Город-крепость (ЛП)

— А как я могу быть уверена, что ты вернешься?

Вопрос девушки, которую постоянно бросали. Снова и снова, и снова.

Коса соскальзывает с запястья, и я вижу какую-то отметину. Хищное пятно посреди белизны. Слишком странное, чтобы оказаться тенью, смазанное, как отпечаток пальца преступника. Подпись одного старого эгоистичного ублюдка.

Чертов Осаму.

Я смотрю на её лицо, и все это становится неважно. Не имеет значения, что отец продал её за копейки. Что она может быть сестрой Джин Линь. Моя свобода, моя жизнь — все это теперь в её руках. Не имеет значения, что ракушка была сделана на фабрике.

Даже несмотря на все эти синяки, я не видел никого прекраснее ее. Мей Юи.

— Я вернусь за тобой. Чего бы это ни стоило, — льются из моего рта слова гребанного героя. Лучшая часть меня (та, что разбудила во мне эта девушка) тянется к ней сквозь стекло.

Не знаю, говорил ли я еще когда-либо слова, в которых было больше истины, чем в этих.

* * *

С дедушкой я провел вместе всего несколько лет, но некоторые воспоминания о нем так и не забылись. То, как он всегда замирает от звука летящего самолета. То, как он сжимает трость и на правой руке выступают вены.

Мне было пять, когда я наконец осмелился спросить его про колено.

У него задрожал подбородок — облако седых волос вздрогнуло, словно его причесал ветер.

— Давным-давно, еще до того как родилась твоя мама и ты, я был на войне. Ты знал об этом?

Качаю головой.

— Я служил пилотом. Не боевым, скорее работал на перевозках. — Он помолчал. Обе руки сжали трость, казалось, он всем весом оперся на этот кусок дерева. — Я выполнял задание, когда мой самолет подбили. Я выжил, но катапультировался неудачно. Целый кусок железа застрял у меня в коленной чашечке. После этого ходить прямо я уже не мог никогда.

Своим юным умом я никак не мог понять, насколько для мужчины обидно, когда не можешь нормально ходить. Это остается с тобой навсегда.

Но сейчас, когда я стал старше, веду свои войны и стреляю из своих орудий, я понимаю. В моем сердце эхом отдается боль, пока я все дальше удаляюсь от окна Мей Юи, словно меня тревожит старая рана. Боль, которой я толком и объяснить не могу. Боль, что никогда не позволит мне забыть.

Я думал, что провел эти два года, пытаясь все стереть. Засунуть свою боль подальше туда, куда могли добраться лишь ночные кошмары. Но все просто замерло: боль застыла во времени.

Я иду проторенными дорожками. Мимо заводов и фабрик, мимо истощенных людей, работающих с неутомимыми машинами. Мимо угла, где в изъеденном молью одеяле ютится беззубый старик, протянув руки лодочкой, словно чашу из плоти и сухожилий. Мимо проституток с оголенными плечами, сидящих ссутулившись на порогах домов. Вокруг бегают босые дети. Мне интересно, куда они бегут. Или от чего. Они играют или пытаются скрыться.

Мне нравилось ходить по этому пути, ничего не чувствуя. Дальше, дальше — прочь. Я вглядывался в эти лица: морщинистые, раскрашенные, невыразительные, испуганные, пустые, — и ничего не ощущал. Даже булавочного укола. Теперь мое сердце готово взорваться от боли. Боли за Джин Линь, и Бона, и Ли, и Куена, и Кма, и за всех тех, кто голодает на этих улицах.

Но это не просто боль, это пробуждение. Боль уходит гораздо глубже, лавой вгрызаясь в кости. Надрыв, что заставляет чувствовать себя очнувшимся, живым. Агония, зажатая в моем сердце. Шрапнель, что никогда его не покинет.

