Эйфория

Быстрым шагом он подошел к двери, открыл ее и, выглянув в приемную, проговорил:

– Мэри, ты свободна, на сегодня ты мне больше не нужна.

Вежливо кивнув в ответ на прощальную реплику секретарши, он вернулся в комнату и запер дверь с негромким щелчком.

Элис стояла на том же месте, внимательно наблюдая за ним, без тени сомнений или видимого любопытства.

Внезапно Бенедикту вспомнились его фантазии – здесь, в этой же комнате, но связанные с совсем другой женщиной. Но это была просто мимолетная мысль, потому что сейчас его занимало не то, чем были его фантазии вчера, а то, чем станет его действительность сегодня.

Расстояние до нее он преодолел быстро. Еще меньше времени понадобилось для того, чтобы оказаться у стола и, развернув Элис спиной к себе, осторожно, но твердо заставить нагнуться, опершись руками о гладкую поверхность, и, слегка надавив ей на спину, убедиться, что ее поза устойчива.

В полном молчании Бенедикт расстегивает молнию на ее джинсах и, взяв двумя руками за пояс, стаскивает их до колен. Еще рывок – и она остается без белья. Стянуть брюки, сбросить пиджак, найти презерватив. И в следующее мгновение он погружается в ее влажную глубину.

Впервые в жизни Бенедикт не спрашивает, не просит, не соблазняет и не дает себе труда терпеливо ждать. Он вторгается, сильно и страстно, и его поражает то, как спокойно она принимает это, без дрожи, сомнений и вскриков, принимает так, как будто это – единственное, что должно было произойти здесь и сейчас, самое подлинное и нормальное, и в ее теле нет ни одной точки напряжения: только щедрость и мягкая тишина.

Всю жизнь считавший глупостью и никогда не допускавший ни в собственных отношениях, ни в работе, игр типа «верхний – нижний», сейчас, с силой, которой не ожидал от себя, проникая в Элис, захватывая, подчиняя и подчиняясь ей, он внезапно перестает различать, кто из них проникает и кто сдается. Это так же далеко от насилия, как и от обычного секса, потому что ни в том, ни в другом случае в нем не могло бы родиться такое властное ощущение собственной беззащитности, открытости и готовности ко всему. Она ли так сладко ему отдается – запросто, без малейшей ласки, или это он с азартом хищника, упавшего на колени перед добычей, предлагает ей себя, понять невозможно. Он кончает первым, но она тут же следует за ним, и его это уже не удивляет – его сегодня уже ничто не может удивить.

Медленно, опираясь ладонями о стол, Бенедикт возвращался к нормальному ритму дыхания, слушая, как приходит в себя женщина под ним. Он осторожно вышел из нее и, выпрямившись, принялся приводить в порядок собственную одежду. Элис развернулась и, облокотившись бедрами о многострадальный стол, подняла на него смеющиеся глаза. Бенедикт смотрел на нее со смесью изумления и восхищения. За последние полчаса эта женщина заставила его доказать и опровергнуть добрую половину того, в чем за долгие годы общения в противоположным полом у него не было оснований сомневаться. Правду сказать, это порядком раздражало. И все же это был один из его любимых моментов – когда опыт искрами рассыпается в руках, и реальность властно заявляет о себе. Он взял в ладонь ее руку и поцеловал, ставя этим своеобразную точку в их странной и будоражащей встрече. Элис ласково улыбнулась и провела рукой по его щеке.

– Теперь ты понимаешь, не так ли?

– Теперь – да, – задумчиво ответил Бенедикт. – Хотя и не уверен, что захочу снова когда-нибудь это повторить.

Элис ничего не ответила. Она подошла к креслу, в котором оставила свою сумочку, достала из нее аккуратно сложенный чек, положила его на стол и, еще раз взглянув на Бенедикта, сказала:

– Спасибо.

Бенедикт ответил ей едва заметным движением ресниц и, глядя вслед ее удаляющейся фигуре, внезапно подумал о том, что на его памяти только одна женщина вызывала у него более сильные чувства. Гарриет.

Бенедикт хмыкнул. Похоже, в ближайшее время он все-таки это повторит.

Глава 8

Бенедикт. Токката

Гарриет переехала к Бенедикту в начале августа.

Сидя на диване с чашкой чаю, Бенедикт следил за тем, как она последовательно и методично выкладывает из чемодана свои вещи, в умиротворяюще медленном ритме располагая их в шкафу, и лениво размышлял о том, что если в больших картонных коробках, которые доставили отдельно, столько же разнообразных необычайно нужных предметов, им понадобится еще один гардероб. Или, возможно, еще одна комната. Бенедикт представил себе просторный тренажерный зал, из которого вынесли все спортивные принадлежности, до отказа заполненный женскими платьями, рядами туфель и – в этом Гарриет была оригинальна – бумажными журналами и учебными пособиями, и рассмеялся.

Гарриет вопросительно обернулась в его сторону и подняла бровь.

– Я подумал о том, как выглядела бы в моем доме специальная комната для твоих – он хмыкнул – особых предпочтений.

Гарриет закатила глаза.

– Если это намек на то, что я рискую захламить твою квартиру…

– Не рискуешь, – успокоил девушку Бенедикт, поднимаясь, – ты уже ее захламила.

С удовольствием заметив, как в глазах Гарриет вспыхнули хорошо знакомые ему недобрые огоньки, он подошел к одной из коробок и, отогнув половину картонной крышки, заглянул внутрь.

Критически осмотрев верхний слой вещей, сплошь состоявший из все тех же книг, компьютерных распечаток и бумажных пакетов с неидентифицируемым содержимым, он задержал взгляд на царившем среди всего этого небольшом фотоаппарате, небрежно брошенном прямо поверх остальных вещей, не удостоившемся обертки или стандартного чехла.

Склонившись над коробкой, Бенедикт поднял массивный предмет и принялся рассматривать его со всех сторон.

– Не знал, что ты увлекаешься фотографией, – задумчиво сказал он.

– Увлекалась раньше, – пожала плечами Гарриет. – Мои преподаватели говорили, что у меня получается. Камера полупрофессиональная, – добавила она, бросая на Бенедикта взгляд через плечо и глядя, как он с любопытством вертит фотоаппарат в руках. – Где-то в компьютере сохранились фотографии. Если хочешь, я тебе потом покажу.

– Да, хорошо, – рассеянно проговорил Бенедикт, все еще, казалось, полностью поглощенный разглядыванием аппарата. – Все-таки, ты – настоящая папарацци, – наконец, рассмеялся он, сняв с объектива крышку и шутливо наведя его на Гарриет. Та лишь коротко хмыкнула и, ничего не ответив, медленно положила очередной комплект одежды на свободную полку, на сей раз не позаботившись о том, чтобы аккуратно сложить ее. Недобрые огоньки в ее глазах исчезли, уступив место мерцающим ярким искрам. Несколько секунд она молчала, глядя на него, а после подошла ближе и, протянув руку, мягко вытащила камеру из его рук.

– Если я правильно помню, – в ее голосе слышались обманчиво легкие нотки, никогда, насколько он знал, не означавшие на самом деле того, что обещали, – с журналистами в целом и папарацци в частности у тебя весьма близкие отношения.

– Не сказал бы, что близкие, – в тон ей ответил Бенедикт. – Но, постаравшись, я, пожалуй, смогу припомнить несколько… любопытных эпизодов.

Глаза Гарриет сверкнули.

– Не сомневаюсь. Но что мне действительно хотелось бы знать, – открыв заднюю крышку камеры и убедившись, что картридж с картой памяти на месте и аппарат готов к работе, сказала она, – так это почему они никогда не предлагали тебе эротических фотосессий.

– Они предлагали, – Бенедикт, не оборачиваясь, сделал несколько шагов назад и, добравшись до дивана, вновь опустился на него. – И очень настойчиво.

Гарриет рассматривала изображения на маленьком мониторе и медленно подкручивала какие-то настройки.