Призраки Шафрановых холмов (СИ)

Мо слушал его, понимая что впервые всегда скрытный и хитрый старый волк Жаме делится с ним своими планами. Это значило, что положение Мо изменилось - так же сильно, как если бы он вдруг стал на две головы выше или узнал бы, что его дядя губернатор штата. И только какая-то преграда не пускала его сполна насладиться этим новым своим положением, словно какая-то тонкая невидимая и чудовищно прочная пленка возникла между ним и Венсаном. Мо смотрел в окно, и оттуда колыхались ивы, оттуда, из-за ив дышала на него река…

- Золото, парень, ты знаешь, что такое золото? - хрипел Венсан, обдавая Мо горячим дыханием с той самой тошнотворной - могильной, вдруг подумалось Мо, - сладостью. - Чего не можешь ты, если у тебя есть золото? Строить дворцы не хуже барнумовских, сады как во Фриско, и люди, люди будут лизать тебе пятки - все, даже те, кто думал, что свободен. Ты сможешь и впрямь стать китайским богдыханом, - Венсан рассмеялся своей шутке и обернулся к своим. - А, парни, годится Тин-Пэн на китайского богдыхана?

Ответом ему был нестройный, но одобрительный хор. Кажется, выпитой потихоньку начало оказывать на занявших кресла и диван свое действие.

- И все это будет нашим, если нам удастся расколоть старого Уотсона, - Венсан скосил глаза на застывшего в кресле англичанина. - А нам теперь это удастся - благодаря тебе.

***

Все продается, Джиллиан, Джиллиан,

все - и на все есть цена.

Платят за все, Джиллиан, Джиллиан,

платят за все и сполна.

Серые шляпы, Джиллиан, Джиллиан,

Серые крысьи хребты.

Сын твой продался, Джиллиан, Джиллиан,

Проклят он будет как ты.

И нет воздуха, и нет сил вдохнуть - и мертвым нужен воздух, и мертвые ищут его губами, когда боль стискивает горло, когда каждая частичка твоего бестелесного тела превращается в боль. В ненависть.

Сынок, сынок, что же ты наделал?

***

“Уходи!”

Так уже знакомо влетает слово в сознание Мо, едва не вынуждая заоглядываться вокруг.

“Уходи, сынок! Пока не поздно!”

- Это хорошо, что ты окучил дочку Уотсона, - продолжает Венсан, поворачивая Мо за плечи прочь от окна, за которым ивы и берег - в сторону гостиной. Где сидящие кивают серыми шляпами. - И хорошо что этот оболтус Рамакер сбежал. Меньше хлопот.

Венсан заговорщически оглядывается, будто и впрямь собирается что-то утаить от остальных и рассказать одному Мо.

- А хорошо потому что с ее помощью мы сможем контролировать ее папашу.

Мо поднимает глаза и видит Ариадну. Она медленно входит в гостиную, проходит между сидящими и садится на подлокотник отцовского кресла. На ней все еще его куртка, кажущаяся тяжелой на хрупких плечах.

- А вот и наша девочка, - Венсан вместе с Мо подходит к креслу. - Вы ведь поможете нам убедить вашего папашу?

И Мо замечает брезгливость во взгляде Ариадны - так смотрят даже не на лягушку или червя, так смотрят на грязный и стыдный предмет, в котором возникла мимолетная надобность и о надобности этой уже сожалеют.

***

Она уже не смотрит на твоего сына, Джиллиан. Она его презирает. Так было и будет - она настоящая Уотсон. Не то что ты.

А он - он навсегда останется всего-навсего грязным полукровкой. Как и его отец. Смотри, смотри, Джиллиан!

***

- Золото, Генри, - тоном няньки, просящей у воспитанника доесть кашу, говорит Венсан, чуть наклонившись к англичанина. - Ты ведь поделишься с нами своими секретиками.

Уотсон медленно поднял на него глаза и ничего не сказал. Венсан ощерился в улыбке, которую никто бы не счел ангельской. С такой улыбкой, знал Мо, он вскрывал человеку брюхо, как свинье.

- Ты не можешь любить эту шлюху, свою жену, - проворковал Венсан. - А вот дочь ты любишь. Ты же понимаешь, что твоей девочке придется плохо, если ты не сделаешь то, что нам нужно. Правда Мо?

Рука Венсана снова ложится на плечо, чуть похлопывает - каменная рука, могущая быть быстрее броска гремучника. Впрочем, Жаме сразу снимает руку с плеча Мо и вздергивает за талию Ариадну.

Мо на мгновение прикрывает глаза - толпа видится ему, рычащая, готовая разорвать маленького воришку. И большие крепкие руки Венсана, выдергивающие его из толпы, из смерти в жизнь. Одборительная улыбка Венсана после того, как он обыграл англичанина на пароходе. Венсан был ему…

- Он просто сумасшедший, Винс, - не додумав, кем же был ему Венсан, произносит Мо. Осторожно тянет Ариадну к себе из-под руки Жаме, она испуганно взбрасывается. Генри вскакивает было, но англичанина останавливают сразу два дула, уставившихся на него из соседнего кресла и с дивана.

- Он просто сумасшедший, - говорит Мо, стараясь, чтобы голос звучал как можно более равнодушно. - Ему и так досталось.

Улыбка Венсана становится шире. Он небрежно, одной рукой, толкает Ариадну к Мо и выпрямляется. Закладывает большие пальцы за широкий кожаный ремень.

- Я ждал этого, Тинни. Ты вырос и теперь… - Венсан сглатывает и с усилием жмурится и разжмуривается. - Ты теперь хочешь все себе. Похвальное желание.

Кольты теперь смотрят из всех рук, из-под всех серых шлям смотрят глаза, схожие с дулом. Винс улыбается, мигает одному из сидевших, и тот с ножом в руках подходит к Генри. Нерешительно взглядывает на Мо.

- Давай оставим в покое эту семью, Винс, - произносит Мо и сильнее сжимает руку Ариадны. Вторая уже готова метнуться к кобуре и метательным ножам на поясе. - Им и без того несладко.

- Ты, оказывается, неженка, Тин-Пэн, - тянет Венсан. С хрустом разминает плечи и шею, чуть склоняет голову, словно бык перед броском.

***

Зеркало везли, кажется, из Венеции. А может, это она сама себе придумала, и зеркало, отделанное черным деревом, куплено здесь. А может и нет ничего, кроме “здесь”, думает Виргиния, расчесывая волосы любимым черпаховым гребнем. Вниз, вниз, янтарно-охряной костью по черным гладким прядям.

Может и нет ничего кроме “здесь”. Нет Индии, нет Англии, нет храмов и куполов, слонов и наемных кэбов, нет лондонских улиц… нет ничего, кроме ив, кроме реки, кроме холмов.

И здесь, здесь ее дом. В котором много людей, в котором поют и танцуют, и который заждался гостей, истомился по ним. Она устала быть в этом доме одна.

Слышатся выстрелы, удары, но этому недолго продолжаться. Дом любит тишину, и скоро все в нем стихнут.

Виргиния зажигает свечу и идет к выходу из своей спальни. За ней уже гудит пламя.

***

В любой драке есть точка невозврата, когда начав, ты не можешь уже отказаться остановиться, загладить. В драке не отступают, могут лишь отойти. А жизнь это драка.

И нож, вонзившийся в руку парняги, который держал Уотсона, и выстрел, уложивший второго. И то, как неверно двигаются парни Венсана, как дрожат у них ноги, как мучительно преодолевают они накатывающуюся дурноту, ничего не меняет для Мо.

В любой драке есть точка невозврата. И заплескивающие в комнату запах гари и дым не мешает выдернуть Уотсона из кресла и оттолкнуть прочь вместе с Ариадной, бросив “Бегите!”

“Беги, сынок!” Но он не успевает - вздергивается кольт в руках одного, уже покачнувшегося, но и в смертной дурноте своей не утратившего желания убивать. И нет в человеческих силах такой быстроты, чтобы избежать пули.

В человеческих нет - но есть в нечеловеческих. Мо успевает заметить очерк полупрозрачной фигуры, толкающей Ариадну наперерез пуле. Девушка падает на руки Мо, и мгновением позже падает навзнич стрелявший в него. И гудит уже огонь, и жар плещет из-за дверей, что ведут из столовой, и откуда-то рвется жалкий крик служанки “Горим!”

“Бегите! Сынок…”

Нет времени думать, есть лишь жалкие мгновения, чтобы не умереть, чтобы броситься к выходу, унося Ариадну, перескакивая через корчащиеся на полу тела.

***

- Паршивый щенок… - с какой-то нежностью выдыхает Венсан и поднимает револьвер, сквозь накатывающийся туман ловя на мушку белую рубаху азиата.

- Венсан… - услышал он нежный, неправдоподобно нежный голос. И обернулся на него, и увидел ее - свою черноволосую богиню, поразившую его когда-то в самое сердце. Она звала его, она протягивала к нему руку.