Возвышение падших (СИ)

Четверо наложниц, сгрудившихся вокруг неё, были её подругами. Остальные, оставшиеся сидеть на своих местах, злобно перешёптывались и с неприязнью и чёрной завистью поглядывали на Эмине-хатун, которая, казалось, этого не замечала.

— Миршэ-калфа, — войдя в гарем, произнёс Идрис-ага и поклонился. — Гонец из столицы прибыл с письмом. Сказал, что Карахан Султан отправила его своей сестре. Известно, кто она? Уж не одна ли из наших девушек?

— Известно, — сухо ответила та, забрав письмо и подозрительно осмотрев его, но не развернув. — Эмине-хатун, для тебя письмо от Карахан Султан.

Эмине-хатун, в этот момент вместе с подругами восхищённо рассматривавшая золотисто-бежевую ткань, вытащенную из сундука, вздрогнула. Лицо её побледнело, а улыбка медленно сползла с него. Ярко-зелёные глаза коснулись письма в руках Миршэ-калфы, и золотисто-бежевая ткань выпала из её рук на каменный пол, мягко зашуршав.

— Ты не рада? — сдержанно изумилась Миршэ-калфа, и толика подозрения поселилась в её взгляде.

— Конечно, рада, — поспешила ответить фаворитка, и, обойдя подруг, подошла и дрожащей рукой забрала письмо. — Распорядитесь, чтобы сундук отнесли в мою комнату, но позже. И пусть к нему никто не прикасается, — добавила она, взглянув на Идриса-агу.

Развернувшись, Эмине-хатун спешно поднялась по лестнице на этаж фавориток и, войдя в свою комнату, закрыла дверь на замок.

В тишине, воцарившейся в гареме, звук закрывшегося замка звучал особенно отчётливо.

— Странно… — нахмурившись, протянула Миршэ-калфа, а после, оглядевшись в гареме, в каком-то неясном жесте взмахнула рукой. — Ну, что застыли? Обед скоро. Помогайте накрывать столы. Или хотите остаться голодными?

Тем временем в своей комнате Эмине-хатун медленно села на свою кровать и, натужно сглотнув, посмотрела на письмо в своей руке. Раньше она радовалась письмам от сестры, но в последнее время они её огорчали и пугали.

Ариадна твердила о том, что в определённое время ей понадобится помощь, заключающаяся в том, чтобы в чём-либо повлиять на шехзаде Баязида.

Эмине-хатун почему-то казалось, что это связано с какими-то интригами или, что ещё хуже, тем самым планом сестры, о котором та непрестанно твердила во всех своих письмах.

Развернув письмо, Эмине-хатун пробежалась взглядом по нескольким строчкам, написанным рукой Ариадны.

“Персея,

Ты не разочаровала меня, и, я благодарна тебе за это, сделала всё, о чём я просила.

Настало то время, о котором я тебя предупреждала. Убеди любыми возможными способами шехзаде Баязида отправиться в столицу. Учти, Дэфне Султан и его главная фаворитка будут убеждать его в обратном. Не позволь им добиться успеха.

К слову, Ирея со мной. Поторопись. Чем скорее шехзаде Баязид окажется в столице, тем скорее я со всем разберусь, а ты воссоединишься с нами”.

Убедить отправиться в столицу? Но для чего? “Я со всем разберусь” — что имела в виду Ариадна под этими словами?

Эмине-хатун догадывалась. То же, что постигло шехзаде Сулеймана, стоявшего у неё на пути. Смерть.

От осознания этого сердце в груди фаворитки испуганно ёкнуло, а после тревожно затрепетало.

Месяц назад она бы не раздумывая приступила к выполнению просьбы, да что уж лгать, приказа сестры. Хотела бы поскорее всё сделать, а после воссоединиться с сёстрами.

Но сейчас… Казалось ей это важным и, главное, нужным? Ариадна и Ирея — красавицы, умницы, любимые дочери их родителей. Персея всегда оставалась в их тени. Изменится ли это, когда она воссоединится с ними? Нет.

Персея в гареме шехзаде Баязида познала самостоятельность и свободу от влияния Ариадны, от своей зависти к ней, от прошлого. Она стала не чьей-то тенью, а отдельной личностью. И ей это нравилось.

Здесь она нашла подруг, которые даже восхищаются ею. Ею, а не Ариадной. Её красотой, её золотыми волосами и её необычными ярко-зелёными глазами.

