Флавиан. Восхождение

ФЛАВИАН

Восхождение

Новый роман протоиерея Александра Торика «Флавиан. Восхождение» продолжает цикл романов о духовных исканиях и житейских открытиях Алексея и русского священника Флавиана, в прошлом физика и альпиниста. Второе путешествие по святым местам горы Афон и трудное восхождение на вершину, в храм Преображения, откроют Алексею и пытливым читателям многие тайны святых мест. Эта книга может стать вашим личным открытием и духовным путеводителем.

ГЛАВА 1. Octopus

Знаете ли вы, что такое октопус?

Нет! Вы не знаете, что такое октопус!

Причем не просто какой-нибудь там октопус (греки называют его «октопод», а вообще-то это просто осьминог), а ОКТОПУС! То есть свежий, нежный от длительного отбивания, слегка подрумяненный на гриле (или разморенный в винном соусе, или чуть обжаренный в оливковом масле на сковороде), сочный, мягко поддающийся столовому ножу, сбрызнутый лимоном, словно кричащий каждой своей присосочкой: «Съешь же меня наконец!»

О да-а-а! Только утонченные поэтические натуры способны оценить всю красоту звучания этого слова — «ОКТОПУС»!

— Леша! Тебя явно ожидают проблемы на мытарстве чревоугодия, — выслушав мои вдохновенные излияния, подвел итог Флавиан.

— Грубый вы, батюшка, приземленный и эстетически не развитый! — парировал я, разрезая на тарелке очередную щупальцу своего октопуса-осьминога. Обмакнул в соус, стараясь зацепить побольше пряных трав. — Не способны вы познать «высшую духовную» радость от общения с этим восхитительным обитателем морских глубин!

Разговор этот шел на открытой веранде таверны «Критикос» в перевалочном пункте всех отправляющихся на Святую гору Афон паломников — городке Уранополисе. Отвыкнув за годы в Покровском от некогда любимых мною московских ресторанов, рассчитанных на совсем небедную публику, я был приятно удивлен «Критикосом» — небольшим, чистым, светлым и опрятным ресторанчиком с доброжелательной обслугой. Здесь за вполне приемлемые для паломника деньги оказалось возможным очень достойно потрапезничать. А как там готовят ОКТОПУСА!

— И вообще! Апостол Павел пишет: «...кто не ест, не осуждай того, кто ест...» и еще: «…кто ест, для Господа ест, ибо благодарит Бога»! — блеснул я своими познаниями в Священном Писании.

— Аминь! — кивнул Флавиан. — Там же, кстати, сказано: «старайтесь не о пище тленной, но о пище, пребывающей в жизнь вечную, которую даст вам Сын Человеческий»!

— Все! Батюшка! Сдаюсь! Ты меня, как всегда, «завалил»!

— И еще сказано: «…Царствие Божие не пища и питие, но праведность и мир и радость во Святом Духе». А также: «Пища не приближает нас к Богу: ибо, едим ли мы, ничего не приобретаем; не едим ли, ничего не теряем». И еще: «Пища для чрева, и чрево для пищи; но Бог уничтожит и то и другое».

— Добил, добил, отец Флавиан! — Я всем своим видом выразил глубочайшее смирение. — Ну хоть остатки-то доесть можно?

— Кушай, Леша, кушай! Приятного тебе аппетита! — Флавиан обмакнул солидный кусок щупальца своего октопуса в соус и положил его в рот.

И вот так всегда!

Почти два года прошло после первого посещения нами Святой горы. Сколько воды утекло, сколько всего произошло за это время!

Во-первых, на нынешнюю Пасху владыка М-й посвятил отца Флавиана во игумена, пошутив при этом: «Что ли, на монастырь тебя какой-нибудь настоятелем поставить, отец игумен?» Заметив испуг в глазах новоиспеченного игумена, рассмеялся: «Да ладно уж, не бойся! Сиди в своем ненаглядном Покровском, у тебя там и так уже свой "монастырь"!»

Владыка имел в виду поселившуюся в новом приходском доме «келейницей» к сильно сдавшей матери Серафиме инокиню Клавдию. Да, да, да! Вы правильно догадались! Наша драгоценная Клавдия Ивановна выдала Катюшу замуж за летчика Игоря, уезжавшего к новому месту службы, оставила мир и поселилась в нашей «обители».

