Эйфория

Не то чтобы у этой реки или океана каждый раз было конкретное имя. Аманда не была замечена в изменах, и это вовсе не означало, что она умела хорошо скрываться. Скорее, как подозревал Бенедикт примерно до достижения им подросткового возраста (позднее, после откровенного разговора с матерью эти подозрения подтвердились), она умудрялась достаточно просто и элегантно жить своей жизнью, не вовлекая в нее Дэвида, чей интерес к семейным делам упал примерно через года два после рождения Бенедикта.

У них всегда были прекрасные отношения. Достигнув за несколько лет осторожных экспериментов максимально удобного соотношения близости и дистанцирования, каждый из членов их семьи так или иначе нашел себя в том, как общаться, делиться значимыми моментами, принимать и отдавать чувства, искать и находить поддержку, и в какой-то момент Бенедикт, чьи друзья и знакомые регулярно оказывались если не в центре, то, во всяком случае, на опасной периферии семейных скандалов или вдруг становились болевой точкой или затянутым узлом какого-нибудь сложного внутреннего семейного конфликта, с удивлением понял, что несмотря на то, что его родители явно не относились к тому типу людей, с которыми он с легкостью находил общий язык, в целом, он был счастлив быть их сыном и принадлежать к этой странной, на первый взгляд, диковатой и хаотично развивающейся семье.

К слову сказать, с течением времени развитие становилось все более бурным. Примерно в тот же период, что Бенедикт поступил в университет, Дэвид, пережив несколько кризисов, ни один из которых не имел отношения к среднему возрасту, но зато имел отношение к его флегматичной и устойчивой натуре, вспыхнувшей столь же страстно, сколь и внезапно, завел роман со своей аспиранткой и уехал в Уэльс. Аманда, у которой Бенедикт как раз тогда гостил на каникулах, в ответ на вопрос, как она к этому относится, только плечами пожала и показала ему фотографию своего нового любовника. Бенедикт расхохотался и больше к этому не возвращался.

Вновь задуматься о том, что происходит с его матерью и насколько хорошо она себя чувствует в каком-либо из своих новых амплуа, его заставило возвращение из-за границы Тони. Так вышло, что, стремясь увидеться с Бенедиктом, тот позвонил в дом его родителей, хотя знал, что он давно там не живет. Вероятно, просто потерял номер его телефона – сейчас Бенедикт даже не мог вспомнить, что стало причиной этой ошибки. Но последствия ее, надо было признать, – и Бенедикт был убежден, что, заговори они с ним на эту тему, Тони бы с ним согласился, – последствия ее впечатляли.

Первые подозрения в том, что что-то не так, возникли у Бенедикта, когда он, заглянув к матери после какой-то вечеринки – просто потому, что до нее было ехать ближе, чем до его квартиры, а в том состоянии, в котором он тогда пребывал, это было весомым аргументом, – внезапно обнаружил в ее доме Тони, слегка взъерошенного и смущенного, но в целом вполне довольного жизнью. По его словам, ему понадобилось отыскать что-то в их семейной библиотеке, что было полным бредом, поскольку Аманда не слишком разделяла страсть Дэвида к книгам и большую часть по-настоящему редких и интересных изданий он увез еще несколько лет назад при переезде, оставив лишь пару собраний сочинений английских классиков и беллетристику, к которой питал острое отвращение. Пропустив мимо ушей путаные объяснения друга, Бенедикт, которому в тот день было явно не до выяснения того, какие отношения связывают его мать и Тони, быстро отвлекся на что-то другое и благополучно забыл об этом инциденте. В следующий раз непонятная близость Аманды и Тони (непонятная, чтобы не сказать – беспокоящая, усмехнулся Бенедикт) бросилась ему в глаза после вечеринки, на которую он сам не смог прийти, то ли потому, что не хотел тратить вечер на бессмысленное времяпровождение и церемонные беседы с людьми вроде Честеров, дружба с которыми Аманды и Дэвида, умудрявшимися, даже живя раздельно, иметь общий круг знакомых, то ли потому, что банально устал после целого дня в университете. В любом случае, он хорошо помнил, что после нескольких настойчивых просьб матери, ответить на которые не чувствовал себя физически способным, в конце концов рассвирепел и отправил вместо себя Тони. Поинтересовавшись у него на следующее утро тем, как прошла встреча и столкнувшись с абсолютно восторженной реакцией, Бенедикт впервые осознал, что посещения Аманды Тэррингтон вызывают у его друга совершенно не дружеские чувства.

