Навечно преданный (СИ)

И хотя имя не было произнесено, последний аргумент подействовал на короля безотказно. Выпив предложенное Лестрейдом питьё, Джон улёгся-таки на предусмотрительно расстеленную у костра попону и накрыл гудящую голову полой дорожного плаща. Напряжённые мышцы действительно довольно скоро объяла успокаивающая истома, но перед тем, как провалиться в благословенный освежающий сон, Его Величество почувствовал, как из закрытых глаз выкатились злые обжигающие слёзы, и прошептал деревенеющими губами: «Только дождись меня, слышишь? Умоляю, Шерлок — будь живым!»

Серая стена чуть поблёскивала перед глазами каплями стекающей по шероховатой каменной поверхности воды, холодила упирающиеся в неё ладони, давая надёжную опору предательски подрагивающему телу.

Шерлоку пришлось неохотно признать, что эта передышка ему действительно необходима. Нет, силы сопротивляться у него ещё были, да и он скорее бы умер, чем стал умолять своих палачей о пощаде. Но постоянное напряжение, вызванное попытками стереть все воспоминания о короле Джоне, запретами на любую, даже самую мимолётную мысль о нём, стараниями если не уничтожить ставшую опасной для Господина и возлюбленного Связь, то, по крайней мере, создать иллюзию её разрыва, требовало колоссальных усилий, намного больших, чем заурядное противление пыткам. Тем более, что князь, несмотря на свои обещания, до сих пор не применил к вернувшемуся рабу ничего бесповоротно калечащего, словно стараясь распробовать возможности Идеального Слуги с неспешностью истинного гурмана.

И всё же, невзирая на все надрывные потуги, ни единого воспоминания о Джоне стереть не получалось — разве что, задвинуть поглубже, в самый дальний угол Чертогов. А тщательно выстроенная система внутренних запретов под воздействием варварских истязаний, помноженных на тоску и отчаяние обрекающего себя на одиночество Преданного, временами будто истончалась, позволяя чувствам и ощущениям прорываться наружу, словно росткам, пробивающим камень в поисках солнца. И тогда, до хруста стиснув зубы и закрыв глаза, надеясь лишь на расстояние и на гнев обманутого короля, Шерлок с остервенением непривычно молился каким-то высшим силам, чтобы волны этой опасной и разрушительной правды не докатились до его Джона.

Потому-то подобные антракты в осуществлении извращённых фантазий эплдорского князя были незаменимы для того, чтобы, собрав в кулак всю приобретённую за время пребывания рядом с шотландским королём свободную волю, снова укреплять иллюзорный барьер спасительного для Его Величества обмана, само наличие которого действовало на душу Преданного так же мучительно, как все садистские ухищрения прежнего Господина — на истерзанное тело.

Прохладная вода, стекая ручейками по спине и бокам, пощипывая, слегка остужала воспалённые язвы незатянувшихся ран, собираясь у ног мутной лужей. Двое слуг попеременно обливали его из вёдер, смывая пот и кровь с израненной кожи насаженными на длинные рукояти губками, — очередная прихоть Его Светлости, должная подчеркнуть, что в глазах князя Шерлок является не более, чем красивым животным, но никак не заслуживающим хоть какого-то уважения сыном божьим. Впрочем, направляясь в Эплдор, Преданный на что-то иное особо и не рассчитывал, поэтому подобные унижающие человеческое достоинство демонстрации оставили его почти равнодушным, как и излюбленные старым Хозяином аксессуары — ошейник из толстой кожи и такие же браслеты на щиколотки и запястья с вделанными серебряными кольцами, при желании используемые в качестве мягких кандалов — которыми обязательный Моран собственноручно украсил обнажённое тело пленника после того, как купание завершилось.

Круглолицый пухленький цирюльник ловко сбрил слегка отросшую щетину, старательно отводя испуганный взгляд от следов княжеской «любви» на всё ещё не утратившей упругость и атласную гладкость коже. Когда с сомнительным туалетом было покончено, суровый конвоир, не обременяя себя лишними словами, вновь вернул узника в пыточную.

В заполненной душным сумраком камере никого не было, а на массивном дубовом столе Преданного поджидали миска с какой-то неприхотливой снедью и чаша с водой — голод и жажда могли существенно сократить так понравившуюся Его Сиятельству забаву, а потому пока не входили в перечень применяемых к Шерлоку «пристрастий».

Не горя желанием продлевать князю полюбившуюся потеху, но имея для этого собственные весомые резоны, Преданный попытался впихнуть в себя предложенную пищу. Есть не хотелось, к тому же, один вид потемневших от времени дубовых досок вызывал приступы подступающей к горлу тошноты. Его многократно насиловали на этом столе: и неторопливо-размеренный герр Магнуссен, и неистово безумствующий Джим, а порой, когда Хозяин не мог, а его фаворит был занят чем-то более важным, и бесстрастный, как каменное изваяние, Моран, использовавший для этого иногда собственный внушительный детородный орган, а иногда, если таковым был каприз Его Светлости, неизменно наблюдающего за происходящим, омерзительное приспособление с вполне безобидным названием «груша», лепестки которого во время жестокого действа всё же оставались закрытыми — похоже, князь Чарльз не торопился калечить свою добровольную жертву, растягивая удовольствие.

Именно эти, не такие уж и травмирующие для плоти издевательства оказались для Шерлока самой мучительной пыткой — не только в сравнении с уже перенесёнными, но, как он подозревал, и ещё предстоящими. Это было довольно странно и даже необъяснимо, ведь удовлетворение Господина любым способом входило в перечень самых обычных для всякого Преданного заданий, но человеком, который был теперь неотъемлемой частью возрождённой личности бывшего воспитанника Школы, подобное насилие воспринималось как нечто ужасающее и невыносимое, заставляющее умирать снова и снова самой отвратительной из смертей каждый раз, когда плоть разрывала чья-то жадная похоть. В такие моменты Шерлоку казалось, что истязатели насилуют не только его, но и того, кому его тело, разум, сердце и душа принадлежали не только по праву установленной Связи, но и по древнему, как сам мир, закону истинной любви.

Пища, предложенная пленнику, была как обычно безвкусной, а вода попахивала тухлой рыбой, что никак не добавляло аппетита, но необходимость как-то поддерживать силы, и без того тающие, словно снег под весенним солнцем, заставила Преданного доесть всё без остатка. Если это даст ещё несколько дней, стоит ли капризничать? Лишь бы только Джон додумался правильно использовать выигранное для него время и, готовясь к очередному удару князя, укрепил собственную безопасность, а возможно — Шерлок очень на это надеялся — даже обратился за помощью к сиру Майкрофту. Ведь не даром же Император проявляет к Его Величеству самое искреннее дружеское участие? Вместе они смогут противостоять Магнуссену и защитить Джона от новых поползновений, когда Преданный больше не сможет выполнять свой обусловленный инстинктами и усиленный собственным заветным желанием долг.

Джон сидел на поваленном дереве, прислонившись спиной к толстой ветке и закрыв глаза. Ему было трудно дышать, грудь снова и снова пронизывала острая боль — то ли Связь приносила отголоски переносимых Преданным пыток, то ли тоска и тревога впивались в сердце своими ядовитыми клыками.

Возле разложенного посреди небольшой поляны костра негромко переговаривались стражники, расправляясь с нехитрым обедом.

Подошедший капитан, поднёс королю кружку с ароматным варевом:

— Вам необходимо подкрепиться, государь. Впереди ещё половина пути, а Вы едва держитесь в седле. Для переговоров с князем понадобятся силы.

Его Величество без особого желания взял предложенную посудину, злясь на непрекращающуюся дрожь в руках, и нехотя поковырялся в похлёбке. Куски мяса, вполне аппетитные на вид, вызвали у Джона реальное отвращение, а густой бульон, несмотря на достаточно приятный запах, почему-то напомнил свежепролитую кровь. Борясь с тошнотой, король отставил явство.

— Я не могу это есть, Грег.

— Но ведь… — попытался было возразить командир стражи, уже давно смирившийся с обязанностями не только телохранителя, но и заботливой сиделки, но Джон остановил его, упреждая все порядком надоевшие уговоры: