Эйфория

Не было никаких сомнений в том, что Бенедикт привез ее сюда не столько ради того, чтобы познакомить свою мать со своей девушкой, сколько, чтобы познакомить свою девушку со своей матерью. Гарриет спрятала улыбку. На первое приглашение съездить на выходные в дом его родителей она ответила отказом. В первую очередь потому, что терпеть не могла подобные встречи. Сидеть несколько часов, а то и дней кряду, выслушивая воспоминания о прощлом или, не дай Бог, впечатления о настоящем, от людей, с которыми, кроме чисто формального родства, ее ничто не связывает, – примерно так выглядел один из ее самых страшных кошмаров. Когда Гарриет поделилась этими соображениями с Бенедиктом, тот только хмыкнул, заметив, что рад, что у нее столь очаровательные и милые кошмары, и больше не возвращался к этому разговору. А спустя неделю ей позвонила Аманда Тэрррингтон и вежливо повторила приглашение. Поговорив с матерью Бенедикта несколько минут на совершенно отвлеченные темы, вроде последних новостей и погоды, Гарриет впервые в жизни поняла, насколько наивными были попытки ее родителей повлиять на нее. Она мысленно поздравила Бенедикта с тем, что эта женщина, похоже, не стала испытывать на нем свое самое опасное оружие, и покорно согласилась приехать.

Допив свой кофе, Гарриет потянулась к стоящему на столике кофейнику, чтобы налить себе еще, и вновь украдкой посмотрела на хозяйку дома.

Она была восхитительна. Красивая не той броской и всеобъемлющей красотой, которая делает женщину кумиром миллионов или частой гостьей обложек глянцевых журналов, Аманда Тэррингтон, – кажется, Бенедикт говорил, что много лет назад она сама увлекалась фотографией и построила довольно успешную карьеру в этой области, – была из тех женщин, которые будто бы всегда выглядят, как знакомое слово, написанное на иностранном языке. Еще до приезда сюда Бенедикт показал Гарриет несколько ее фотографий, но изображения, снятые пусть и на самую лучшую камеру мобильного телефона, не могли передать сдержанной грации, ленивой кошачьей мягкости и легкой улыбки, мерцающей в светлых глазах. Впервые увидев Аманду стоящей на пороге ее дома, Гарриет не удержалась от того, чтобы обернуться и посмотреть на мужчину, сопровождавшего ее. Почти все в ней: прихотливый разрез глаз, волнистые золотистые волосы с упрямой прядью, вечно спадающей на лоб, высокие скулы и, самое главное, – неуловимая нежность тигрицы, прячущей в подушечках лап острые когти, – было настолько близким, хорошо изученным и знакомым, что в первый момент Гарриет даже растерялась. Впрочем, она быстро взяла себя в руки, напомнив себе, что если она справилась с эмоциями в первую встречу с ее сыном, которому предложила лишить себя девственности, то с Амандой справится тем более.

Новым открытием стало то, что с Амандой не надо было справляться. Много раз до того Гарриет терялась в догадках, как Бенедикту удается сходу расположить к себе большинство людей, некоторые из которых, в силу его профессии, оказывались изначально настроены подозрительно или полны предубеждений. И лишь впервые увидев Аманду, она догадалась, откуда взялась его ласковая и спокойная манера общаться и смотреть так, что уже через несколько минут после знакомства сомнения и страх, настороженность и смущение исчезали без следа. Аманда умела говорить ни о чем с таким расслабленным и довольным видом, что ее собеседник, как успела на собственном опыте убедиться Гарриет, незаметно для себя вовлекался в процесс и спустя некоторое время с удивлением обнаруживал себя рассказывающим какие-то дикие подробности собственного детства, сопровождаемый сдержанной и теплой улыбкой своей визави. И это было потрясающе.

Держись, Гарриет, сделав очередной глоток обжигающего черного кофе, дала себе мысленный подзатыльник девушка, – ты провела меньше года в отношениях с Бенедиктом и почти влюбилась в его мать. Скосив глаза, она заметила понимающий взгляд Бенедикта и не сдержала страдальческого вздоха: этот мерзавец все понял и не считал нужным это скрывать. Дождавшись, пока Аманда отвлечется от разговора, чтобы наполнить чашку свежей порцией зеленого чая, – кажется, ее вкусы полностью совпадали со вкусами сына, – Гарриет украдкой показала Бенедикту язык и, обратившись к его матери, вежливо ответила на какой-то абсолютно неважный вопрос. Что ж, подумала Гарриет, если у ее родителей и есть чему поучиться, так это умению выбирать себе друзей.

Она вновь обернулась к своему спутнику. Судя по довольному выражению лица Бенедикта, он думал так же.

***

Они поразительно быстро нашли общий язык. Такой была первая мысль Бенедикта, когда он, спустившись в гостиную в девятом часу утра, увидел, как Гарриет, щурясь от яркого солнца, бьющего в высокие окна, с удовольствием надкусывает свежее печенье. Судя по выражению лица Аманды, та получала от их общения не меньшее удовлетворение. Неплохо для начала, мысленно ухмыльнулся Бенедикт.

Завтрак, как и последующая беседа, во время которой Бенедикт, в основном, задумчиво слушал и кивал в нужных местах, пока Гарриет и Аманда оживленно обсуждали казавшиеся им обеим насущными вопросы (как ни странно, таковых у них обнаружилось много – от любимых детективов до последних новостей в колонках Times), оказался приятным продолжением успевшей сложиться за предшествующий вечер уютной атмосферы свободы, близости и ненавязчивой ласки, которую Бенедикт так ценил в своей семье и которую, как он лишь недавно смог признаться самому себе, он безошибочно и с первого взгляда разглядел в Гарриет. Улыбнувшись этой мысли и допив свой чай, он порылся в карманах брюк и достал начатую пачку сигарет. Чувствуя, как его телом овладевает более привычная для вечернего времяпровождения довольная расслабленность, он услышал слова Аманды, обращенные к своей собеседнице:

– Кстати, Гарриет, я ведь не показала вам свои гортензии. Бенедикт больше любит розы, но я прощаю ему эту слабость, – с улыбкой обернувшись к сыну, добавила она. – Хотите посмотреть?..

– Если я правильно помню, – Гарриет лукаво воззрилась на Бенедикта, – ваш сын также неровно дышит к опере и Чайковскому, но мы не будем об этом говорить, – она увернулась от подушки, брошенной в ее сторону, и продолжила: – Разумеется, миссис Тэррингтон, я хочу увидеть ваши гортензии. Тем более, что в гостиной становится душно, – она грациозно поднялась на ноги и направилась к выходу из комнаты.

Аманда и Дэвид Тэррингтоны были детьми типичных представителей английского среднего класса – из тех, что, по представлению тех, кто к этому классу не принадлежит, всю жизнь только тем и занимаются, что подстригают газоны у дома и тратят долгие часы на совершенствование собственного английского произношения. Не слишком состоятельные, но достаточно обеспеченные, чтобы дать своим отпрыскам хорошее образование и не заботиться о завтрашнем дне в той степени, в какой это приходится делать тем, кто не столь преуспел или не был настолько удачливым, чтобы родиться в нужном месте в нужное время. Судя по рассказам матери, которым у Бенедикта не было оснований не верить, она знала Дэвида Тэррингтона столько же, сколько знала саму себя. Они не просто росли вместе – они буквально шли по дороге жизни, опираясь друг на друга, вплоть до того времени, когда юный Дэйви в одиннадцать отправился учиться в школу-интернат, и между ними пролегли километры центральных и проселочных дорог, неровные строчки писем и концентрированный подростковый снобизм.

Ни один из них, насколько помнила Аманда, никогда не относился к их дружбе как к чему-то, что могло бы или должно было бы выйти за пределы сестринско-братских отношений, и тем удивительнее для всех – включая их собственных родителей – стало вышедшее в Times после окончания Дэвидом второго курса в университете объявление о помолвке.

Бенедикт глубоко затянулся и рассмеялся. Они оставались в браке двадцать лет и развелись, когда ему было девятнадцать. Он не был в точности уверен, что именно стало причиной разрыва, но подозревал, что жизнь с профессором английской литературы, в девяти случаях из десяти на вопрос о том, какое сегодня число, отвечавшим неправильно, была не совсем тем, что подходило его матери. Аманда была теплой, умной, терпеливой и способной моментально перестроиться из одного состояния в другое, если этого требовала ситуация, но она категорически не могла и не умела оставаться на берегу, выстраивая домики из песка, когда рядом, в нескольких шагах от нее, колыхалось и звало безбрежное тело океана или глубокая, вечно стремящаяся к новым достижениям река.