Темные души (СИ)

Бертран тоже остановился. Он с сомнением посмотрел на бледное, в кромешной тьме еле видное лицо Гильома.

- А кто же прислал настоятелю из монастыря в Жеводане письмо для меня?

Гильом непонимающе посмотрел на него.

- Письмо настоятелю Жеводана? А зачем бы мне было его писать? Тем более передавать что-то тебе через него?

- Откуда мне знать? Я знаю только, что настоятель, отец Жюстин, приехал ко мне с письмом от тебя и сказкой о том, что наша семья с помощью этого самого жеводанского зверя хочет заполучить власть в мире и занять место папы.

Гильом задумчиво смотрел на Бертрана. То ли оценивая, правду ли ему сказал Бертран, то ли раздумывал над смыслом произнесённого.

- В здешней церкви, - наконец произнёс он. – Есть священник, отец Филипп Нуартье. Это священник старой закалки, верный воин войска Христова. У него независимый склочный характер. Он до сих пор предписывает женщинам чуть ли не монашеское одеяние, не признаёт разводов, не причащает незамужних молодых матерей и не крестит незаконнорожденных. Его вторая любимая книга это «Молот ведьм». Его любимая тема проповедей – о женщине как об источнике всех грехов, пороков и мерзостей, само существование которых на земле побуждает мужчину грешить. Он осуждает театры и прочие развлечения. Короче, закостенелый ортодокс. Возможно, это именно он написал письмо настоятелю Жюстину. Во всяком случае, я бы не удивился.

- А зачем ему это нужно?

- Возможно, как реальное доказательство наказания за грехи. Он и настоятелю адом грозил. Может, он хочет собрать всё наше семейство тут, чтобы поразить гневом божьим или натравить на нас озверевшую от зверя толпу. Я не знаю, я могу только предположить.

- А не может он преследовать более глубокие цели?

Гильом мрачно посмотрел на Бертрана.

- Если бы он был инквизитором, я бы не удивился. Но я ничего о нём не знаю. Кроме того, что он начал догадываться, что зверь – это Виктор.

- И зачем бы ему меня вызывать?

- Слушай, Бертран, - Гильом наконец потерял терпение. – Откуда мне знать? Спроси у него сам. Меня он ненавидит.

- За что?

- Я не позволил однажды ему сжечь девушку, которую он объявил колдуньей. А она просто была бедна. В свои четырнадцать лет она осталась за старшую среди ещё пятерых братьев и сестёр. Что она могла? Только воровать, да торговать собой. Однажды мясник поймал её, когда она украла у него бычье сердце, чтобы накормить детей. Когда её привели к священнику, при ней нашли воск из церкви и несколько костей с остатками мяса. Этого Филиппу Нуартье оказалось достаточно. Он заявил, что из воска она хотела наделать кукол, чтобы через них насылать порчу и смерть. А кости и сердце были ей нужны для вызывания дьявола.

- Чушь какая, - буркнул Бертран.

- Возможно.

- Подобные обвинения должен выдвинуть инквизитор и провести следствие.

- Должен. Но у нас не Париж, не Лион, не Марсель. Здесь живут тёмные люди. Для которых слово сеньора или священника до сих пор ещё закон. И  когда я сказал, что девчонке просто нечего было есть, некоторые начали колебаться. Моя речь была более убедительна, чем его истеричные апокалиптические вопли. Я не стал ждать погромов, бунта или всеобщей истерии и просто вытащил её из костра. Филипп Нуартье проклял меня, и при всяком удобном случае старался досадить мне.

- А девчонка?

- Ей уже восемнадцать. Она живёт в моём доме и считает меня своим спасителем. Когда от голода умерли два её брата и сестра, остальных я взял к себе. Теперь все трое за меня горло перегрызут

Бертран иронически улыбнулся.

- Не слишком ли много зверья вокруг тебя, Гильом?

Гильом мрачно посмотрел на Бертрана. Бертран с усмешкой вскинул руки в защитном жесте.

- Хорошо-хорошо, - произнёс он успокаивающе. – Я пошутил. Здесь, у вас все какие-то мрачные и нервные.

- Будешь тут, - буркнул Гильом и продолжил спуск.

Через несколько минут Бертран снова нарушил молчание.

- Скажи, а почему бы тебе не воспользоваться его же оружием?

- То есть? – Гильом снова остановился.

- Сожги его. Прямо в церкви, во время проповеди. Как будто его покарал его бог за грехи.

Гильом внимательно посмотрел в смеющееся лицо Бертрана. Даже в темноте было заметно, как блестели его глаза.

- Ты же можешь сжечь человека? Твоего дара хватит? – убеждал он.

Гильом покачал головой.

- Я бы давно так поступил. Но я не могу.

- Почему? – воскликнул Бертран. Эхо от его крика несколько раз отразилось от стен.

- Я не ты, - склонив голову, пробормотал Гильом. – Я не думаю, что мои способности – это дар и счастье. Я считаю это наказанием. И как наказание я должен терпеливо это сносить. Если я буду пользоваться своим даром во зло, то чем я буду отличаться от отца Нуартье?

- Ничем. Только ты восстановишь справедливость.

- Людей нельзя убивать. Если они родились на свет, значит, это было нужно.

- Ты прямо как катар.

- Увы, я грешник.

- И всё же. Сохраняя жизнь этому фанатику, ты уничтожаешь его руками многие другие жизни. Разве все им сожжённые люди не стоят его одной-единственной жизни? Или из-за своего эгоизма – он, видите ли, наказание для тебя – ты готов жертвовать жизнями других  и дальше? А, если бы тебе не удалось тогда спасти ту девочку? Умерла бы не только она, но и все её братья и сёстры.

- Не искушай, сатана, изыди! – воскликнул Гильом и закрыл лицо руками.

Бертран помолчал.

- И ты, и твой бог – эгоисты и лицемеры. Он посылает наказание невинным, а ты прячешься за его волю. При этом вы оба забываете, что человек, которого выбрали орудием наказания, тоже может быть невинен. Бог покарал наш род до тринадцатого колена за грехи наших предков. Но мы-то при чём? А замурованные жёны, съеденные бастарды, опустошённые деревни и души – всё это для того, чтобы нашим предкам в аду скучно не было?

Голос Бертрана гремел по подземелью, отражаясь от стен.

- Если всё происходит так, а не иначе, значит, так должно  быть! – наконец выкрикнул Гильом. В наступившей тишине было слышно, как где-то капает вода и позвякивают цепи.

- Ты ничем не отличаешься от своего отца Нуартье, - после долгого молчания произнёс Бертран. – Называй это как угодно, относись к этому как хочешь, но ты такой же фанатик, как и он. Только он честнее. Он ни за чью спину не прячется и словами о предопределённости не прикрывается. При всех ваших разных взглядах по сути вы одинаковы – после вас остаются  трупы.