Темные души (СИ)

Наконец он нащупал шершавую дверь. Осторожно приоткрыв её, он высунул голову наружу. Тёмную ночь освещали отблески костров, пылавших на территории поместья. Присмотревшись, Бертран заметил два пылавших столба с привязанными к ним Гильомом и Сарой. Сара что-то яростно кричала на еврейском языке, а Гильом только задыхался и откашливался. У его ног Бертран увидел встречавшего его Матье. Рядом с ним в разорванной сутане на коленях стоял настоятель из Жеводана, отец Жюстин. Он часто крестился и кричал окружавшим его людям:

- Я настоятель из Жеводана! Я человек церкви! Вы не имеете права меня убивать! Я прокляну вас и ваших детей! Освободите меня сейчас же!

Бертран усмехнулся.

- Чернь – толпа. А толпа – глупа. Они слушали только этого фанатика, Филиппа Нуартье. А ты привёз к ним очередных дьявольских слуг, как орал этот помешанный. Вот они и рассвирепели. Зря ты кричишь и угрожаешь. Они всё равно убьют тебя.

В подтверждение его слов к отцу Жюстину подскочил  бородатый детина с топором и громко заорал, замахиваясь:

- Да свершится правосудие божье! – и с размахом снёс голову настоятелю. Та запрыгала по земле к костру Сары. Та, задыхаясь, снова что-то заорала. Её одежда уже пылала, искры разлетались в разные стороны, подпаливая волосы. Она уже не ругалась, а кричала от боли, пытаясь вырвать столб, к которому была привязана. С громким хлопком разорвались верёвки, которые держали Гильома, и несколько пылавших брёвен выкатилось из костра. Тело Гильома, задохнувшегося от дыма и наполовину обгоревшего, сложившись пополам, упало в пылавшие брёвна.

Некоторое время Бертран наблюдал за огненным спектаклем. Затем, втянув голову внутрь, он попытался сесть в узком коридоре. Ободрав зад и спину, он кое-как расположился перед дверью, вытянув ноги в сторону коридора, из которого пришёл. Он внимательно прислушивался к звукам снаружи и внутри, изредка пытаясь разглядеть что-то в щели грубо сколоченной двери.

Глава шесть

Занимавшееся солнце пробудило его через щели двери. Очнувшись, Бертран попытался размять затёкшее тело. Любое движение  отдавало болью. Промаявшись некоторое время, он через дверь пытался разглядеть, что происходит снаружи. От дыма нестерпимо болела голова. И першило в горле. На площадке перед домом было тихо, и Бертран рискнул открыть дверь. Осторожно он высунул голову и огляделся. Сам дом представлял собой груду обгоревших камней. Оконные проёмы зияли чёрными дырами, в некоторых из которых болтались разорванные занавески. Вся площадка была усеяна обломками обгоревшей мебели и битого фарфора. Недалеко дымились костры. Бертран насчитал их четыре штуки. «Значит, кроме Гильома, Сары и Матье был ещё кто-то, кого я не видел», - подумал Бертран, осторожно выбираясь наружу. Ссадины на его теле местами кровоточили, а разорванная одежда не спасала от утреннего холода. Поёживаясь, Бертран прошёлся по площадке. Обугленное тело Гильома ещё дымилось в своём костре. Из обгорелого тела Сары было вырвано сердце. Голова настоятеля из Жеводана, отца Жюстина как почётный трофей, лежала у её ног. Само безголовое тело лежало рядом, разорванное вилами, изрубленное топорами и исколотое ножами. Виктор, бедный слабоумный урод, орудие чужого безумия, был искромсан настолько, что от него осталось кровавое месиво, в котором не разобрать, где руки, где ноги. Сам Филипп Нуартье, безумный фанатик, жертва семейного проклятия, заваривший всю эту чудовищную историю, был благоговейно положен на ложе из камней. Его безумные глаза были закрыты, а лицо приобрело выражение благообразной пристойности. Бертран усмехнулся: «Толпа глупа», - пробормотал он и огляделся. Вокруг никого не было. Бертран вынул нож и подошёл к Филиппу Нуартье. Задрав рясу, он одним резким движением отрезал ему яички вместе с членом. Затем, не удосужившись рясу одернуть, он запихнул отрезанное ему в рот. Подумав, он вонзил нож ему сначала в один глаз, затем в другой. Удовлетворённый, он вытер о его сутану нож и сказал:

- Это тебе за ложь. Ребячество, конечно, но мне бы хотелось видеть рожи этих деревенских олухов, когда они придут хоронить своего обожаемого священника. Стоило бы написать ему эпитафию, но я и так задержался. Её чего доброго и меня сожгут. Пора уносить ноги. Если уж здесь дворянство перестали уважать и бояться, то чего ждать в Париже? Пора поискать другую родину, пока всё не утихнет.

Он спрятал нож, как мог отряхнул порванное платье, в последний раз оглядел пепелище и пошёл прочь к дороге, по которой он ещё вчера месил грязь с суеверным отцом Жюстином. Сзади до него доносилось карканье ворон.

Глава седьмая

Франция времён Людовика XV была в зыбком равновесии между затишьем и безумием. Лихорадочное брожение умов уже охватило её. Освобождаясь от влияния на умы церкви, просвещённые люди, осознавая свою свободу, плодили другие религии и идеи. Тайные общества, захватившие свободное время аристократов, представляли собой копошащихся в навозе мух: возни много, но дел не видно. Калиостро, Сен-Жермен и прочие таинственные личности иногда затмевали собой персону короля. Но всё это ни к чему не вело. Франция только ждала своего часа, чтобы сорваться в пропасть. Одним из событий, ускоривших процесс уничтожения власти короля и провозглашения власти толпы, было событие о «бриллиантовом ожерелье», случившемся во время правления уже следующего Людовика. Тёмная история, в которую была замешана королева, кардинал Святой Римской церкви Луи-Рен-Эдуар де Роган, графиня Жанна де Валуа де Сен-Реми де ла Мотт и незадачливые ювелиры, которые захотели прославить свое имя, и сделали такое ожерелье, что его не смогли купить ни королева, ни кардинал. Афёра, в которой козлом отпущения сделали авантюристку Жанну де Валуа, затронула честь королевы и короля, заставив народ увидеть их в истинном свете. Что короли тоже люди и могут воровать, лгать и желать недостижимого. Королевская власть не вызывала трепета. Она вызывала недовольство. Король, занятый, как и его предшественник, удовольствиями и развлечениями, предоставив государственные дела тому, кто за них возьмётся, он мало обращал на то, что творится в его стране, при его дворе и в его собственной семье. Склонная к интригам его жена, королева Мария-Антуанетта, заставила его сместить министра финансов Жака Тюрго, который пытался за счёт ликвидации монополий купеческих гильдий реформировать налоговую систему в стране. Его сменил швейцарский банкир Жак Неккер, на которого свалились расходы за участие страны в Войне за независимость в Северной Америке, войны, в которой Франция хотела отомстить хотя бы Англии за своё поражение в войнах за Австрийское наследство (1740-1748) и Семилетней войне (1756-1763). После неудавшейся попытки спасти от финансовой пропасти страну и увольнения, он в оправдание себя в своём памфлете Отчёт опубликовал королевский бюджет. Нос к носу столкнувшись с истощением казны, обнищанием народа, долгое время поддерживаемое с помощью сельского хозяйства, король пригласил искушённого в придворных интригах Шарля Колонна на должность министра финансов. Однако, займы, с помощью которых новый министр рассчитывал поправить финансы короны, только ещё более накалили непростые отношения короля и его подданных, уже не так свято любящих своего правителя, как когда-то. Всеобщий налог на землю, с помощью которого Калонн хотел спасти финансы, был воспринят дворянами как первое посягательство на их права. С помощью всё той же королевы и её окружения Калонн был смещён. Аристократ Ломени де Бриенн пытался договориться с привилегированными сословиями на Ассамблее нотаблей в 1787 году. Но единственно, чего он добился, это созыва Генеральных штатов впервые с XVII века, где надеялся занять денег у низшего, третьего, сословия. Банкир Неккер был восстановлен в должности. Спор о количестве голосов и способе проведения заседаний проходили около шести недель, пока депутаты третьего сословия не провозгласили себя Национальным собранием с задачей выработать новую конституцию Франции. Низшее духовенство во главе с епископом Отенским, в последствии знаменитым министром иностранных дел Тайлераном, присоединилось к Национальному собранию. Смирившийся король потребовал от знати и высшего духовенства принять участие в работе собрания, провозгласившего себя Учредительным, то есть высшим законодательным и представительным органом французского народа. Начиналась революция. Продолжается и наш рассказ.