Ома Дзидай (СИ)

– Я… – Вырвался из глотки надрывный хрип.

Хотел было подняться, но ноги перестали слушаться. Перебило позвонки.

– А я о чем? Это точно был ты! Тебе предлагают честный обмен: душу – за упокой. Но ты отказываешься. Что, передумал? Почему? Глупец! Фудо, как можно врать самому себе? – наигранно сокрушалось чудовище.

Правда была на стороне исчадия ада, но не от и до. Оно истолковывало действительность так, как ему было удобно. Истина оставалась за мной. После стольких лет страданий я должен был поверить в чушь, которую Малиновый Оскал вбивал мне в голову, и согласиться на столь сомнительное предложение. Но нет.

Отец прознал о моих отношениях и был взбешен как никогда ранее. Он разлучил меня с любимым человеком, выслав прочь. Здесь, в Отобе, как он сказал, «я и сгнию». Понимая, что совершил ошибку, я смиренно принял судьбу, как бы ни было тяжело. Выдержки хватило не опускать руки.

Тогда я еще не знал, что такое этот монастырь и насколько он скверен. Само его существование порочит доброе имя Богов.

День за днем копилось отчаяние. За одним унижением – другое. Боль накрывала волнами. Медленно, но верно рассудок покидал меня. Постепенно проклевывалась тоска по дому, но некому было возвращать сына назад – родные не приезжали.

В один из слезных вечеров я дал повод этой твари навещать меня. Весь в синяках и разорванной одежде, снова поруганный и подавленный, я лежал и выл в подушку, моля Богов убить меня. Впервые в жизни. Как угодно.

Но Боги… Боги не ответили на мою мольбу. Ответил Малиновый Оскал.

– Думаешь дотянуть до естественной смерти? Как бы не так! Ты прожил слишком мало, чтобы думать об этом. И тысячелетия не прошло, – услужливо напомнил посланник Ёми. Перед глазами мельтешили его когтистые лапы. – Я твоя единственная надежда!

– Нет, – отрицал я, никак не приходя в себя.

Безвыходность иногда наталкивала на мысли, что лучше принять предложение. Времени и впрямь прошло немного, а я – настрадался выше крыши. Но смерть в обмен на душу… Слишком дорого.

До сих пор я отказываюсь, не уступая упертому чудовищу. Я бы отдал свою душу лишь любви всей своей жизни, тэнно, сёгуну. Мэйнану вообще! Но не ему.

Безнадежность плохо сказывается на человеке. Я пытался сбежать, но был пойман – и все по-старому. Своровал разделочный нож с кухни и воткнул себе в брюхо – выходили, рану зашили. Исход тот же. Пытался повеситься в комнате – сняли. Все одно. Страдания шли изо дня в день, я оставался жив.

У кого-то получалось сбежать так. Но не у меня. Быть может, Малиновый Оскал как-то приложил к этому лапу…

– Я спрошу тебя еще раз…

Зверь с силой схватил за волосы, выбив стон из головы, и потянул вверх. Ему хотелось поддерживать зрительную связь, когда приходила моя пора говорить.

– Ты… отдашь… мне… свою душу?

Воспаленный разум рванул. Голос дрожал в искореженном смехе.

Надо мной при свете дня издевались монахи. Я уже не узнавал себя прежнего. И не знал, потерял ли окончательно свое мужское достоинство. Ночью за меня брался Малиновый Оскал. Не получая согласия, он искусно убивал меня. Каждую ночь.

Мои внутренности плавились на полу. Руки и ноги растаскивало по татами. Позвоночник вылетал из спины. Тело разрывало надвое. Кости срывало с мяса. Головой играли, будто в мяч. Чего только не было. Тварь даже поедала меня заживо. Сжигало, как соломенное чучело.

Нет таких слов, которые бы описали все, что пришлось испытывать.

Сегодня посланник Ёми явно выкинет что-то новенькое.

– Нет! Нет! Нет! – повторял я, насмехаясь. – Никогда! Слышишь? Никогда!

– Ну и дура-а-ак, – протянул Малиновый Оскал.

Его терпение иссякло. На сегодня – точно.

Исчадье преисподней рывками вбивало мое лицо в пол, заставляя его трескаться. Нос расквасило. Кожа синела и лопалась. Поочередно вылетали зубы. Череп прогибался вовнутрь, раня мозг. Останавливаться зверь не собирался.