Владыка М-й сам постриг в иночество ее и послушницу Галину, ушедшую из известного монастыря в соседней епархии, насквозь пораженного борьбой с ИНН, паспортами, штрих-кодами, мобильными телефонами, пропагандой «святости» царя Ивана Грозного и прочими стандартными атрибутами отечественного «зелотства».

Поварившись в этом монастыре более полутора лет и до тошноты нахлебавшись всей полноты «христианской любви ревнителей благочестия», она в заключение посидела две недели на хлебе и воде в монастырском БУРе (в сталинском ГУЛАГе «БУР» — барак усиленного режима) за отказ впаривать многочисленным паломникам какие-то уж совсем непотребные брошюрки про священноначалие РПЦ.

Отказ был истолкован руководством монастыря как непослушание «старческому благословению». «Отмотав срок» и «откинувшись», Галина вышла за монастырские ворота в одном драном подряснике и такой же драной вязаной кофте с выкраденным из монастырской канцелярии собственным паспортом в кармане.

Первая же попутка, которую она остановила и попросила отвезти куда Богу угодно, предупредив, что денег у нее нет, оказалась машиной архитектора Николая Тимофеевича Бабушкина, прихожанина и близкого друга отца Флавиана. Дав очумевшей от «постной епитимии» послушнице вдоволь прорыдаться на заднем сиденье своего старенького «вольво», сердобольный Николай Тимофеевич накормил ее бутербродами с сыром, напоил крепким кофе из термоса и, через пару часов небыстрой езды, вручил беглянку в крепкие руки отца Флавиана.

Галину отмыли в Семеновой бане, переодели в новый подрясник инокини Клавдии (срочно ушив его вполовину) и поселили в новом приходском доме в келье рядом с кельей матери Серафимы, предложив пожить здесь сколько ей вздумается до того момента, как она определится со своим будущим.

Галина пару недель отсыпалась и отъедалась, посещала все монашеские молитвенные правила и приходские богослужения, подолгу беседовала наедине с матерью Серафимой. После чего, поймав во дворе батюшку Флавиана, рухнула перед ним на колени и заявила, что уйдет отсюда только мертвой в гробу. Флавиан вздохнул, перекрестился со словами: «Господи, помилуй мя немощного!» — и благословил ее оставаться. Так она и стала третьей «насельницей» Флавиановой обители.

— Теперь в нашей «каливе» есть игумен, монахиня, инокиня и послушница. Не хватает только схимника, — как-то странно глядя на меня, сказал Флавиан.

— Не сейчас, батюшка! Не сейчас! — замотал головой я, сделав пораженное ужасом лицо. — Схимникам пять детей по уставу не положены! Ты помолись, если надо, и будет тебе схимник!

Не знаю, молился ли о схимнике отец Флавиан, но таковой у нас вскоре появился! И какой! Прямо по самому лучшему схимническому стандарту! Старенький, седенький, худенький. Правую ногу после третьего инсульта подволакивает, левая рука почти парализована, правый глаз сияет непосредственной детской радостью, левый почти полностью закрыт глаукомой. Бывший митрофорный протоиерей, бывший настоятель Никольского храма из М-ского благочиния.

Пять лет назад, когда ему исполнился восемьдесят один год, он, тогда еще отец Доримедонт, овдовел, перенес подряд два инсульта, после которых и был пострижен, по благословению епархиального архиерея, архимандритом Савватием в мантию. Некоторое время он жил при восстанавливающемся К-ском монастыре, затем последовал третий инсульт, после которого, тоже по благословению владыки, он прямо в больнице был пострижен тем же архимандритом в великую схиму.

После больницы он принял приглашение отца Флавиана пожить для восстановления сил вместо суетного городского К-ского монастыря в нашем благословенном Покровском, в новом приходском доме, в отдельной двухкомнатной келейке со всеми удобствами, изначально предназначавшейся самому Флавиану.

Здесь новопостриженному иеросхимонаху отцу Мисаилу так понравилось, что он написал прошение владыке с просьбой приписать его на покой до конца дней своих к Покровскому приходу. Владыка прошение удовлетворил. Иеросхимонах Мисаил украсил собой нашу обитель, а Флавиан с радостью остался жить в своей тесной, но любимой келейке в старой приходской сторожке.