Веллоэнс. Книга первая. Восхождение (СИ)

Марх смахнул воспоминания. Глаз приноровился к яркому солнцу, от песка

веяло жаром, в небе появлялись причудливые знаки. Через десяток шагов

сабельщик подошел к великому камню. Кирпичного цвета поверхность усеяна

длинными выщербленами – песок, носимый ветром, изрезал камень сотнями

полос.

– Ну что, вперед, то бишь, наверх?

Тарсянин убрал кинжал, стал взбираться. В сухом жаре долины пот испарялся

мгновенно, на теле оставались белые пятна соли, а горло чесалось от недостатка

влаги. Обожженные места болели, подниматься было тяжело. Один раз камень под

пальцами выкрошились и сабельщик повис, уцепившись больной рукой за уступ.

Раскаты боли проходили через пробитое плечо, судорога схватила пальцы, но

Марху удалось подтянуться и залезть на верхушку скалы. Спускаться было сложно, пологий склон, очень маленькие уступы, да и солнце раскалило камень так, что

пальцы обжигались. В трех шагах от земли, руки соскользнули и сабельщик, чертыхаясь, кубарем скатился в кусты полыни. Волдыри на спине стерло, от пыли

и травы раны зажгло невыносимо.

Марх сжал зубы, медленно достал кинжал. Прямо перед ним на замысловатом

плетеном орнаменте сидел паук. Крупный, с кулак, мохнатые лапки широко

разведены, куча глаз сверлят неведомого врага. В мгновение сабельщик выставил

кинжал, паук сложился, попав на острое лезвие. С клыков капал яд, через

хитиновые пластины текла густая паучья кровь. Тарсянин ощутил, как по спине

льются холодные потоки, сердце забилось, словно у загнанной лошади. Он резко

встал, смахнул с кинжала застывший страх, судорожно растоптал. Поднял взгляд и

ощутил, что деревенеет. Взору открылась долина – живая, пульсирующая и

шуршащая. Меж кустарников и редких валунов кишели сотни многолапых тварей.

Чернели спинки пауков, желтели жала скорпионов, огромными фасеточными

глазами смотрели похожие на стрекоз жуки, извивались ядовитые красноватые

сороконожки. Масса кипела, существа яростно бились друг с другом, пожирали

себе подобных, самки поедали самцов, таскали на себе прозрачные мешочки яиц.

Тарсянин почувствовал, что теряет сознание, с усилием вздохнул, сжал нож.

– Только вперед. Ну, Зуритай, ну овечий сын. Как это он видит наши страхи?

Была бы здесь армия, даже мускул не дрогнул бы. А тут эти.

Марх устремил взгляд на конец долины, наметил точку. Пошел размеренно, отсчитывая удары сердца. Вот он уже приблизился к этому морю ползучих тварей.

Губы медленно задвигались, произнося давно забытые молитвы, тихо распевая

псалмы богам и взывая о спасении. Глаза стали бесстрастные, отрешенные.

Тарсянин ступал по долине, ощущал, как на него забираются десятки тонких

колючих лап, слышал, как угрожающе трещат чешуйками скорпионы, чувствовал

скользкие хоботки жуков и сороконожек. По животу поползли, щекоча, цепкие

жуки, от них шел стойкий квашеный запах. Марх медленно и глубоко вздохнул, давя смех, тут же в носу засвербело. Поднять руки сабельщик боялся – не напугать

бы тварей, пришлось сделать унизительное для воина действо. Облизав языком

верхнюю губу, дотянулся ею до носа, увлажняя волосатые пещеры. Полегчало. К

середине пути первый паук уже добрался до шеи, стал заползать на голову, занимая

лысую вершину. Он сорвался, зацепил скорпиона, умостившегося на поясе, они

сцепились в ожесточенной схватке, кубарем скатились по ноге, увязав в драку еще

нескольких тварей. Бьющийся комок барахтался на песчанике, тарсянин мысленно

поблагодарил богов и продолжил ход. Через некоторое время он был полностью

облеплен ядовитыми существами, щурил глаза, чтобы никакая мохнатая лапа не

задела зрачок. Чуть позже уже переступал вперед, закрыв глаза и плотно зажав рот.

Вдруг ощутил прохладу, осторожно открыл глаза и увидел, что находится в тускло

освещенной комнате за чертой спасительного круга. Неподалеку сидел дрожащий

от холода Пармен, обхватил колени руками, чернявую голову уронил на грудь, согревая дыханием посиневшую кожу.

Авенир брел по подземелью. Прямо в стенах были вырыты норы, вместо

дверей узкие дыры с решетками. Из недр истошно вопили, сорванные голоса

хрипели, сипели, отказываясь повиноваться своим хозяевам. Где-то рядом плакал

ребенок, верещал так, что по телу шла дрожь. Волхв оставил позади арку, вышел в

широкую комнату. Освещали пыточную факелы – масло коптило, гарь хоть и

уходила в отводы, но лицо и руки все равно быстро покрылись сажей. По обеим

сторонам находились орудия истязания.

На изогнутом посередке столе лежала женщина, в рот впихнута трубка.

Истязатели заливали в жертву мерзкую, отвратительно пахнущую жидкость. Глаза

мученицы вытаращены, голова и конечности зажаты тисками. Живот раздуло, как у

беременной, сил дергаться не было. Рядом на дыбе пытали подростка – мучители

закручивали валики, веревки до синевы затянуты на лодыжках и запястьях. Шипы

вонзались в плоть, от растяжения разрывало кожу. Супротив стонала, привязанная

к колесу жертва. Круг медленно вращался, попеременно – то ноги, то голова

погружались в вонючее варево. Изверги касались тела человека тонким лезвием, из

едва заметных ран мелкими каплями вытекала густая кровь. Раскаленным прутом

они прижигали рану, зубчатым молотом дробили пальцы на руках и ногах, кололи

бока длинными черными иглами. Неподалеку бредил прикованный к стене

мужчина, ниже колен вместо ног болтались рваные лохмотья плоти, от ран по

бедрам расползалось воспаление.

Авенир замер. В глазах вспыхнули искры негодования, лазурит в обруче

засветился синевой. Тихо спросил истязателя:

– За что они страдают?

Крупный мужчина в блестящей маске с клювом захохотал:

– Они? Это отвергшие жизнь в любом ее проявлении, недостойные звания

человека. Женщина убила свое дитя, решив, что ей важнее сохранить

независимость и красоту, услаждаясь ласками любовников. Парень на дыбе когда-

то дергал собак за хвосты, да издевался над животными. Вон тот в колесе истязал

людей оброком и обманывал крестьян. Безногий бегал к чужой жене,

прелюбодейка мучится в одной из камер.

Голос волхва дрогнул:

– И им предстоит вечно испытывать страдания?

Изверг оскалился:

– Царство Азмодая – царство справедливости. Вечной справедливости.

Каждый человек достоин пытки, лишь немногие удостаиваются смерти или казни.

Наказание предлежит за все – поступки, слова, даже мысли. И никто не избежит

кары. Иди, чужак, мне надобно работать, а то сам попаду на дыбу.

Волхв миновал камеру. В душе сумбур, мысли разбегаются в разные стороны.

В Академии они изучали божественные кары, проклятия и порчи. Изучали и

трактаты Зену – о бытии царства мертвых. Праведники, не удостоенные

божественной милости живут в шеоле – тихое место. Не Пирейский сад конечно, но все же. Те же, кто прогневил богов, попадают на разные ступени Азмодайского

царства – смотря, как и что совершил. Существуют разные наказания – за

прелюбодеяние, измену, убийство – даже обжорство и лень. Волхв никак не мог

понять – почему одни боги осуждают убийство, насилие и похоть, а другие, наоборот, поощряют. Согласно Книге, Высший действия и даже помыслы осуждал.

А если вылетит случаем? Мыслишка, словцо крепкое? Да и убивать приходится, нехотя, но все же. Акудник коснулся лазурита – надо будет потом помыслить, раз

боги между собой разобраться не могут, чего уж нам, людям.

Мимо мелькали насаженные на кол, где-то бедных разрывали на куски зверье, перемазанные одичалые люди дрались друг с другом, кусались и вопили. Волхв

заметил, что под ногами вместо багряной земли лежат штабелями иссохшие трупы.

Тропинка – ее Авенир видел постоянно, – уперлась в каменный дом, дверей не

было, простой открытый вход. Волхв вошел. Изнутри все выглядело как хуннский