Это было забавное открытие. Бенедикт помнил, как, устроившись тогда в офисе «Эйфории», к тому моменту едва ли проработавшей больше трех недель, они обсуждали какую-то из потенциальных клиенток, и вдруг, увидев, как Тони, поднявшийся для того, чтобы принести себе кофе («нет такой секретарши, которая умела бы делать эспрессо, который я научился пить в Италии»), мечтательно улыбается каким-то своим мыслям, он вдруг понял, что тот влюблен безумно и безраздельно. Мысль о том, что предметом чувств Тони была его собственная мать, не столько пугала, сколько вызывала приступ оживленного любопытства, но Бенедикт благоразумно предпочел спрятать его подальше, чтобы не смущать и без того, похоже, изрядно сконфуженного Тони, который, как бы ни старался он делать вид, что ничего не произошло, прекрасно знал, что Бенедикт видит его насквозь. В тот день они больше не говорили об этом, и, насколько знал Бенедикт, с тех пор отношения его матери и Тони не претерпели серьезных изменений, если не считать того, что в последние пару лет они стали встречаться чаще, что, в свою очередь, моментально вызвало у друзей шквал шуток на тему «она так жаждет узнать, чем живет ее неблагодарный сын, что готова проводить все свое время с его другом».

Бенедикт усмехнулся и потер руками лицо: влюбиться в помощника своего сына, работающего хастлером, – это было вполне в духе его матери. То, что в эту историю оказался вовлечен Тони, казалось ему менее вероятным, но результат был один и тот же: эти двое были любовниками где-то около четырех лет, и Бенедикт категорически не понимал, для чего держать это на задворках их собственных отношений, если все, что можно было знать друг о друге худшего (это была вторая их любимая шутка после истории о потерявшей надежду добиться расположения Бенедикта матери), они уже знали. Должно быть, у него есть свои причины не делать этого, подумал Бенедикт, гася сигарету и рассматривая небольшую горку окурков в пепельнице. И, возможно, только возможно, дело совсем не в нем. Он на мгновение представил себе Аманду, принимающую Честеров, в тот период, если он правильно сопоставил даты, как раз переживавших триумфальный исход из их дома Гарриет, выходящей в гостиную под руку с Тони Факом, и рассмеялся. Это было слишком даже для нее. Но, с другой стороны, с тех пор прошло довольно много времени, и, насколько он понял…

Тихий звук открывающейся двери возвестил о том, что Гарриет и Аманда благополучно вернулись из своего путешествия в глубины то ли сада у дома Тэррингтонов, то ли чьего-то (Бенедикт искренне надеялся, что не его собственного, но шансов на это было немного) бессознательного, и он с улыбкой поднял голову, встречая их обеих, стараясь не подавать виду, что понимает, о чем они говорили, и прекрасно осознавая, что это не сработает. Еще один звук – на этот раз, доносившийся из кармана его брюк, – отвлек его внимание. Бенедикт не глядя вынул телефон и бросил взгляд на экран.

«Как ваш завтрак в кругу семьи?» – прочел он, открыв полученное сообщение.

Ревнует, подумал Бенедикт. Вот ведь черт.

«Отлично, – напечатал он в ответ и неожиданно для самого себя добавил, – можешь присоединиться, если хочешь».

Новое SMS пришло после непродолжительного молчания.

«Уже еду».

Пряча телефон обратно в карман, Бенедикт внезапно понял, что именно мешало Тони сделать его чувства к Аманде достоянием общественности. И к мнению Честеров это не имело никакого отношения.

Он улыбнулся Гарриет, вопросительно смотревшей на его манипуляции с телефоном, и вспомнил, что она предупреждала его о том, что уезжает сразу после завтрака: у нее были какие-то дела в университете. Ну что ж, ухмыльнулся Бенедикт, они и втроем неплохо посидят. Весело подмигнув обеим женщинам, он обернулся к матери и сказал: