Цветок моего сердца. Древний Египет, эпоха Рамсеса II (СИ)

Старый врач осторожно отделился от стены и шагнул к дверям. Он скорее почувствовал, чем услышал движение за спиной…

Уну успел повернуться, и, беспомощный, уставился на грозного молодого властелина.

- Так вот оно что, - процедил Аменемхет. – Я так и знал, что ты здесь, крыса!..

Старик прижал руку к груди. Он не узнавал в нависшем над ним человеке мальчика, которого когда-то так любил… вернее, узнавал, и это было самое страшное…

- Господин…

- А ну идем со мной, - сказал Аменемхет и, схватив врача за ворот, втолкнул его в двери гарема.

Двери захлопнулись.

Уну знал, что для него все кончено – лицо Аменемхета не оставляло сомнений в его участи.

- Что ты намеревался сейчас сделать? – спросил молодой человек, по-прежнему крепко держа старика за одежду. Он подтянул его к себе, и ворот белой рубашки затрещал.

Уну молчал.

- Отвечай!..

Аменемхет встряхнул его.

- Ты можешь убить меня, как убил своего отца, - прошептал старик, чувствуя, что Аменемхет с легкостью может вытряхнуть из него остатки жизни. – Но ты не избавишься от того, что совершил… Это будет преследовать тебя, пока ты не умрешь…

Молодой красавец разжал руку, и на лице его отразился такой безграничный, бездонный ужас, что Уну стало его намного жальче, чем себя.

- Ты все знаешь? – сказал Аменемхет.

Уну, не отвечая, отступил к дверям, но господин с легкостью настиг его и снова сгреб за одежду.

- Тогда я не могу отпустить тебя, - произнес он.

Уну покачал головой.

- Не лги, Аменемхет, ты и так не сделал бы этого…

Вдруг он почувствовал себя глупцом, который сам себя уничтожил – не сказав господину правды, он мог бы еще спастись… Но нет – Аменемхет и так знал, что Уну все известно и он может выдать его, и молодой господин, так или иначе, не позволил бы слуге сбежать.

И Уну своим существованием угрожал Тамит больше всех. Аменемхет это понимал, и, глядя в лицо старика, снова стал приходить в ярость. Теперь то, что он намеревался осуществить, представлялось ему едва ли не законным деянием.

- Ты не уйдешь отсюда, - повторил Аменемхет, глядя в глаза врачу; а потом совершил поступок, который был едва ли не омерзительнее убийства страдальца-отца. Он опрокинул старика спиной на пол и, навалившись на него, зажал ему рот и нос. Слабые руки он держал коленями, и давил на врага всей своей молодой мощью, давил и давил его, глядя ему в глаза, с ненавистью, отвращением, удовлетворением…

Уну бился как мог, но мог он слишком мало – сопротивление лишенного воздуха старика скоро превратилось в жалкие подергивания. А потом он затих под своим господином, и Аменемхет медленно отнял руки от лица Уну, с омерзением посмотрев на свою ладонь, которую тот обслюнявил.

Аменемхет задушил слугу, как когда-то угрожал задушить своего ровесника и лучшего друга; но сейчас силы были слишком неравны…

Молодой человек вытер руку о набедренную повязку, потом, восстанавливая дыхание, встал. Он дышал глубоко и спокойно. Аменемхет знал, что единственный врач в имении убит его руками, а значит, никто не сможет определить, что Уну умер не своей смертью. Ему было восемьдесят с лишним лет – разве удивительно, что он скончался?

Нахмурившись, Аменемхет стал на колени и внимательно осмотрел труп. Одежда Уну порвалась, но это могло выйти и случайно… зато на руках остались синяки, и это было плохо. Но ведь от синяков не умирают.

Главное, что никаких следов на шее.

Заметив слюну на подбородке старика, Аменемхет брезгливо дернулся и поднес к лицу Уну край собственной рубашки врача, чтобы обтереть его… но подумал и оставил все как есть. Может быть, старик пустил слюну, умирая: так бывает, Аменемхет слышал.

Никто в доме ничего не понял.

Молодой человек подумал немного и осторожно выглянул за дверь. Никого по-прежнему.

