Призраки Шафрановых холмов (СИ)

========== Песня рыжего солнца ==========

Среди холмов голос далеко слышен. Особенно в такие ночи - долгие, как смерть. Когда и не хочешь, а взвоешь на луну, как старый волк, наевшийся тухлой падали. Но песню - не дай Господь услышать в такую ночь эту песню. С пьяных глаз, с трезвых ли услышишь ее - беги, не оглядываясь!

В холмах бродят духи - это всем известно, и даже если перевяжешь красной ниткой клок волос, как обычно отваживают ведьм, этих ничем таким ты не отвадишь. Не слушай, не прислушивайся, не присматривайся - что бы там ни было, как бы ярко ни пылал меж холмов костер. Как бы ни пламенел он, и как бы ни звал.

Как бы ни звала песня, которую выводит ласковый молодой голос.

Мужчине нужен наследник - таков мировой закон.

Богат Эйбрахам Джордж Уотсон, да сына не нажил он.

Богат и хваток - за горло держал ты весь Саутпорт,

Такой ни цента не спустит и всюду свое возьмет.

Ты звался Акула Уотсон, хапнешь палец - и руку прочь!

Иначе - “папочка, папа” - звала тебя только дочь.

Ты волосом сед был, как серы шляпы твоих ребят,

Она как рыжее солнце - но она удалась в тебя.

Рыжая Джиллиан Уотсон синицу за сто шагов бьет,

Рыжую Джиллиан Уотсон мадонной считал твой сброд.

Десяток стволов у седел, один другого верней

Они были верною сворой, послушной воле твоей.

Пусть только серые тусклые звезды слушают о Рыжей Джиллиан, которая скакала верхом по полям и поместью своего отца, не боясь ничего и никого не любя; и плевать хотела Рыжая Джиллиан на неодобрительные шепотки и на голодные взгляды парней - что сынков богатых родителей, что безродных, вроде тех наемников, которых Акула Уотсон посылал, коли кто-то не платил вовремя.

“Папочка, папа, послушай - пришла в Саутпорт весна.

Папочка, папа, послушай - Джилли твоя влюблена.

Хоть кожа его не бела, а черные космы не шелк -

Среди кобелей беспородных он словно породистый волк.

Пускай все добро его лошадь да две кобуры на ремне -

Лишь он моим станет мужем. Другого не надобно мне”.

Какое дело холмам до того, как скакал среди зеленеющих полей соловый иноходчик Рыжей Джиллиан рядом с высоким злым гнедым, какое дело им до того, что видели кони, привязанные рядом в рощице на берегу ручья? Разве кто, затерявшийся в этих холмах, беспечный глупый бродяга, пришедший на звук нежного голоса или на отблеск костра, может представить, как отблескивает на утреннем солнце влажный от росы рыжий локон, легший поверх жесткой смоляно-черной пряди, блестящей как вороново крыло…

“Хоть мужем тебе не желал я того, кто не белым рожден -

Не вправе юности старость в страсти чинить препон.

Бери своего метиса, наш пастор не даст вам отказ.

В излучине наше именье пусть будет домом для вас”.

Акула Уотсон не был из тех, кто прет на рожон.

Мужчине нужен наследник - так говорил себе он.

Акула Уотсон под вечер кликнул своих парней -

Десяток стволов у седел, один другого верней.

Акула, платил ты по счету, дочерь свою любя, -

Но горе, горе тем глупым, что добрым сочли тебя.

“Рыжее-рыжее солнце” - так дочь твою парень звал.

Рыже веселое солнце - да черен стволов металл.

А этого и вовсе никому знать не надобно - потому что дочь Акулы Уотсона не из тех, кто станет лить слезы. А коли и лила - про то точно никто не знает. Разве что луна да звезды, что тонули в застывшей кровавой луже, ссохшейся на черных потускневших от крови волосах.

Рыжая Джиллиан Уотсон синицу за сто шагов бьет,

Рыжая Джилли гнедого и верный винчестер берет.

“Ну что ж, Акула Уотсон, теперь уж за воздух держись,

Волк мой твоим койотам дорого продал жизнь.

Десяток стволов у седел, один другого верней.

Проредили верную свору - лишь трое с Акулой парней”.

Пули летят от солнца - в нем не видать стрелка.

Первая входит Акуле в горло у кадыка.

Рыжую Джиллиан Уотсон проклятия не устрашат.

Четыре выстрела кряду - четыре трупа лежат.