Здесь она… влюбилась? Эмине-хатун не знала, что чувствовала к шехзаде Баязиду. Боялась себе в чём-то признаться, ведь Ариадна жаждала его смерти, а ей самой приказывала подтолкнуть его к решению, которое к этой смерти и ведёт.

Эмине-хатун с тоской подумала о том, что они с шехзаде Баязидом по разные стороны в этой борьбе за османский трон. Но от этой мысли что-то в ней воспротивилось, всколыхнулось негодованием. Отчего же по разные? Она живёт в его дворце, в его гареме и, кажется, влюблена в него.

От мысли о том, что она может помочь Ариадне загнать его в смертельную западню, ей стало жутко. Сможет ли она это сделать? Если нет, что скажет Ариадне в своё оправдание?

А надобно ли говорить? Оправдываться? У неё своя жизнь, и она, если не хочет, может не подчиняться приказам Ариадны. Может же, не так ли?

Перечитав письмо, Эмине-хатун с остервенением скомкала его и, подскочив к горящему камину, бросила клочок в пляшущее пламя. Сгорело письмо, а вместе с ним и последние сомнения.

В этот раз она не подчинится. Пойдёт своим путём, который выбрала сама и по которому ей хочется идти.

Дворец санджак-бея в Амасье. Покои Дэфне Султан.

— Полно слёзы лить, — мягко произнесла Дэфне Султан, приобнимая за плечи Филиз Султан, стоявшую рядом с ней у окна. — Этим ничего не изменишь.

— Он даже слушать меня не желает! — сквозь рыдания воскликнула та. — Твердит: “Не вмешивайся”. Ни меня, ни вас не слышит… Упрямец… Какой же он упрямец!

Дэфне Султан без былой мягкости посмотрела на неё и убрала руки с её плеч.

— В тысячный раз повторяю, держи себя в руках. Мне самой это даётся с трудом, но Баязид не станет слушать ни тебя, ни меня, если мы будем слёзно умолять его не уезжать.

— Что же нам делать? — с толикой отчаяния спросила Филиз Султан.

— Я поговорю с ним снова, но если это ничего не даст, то мы бессильны. Ты права, он — упрямец, а в состоянии, вызванном решением повелителя о наследнике, доведён до крайней степени негодования. Быть может, в столице мы опасность сами себе надумали? Кто знает, что ему удастся выяснить?

— Вы позволите ему уехать? — ужаснулась её невестка. — Султанша, прошу вас…

— Говорю же, хватит, Филиз, слёз и истерик. Я поеду с ним, а ты останешься управлять гаремом, да с детьми.

Филиз Султан промолчала, смутившаяся от замечаний Дэфне Султан о её слезах, истериках и несдержанности.

На следующее утро шехзаде Баязид в дорожном одеянии, хмурый и со взглядом, полным решительности, вошёл в покои матери, где его ждала семья.

Все поклонились, кроме Дэфне Султан, с сожалением и тоской смотревшей на подошедшего к ней сына.

Вчерашний разговор с ним, как она и ожидала, ничего не изменил. Кроме того, шехзаде Баязид не позволил ей сопровождать его, сказав, что её здоровье и без того хрупкое, а в Амасье только она сможет всем заправлять в его отсутствие, дабы он ни о чём не беспокоился.

— Валиде.

— Баязид, — отозвалась она, позволив поцеловать свою руку, а после обняв сына. — Пусть хранит тебя Всевышний. Напиши, как только окажешься в столице, извещай нас обо всём, что с тобой происходит и, главное, возвращайся скорее.

Шехзаде Баязид отстранился, тепло улыбнулся матери, а после подошёл к Филиз Султан. Та не улыбалась, подобно Дэфне Султан, а была мрачной и грустной.

Ей нечего было сказать, потому что ни шехзаде Баязид, ни Дэфне Султан не прислушались к ней, когда она молила его не уезжать, а её не позволять этого.

Взяв протянутую смуглую руку, она поцеловала её легко и невесомо, а после опустила серые глаза.

Устало вздохнув, шехзаде Баязид не стал акцентировать внимание на её поведении, и, подойдя к шехзаде Мураду, поцеловал его в лоб. Такой же, как и он, темноволосый и кареглазый, только кожа не смуглая, а светлая, как у матери.

Эсма Султан плакала, обнимая отца. Тот прощался с ней куда мягче и нежнее, чем с сыном, но не потому, что любил больше, а потому, что она была куда более ранимой.

Покидая покои, шехзаде Баязид напоследок окинул мимолётным взглядом своих близких, а после вышел. Проходя мимо гарема, он остановился, будто в нерешительности, а после резко развернулся и вошёл в него.