Необъяснимо, почему я еще был в сознании.

– Скажи «да»! Скажи «да»!

Тварь остыла. Малиновый Оскал мягко опустил остатки лица на татами, в лужу натекшей крови. Он передохнул. Я пошевелиться не мог и едва понимал происходящее.

Еще немного – и с губ сорвется последний вздох. Настанет утро – и все заново. Бесконечная петля, затянутая на шее. Выбирать не из чего.

Тварь перевернула тело на спину, села на меня, плотно придавив к полу, и взглянула опять. Что с моим лицом стряслось, было покрыто мраком вечной тайны. Ведь Малиновый Оскал не собирался говорить о том. Ему было любопытно только одно.

– Да?

С разбитых вдребезги губ стекала кровь. Она заполонила ротовую полость, переливаясь, булькая и мешаясь со слюной. В ней плавала пара зубов, которые сорвались с корней, но не выпали на татами. Медный вкус был привычен. Пришлось проглотить все.

Я расплылся в безобразной улыбке, доживая последние мгновения. Язык задергался. Шепот надорвал безмолвие:

– Нет…

Малиновый Оскал взвыл от безысходности, как обиженный ребенок. Когтистая лапа прорвала грудную клетку и вытащила трепещущее сердце, представив моему обозрению. Замолчав, тварь невозмутимо и резко сжала его. Оно разлетелось на кусочки. Какая-то часть попала на меня. И вправду, что-то новенькое…

– До завтра, Фудо.

Чудовище пропало из виду.

До завтра, тварь.

Комментарий к Часть четвертая. Опальный Император (4-1)

99. Фусума – скользящая дверь в традиционном японском доме.

100. Футон – традиционная японская постель.

101. Ёми – ад в синтоизме.

========== Часть четвертая. Опальный Император (4-2) ==========

Глава четырнадцатая. И пришел спаситель

На следующий день

Как всегда, я очнулся на заре.

Страдания прочно сопряжены со сновидениями. Всякий раз просыпаюсь на футоне, заботливо прикрытый одеялом. Остается загадкой, почему, но здесь не обходится без колдовства. Ничего больше оно не касается. Предметы там же, где и находились.

За ночь я потерял немало жидкости – по ротовой полости будто прокатился суховей. Пить хотелось неимоверно. Рядом лежала фляжка, полная колодезной воды. Но я не спешил, наслаждаясь утром.

Птицы бодрствовали и наполняли леса сочной, протяжной песней, возвещая остальным живым существам о возвращении света.

Завидовал им. Они летят, куда и когда заблагорассудится. Такого счастья мне не перепало.

Сгусток золота ударился об сёдзи , неспособный пробиться внутрь клетушки, и зажег васи грязно-желтым цветом. В спальне царил приятный полумрак.

Рука выскользнула из-под покрывала. Толчком пальца открыл флягу. Привстав с футона, я вбирал в себя живительную влагу. Первый глоток выдался несмелым и долгим, чтобы прочувствовать ее неописуемый вкус. Но чем дальше, тем с большей жадностью пил, забывшись. Скоро воды совсем не осталось.

Грядет новый день, похожий на любой другой. Перед приемом пищи – молиться. После – тоже. Работа по обустройству монастыря. Вечером, отблагодарив Богов, предстоит вынести насилие от старейшин и вернуться в объятия Малинового Оскала.

Давным-давно все надоело и хотелось бы вырваться из заточения, но подобное невозможно своими силами. Приходилось ждать, а чего – сам не знал.

Уверенность, что часы пройдут по расписанию, ничего никогда не подрывало. До этого утра. Фусума приотворилась. Я почуял неладное.

Из проема выглянуло знакомое до скрежета зубов черноусое лицо старейшины Гаку. Надменный и язвительный, сейчас он расплылся в дурацкой улыбке.

Священнослужитель занимался подготовкой молельни к утренней службе и в это время должен был окуривать залу благовониями. Неужто все сделал и, оголодавший по юному телу, хотел заняться мной спозаранку?

Готовясь к худшему, я огорченно вздохнул, закрыл фляжку и отложил в сторону. Жалость к себе и ненависть к монастырю пронеслась по коже мурашками и стоном отозвалась в пояснице.

– Фудо, не спишь уже? – елейно полюбопытствовал монах.