Тогда Аменемхет поднял мертвое тело и вытащил его в общий коридор. Осторожно опустил – Уну был легок как ребенок.

Темные голые глаза его остались открытыми, и Аменемхету вдруг показалось, что он все еще смотрит на него: с укором, с презрением… Молодой человек поднес к векам убитого руку, но сдержался и опустил ее. Пусть останется с открытыми глазами, так лучше.

Он еще раз вздохнул и направился прочь. На свою половину. Аменемхет спокойно прошел мимо Иб-Вера, сделав вид, что ему что-то понадобилось в своей комнате. Там он и остался, ожидая, пока кто-нибудь закричит и позовет его, обнаружив труп врача.

Он не услышал никакого крика – должно быть, находился слишком далеко; но через какое-то время около его дверей послышался топот, чья-то быстрая речь и женский плач. Потом в спальню Аменемхета вошли двое: старый слуга и старая служанка – Иб-Вер и То. Аменемхету они оба показались врагами, союзниками против него…

- Что? – спросил Аменемхет.

Иб-Вер выглядел ошарашенным и испуганным, а по лицу служанки стекали слезы.

- Умер врач, господин, - сказала То. – Уну. Поди посмотри, он лежит около дверей гарема.

“И она знает, где здесь гарем!..”

- Умер? – повторил Аменемхет, вставая – с видом легкого испуга и огорчения, но особенно не усердствуя в притворстве: все знали, что Уну глубокий старик.

- Отчего он умер? – спросил молодой человек, выходя следом за слугами и прикидывая, сколько еще людей собралось около Уну и сколько они поняли.

То покачала головой.

- Не знаю, господин, никто не знает…

- Может быть, от старости, - хмурясь, сказал Аменемхет.

- Может быть, господин, - согласилась То.

Он не покосился на женщину, хотя очень хотелось; однако Аменемхет сохранил свое достоинство и не стал исподтишка разглядывать слуг.

Уну пытался убить Тамит… он начало всего этого, подумал молодой господин, и почувствовал себя почти спокойным и правым.

Быстрым шагом господин и двое вестников достигли места происшествия. Там, кроме значительного количества слуг, уже ждали встревоженный и глубоко опечаленный второй пророк Амона, рыдающая Меритамон и ее бестолковый муж. Менкауптах даже сейчас не знал, как себя вести. Ему отдали ребенка, потому что он был меньше всего расстроен – просто всегда позже всех соображал, что происходит…

Уну лежал в том же положении, в каком Аменемхет его оставил – молодой человек с содроганием взглянул на его лицо и успокоенно отметил, что ему закрыли глаза. Наверняка это сделала Меритамон.

Аменемхет злобно взглянул на сестру; но потом ему пришлось делать и говорить то, чего все от него ждали.

- Что случилось? – воскликнул молодой жрец, опускаясь рядом с мертвецом на колени. – Как он умер? Кто-нибудь видел?

Служанка, которая привела его сюда, молча плакала и качала головой. Но Меритамон, хотя и казалась рыдающей, вдруг взглянула на брата с неожиданным трезвым и холодным пониманием происходящего.

- Нет, никто ничего не видел, - сурово сказала она.

Молодая госпожа опустила глаза – она смотрела на Уну, и особенно пристально на его руки. Аменемхет уставился туда же и похолодел. На побледневшей старческой коже отчетливо выделялись синяки, которые остались там от их борьбы…

Меритамон посмотрела на своего свекра, и Аменемхет ждал, что с минуты на минуту ему будет вынесен приговор – сестра скажет о том, что было совершено убийство, а убийца стоит перед ними. Но Меритамон промолчала. Ее лицо было холодным и несчастным, и она не смотрела на Аменемхета.

- Нужно похоронить Уну со всеми почестями – это был мой самый близкий друг, советник и лучший на свете целитель, - сказала она.

Аменемхет отважился посмотреть на свекра.

Жрец не глядел на него – он тоже смотрел на Уну, и казался сраженным смертью врача не меньше Меритамон.

- Так и должно поступить, - наконец сказал этот человек, теперь самый старший здесь и по возрасту, и по положению. - Аменемхет, тебе следует помочь в погребении Уну, это был преданнейший слуга вашей семьи, - произнес второй пророк Амона, поглядев на молодого господина дома.