“За смерть отца наследнику убийца мог дать бы ответ -

Но у тебя, Акула, наследников больше нет.

У рыжей Джиллиан в жилах бежит, отец, кровь твоя.

За то, что я сделала, буду вовеки пусть проклята я”.

Акула, платил ты по счету, дочерь свою любя, -

Но - рыжее злое солнце - она удалась в тебя.

Не стоит слушать голоса глухой безлунной ночью между холмов. Не стоит, говорю тебе, путник - даже если песню выводит нежный девичий голос, даже если пляшут отблески костра на рыжих волосах.

========== Одна зимняя ночь ==========

Когда в одной маленькой комнатке набивается сразу много народу, воздух делается густ, и шепотки клубятся паром. Терезу любят слушать - и негры, и белые из простых. Она садится у очага и делает вид, что занята каким-то делом - штопает прореху или латает, или лущит кукурузу, выкручивает ее коричневыми жесткими руками так, что золотистые зерна с шелестом и стуком падают в жестяной таз. И над кукурузой, и над шитьем - ее темное, как жирная охряно-сероватая земля Шафранных Холмов, лицо с очень яркими на его фоне белками кажется лицом идола из книжки про приключения. Но людей в комнате становится больше и больше, мелкокурчавые черные и лохматые серо-каштановые головы и спины в синих и серых рубахах и платьях в незатейливый цветочек заслоняют ее.

Черити Олдман и Ребекку Лефевр ни за что не пустили бы к Терезе. Но Черити сказала, что пойдет к Ребекке, а Ребекка - что идет к Черити, и теперь обе притаились в углу, стараясь поджать вдруг выросшие за прошлое лето не по размеру руки и ноги.

В первый раз их привела молоденькая служаночка Лефевров, Бонни, охряного цвета мулаточка с кофейными глазами, круглыми, как у испуганного котенка. От Бонни всегда пахнет кофе, который мать Ребекки готова пить с утра до вечера, и сливками, которые Бонни прилежно снимает с молока в свою пользу.

В прошлый раз Ребекка была у Терезы вдвоем с Бонни, без Черити, и на следующий день в школе страшным шепотом пересказывала подруге услышанное - о девушке, которая превращалась в филина и охотилась по ночам, выклевывая у спящих людей глаза и сердца.

- Тереза говорила, эта девушка прежде жила с матерью, отцом и кроликом Риппи, потом влюбилась в какого-то черного. Ее отец кинул ее Риппи свиньям и повесил ее черного, а она повесилась сама, прямо в свинарнике. И ее съели свиньи.

- Ерунда и непристойности, - шепчет Черити. - Сегодня, наверное, будет рассказывать про Певунью. Это во сто раз лучше. Особенно теперь.

Месяц назад черный Чемберс, нанявшийся смотреть за мулами на ферму к отцу Ады Уотсон, был найден повешенным на одиноком тюльпановом дереве в полутора милях от реки. И все было за то, что повесился он сам, если бы не красновато-серое, а не посиневшее, лицо и сухие штаны. Однако линчевателей в округе не попадалось, а пыл с расследованием смертей черных к этому времени уже хорошо поутих, как-никак больше семи лет прошло с победы Севера, так что дело так и оставили самоубийством.

Но неделю назад в городе нашли мертвым приезжего. Тот едва успел выйти из сильно запоздавшего дилижанса и нанять себе комнатку над салуном Барни - а утром его нашли мертвым, хотя Барни утверждал, что этот хлыщ в хорошем костюме даже не соизволил спуститься ужинать. Доктор Тениссон установил смерть от яда, хотя чтобы сказать такое, не обязательно было быть доктором.

Городок глухо волновался, хотя приезжего никто не знал и для чего он прибыл в Саутпорт, не знали также. И, несмотря на то, что горожане были людими не больно суеверными, среди детей и негров пошел слушок, что приезжего, который был не то золотоискателем, не то землемером, убила Певунья Холмов - за то, что собирался посягнуть на ее владения.

- Только не про Певунью, - Ребекка вздрагивает и сильнее поджимает ноги. - Мне без того по ночам страшно. Так и думаешь, что вот сейчас выйдет в белом саване и с этими рыжими волосами и задушит, как тех двух. Я в субботу учила урок к воскресной школе, вдруг слышу - голос такой… тихий-тихий, словно зовет или спрашивает. Ласковый, но жутко-жутко. В доме все тихо и только этот голос… поет. Да еще про то, как ива утащила жестокого юношу и бросила его в глубокую пучину, где он уже успел утопить шестерых девушек.