ветром. Голос - мимолетное видение, исчезнувшее навсегда. Ей казалось, что он сидел прямо перед ней, но ей только показалось. Его нет рядом, он снова ушел, снова покинул. Она вновь тихо плачет, шепча лишь одно слово: “обещаю”.

Среди бесконечных осенних дождливых дней почти не было просвета. Солнце постоянно пряталось за пеленой серых туч, зато ночью, когда плотные облака таяли, на небо восходила серебристая луна, ведя за собой вереницу блестящих созвездий, украшая своими красотами небеса. Дни тянулись очень долго для Сигюн, хотя она не видела, как наступало утро, не знала, что за окнами уже день, и не не могла даже предположить, когда начинает вечереть, - все это потеряло для неё интерес. Она лишь существовала в этом мире, потому что ей нужно жить, нужно продолжать дышать, нужно заставлять свое чахлое, израненное сердце биться ради сына, ради любимого и единственного Нари, которого она не видела уже несколько дней. Служанки не приносили ей ребенка, боясь, что болезнь матери передастся ему, да и потом малышу не стоило видеть Сигюн в таком состоянии.