Я не голоден, но, когда прохожу мимо светящейся жаровни мистера Кунга, покупаю полный пакет ча-сио-бао. Их жар проникает сквозь бумагу, обжигая пальцы и ладони. Вспоминаю о Джин Линь. Я должен поговорить с ней, найти телефон и позвонить Эмио.

А может быть, не должен. Она должна соблюдать постельный режим — правило, которое она нарушит в мгновение ока, как только узнает. А если мой план не сработает, а если мы не сможем достать учетную книгу... в первую очередь, именно для Джин Линь будет лучше так ни о чем и не узнать.

У моих ног раздался протяжный низкий вой. Довольно громкий, чтобы заставить меня остановиться и надеяться, что не ошибся. Всю дорогу я оглядывал окрестности. Смотрел, наблюдал, разглядывал кошек без хвостов.

Опускаю взгляд. Сначала я вижу лишь мерцание электрических вывесок на лужах, словно золото, разливающееся у моих ног.

Мр-р-р-р-о-о-у-у?

Перевожу взгляд на правый ботинок. Мне в глаза смотрят желтые зрачки Кма. Он трется о мою ногу, оставляя на джинсах клочки длинной свалявшейся шерсти. То, от чего чихаю. На шерсти сгустки засохшей крови. Вижу, что осталось после ножа Куена. Но я видал и похуже.

— Ну и как ты? Уже пятая жизнь? — интересуюсь я и опускаюсь на колени посреди улицы. Розовый нос Кма тычется в пакет с фаршированными булочками. Его урчание становится все громче и громче. Лезу в пакет и отщипываю кусочек от одной из булочек. Кма проглатывает его целиком: тесто, сок и мясо. Все исчезает за секунду. Кот обнюхивает землю, а потом смотрит на меня.

Еще. Это скорее не просьба, а требование. Озвученное с таким авторитетом, на который способен бесхвостый кот.

— Ах ты мой хороший...

Кма! Кма! Мой поток любви прерывается его чихом. Даже с соплями на носу, кот выглядит достойно. Кма!

Похоже, Джин Линь права. Кошачье чихание звучит иначе.

Мне хочется, чтобы Джин Линь была здесь. Чтобы она увидела — все, что было потеряно, найдено.

2 дня

Джин Линь

Я никогда прежде так долго не спала. Ночи в Городе-Крепости коротки. Без сновидений. Но здесь... проглоченная перинами, простынями и трубками, я не могла отличить сон от яви. Передо мной сменилось множество лиц. Какие-то приходили и что-то говорили: Дей, моя мать, Мей Юи. Другие — медсестра и отец Дея — просто смотрели на меня и наполняли комнату звуком своих шагов. Порой мне чудился Кма, свернувшийся вокруг меня, согревающий и урчащий. Временами над моей кроватью нависал отец. Когда он исчезал, я дрожа просыпалась вся в поту.

А потом я очнулась полностью. Глаза открыты, в голове ясность. Никакого тумана. Оглядываюсь и вижу, что медицинские пакеты, наконец, исчезли. Больше не будет наркотического сна. Сажусь, медленно разминая мышцы. Под плечом все еще чувствуется боль. Горячая и суровая, но терпимая. Сухожилия и суставы затекли. Как будто веревка, очень долго пролежавшая на солнце. Во всем теле трещат кости.

Как долго я спала?

— Есть кто-нибудь? — Мой голос срывается. Несколько дней прошло с тех пор, как я последний раз говорила вслух. Может, и того больше.

Мой оклик эхом раскатывается по голым деревянным полам. Так странно находиться в месте, где стоит такая тишина. Даже на ферме всегда было слышно завывание ветра или звук закипающей воды.

Здесь тихо как в могиле.

— Эй! — снова зову я, на этот раз чуть громче.

В комнату заходит женщина. Она не старая, но уже и не молодая. Примерно такого же возраста, как моя мать, только менее измученная. К ней не притрагивалось солнце и пьяный муж. Ищу на её лице черты Дея. Но их там нет.

Она кланяется, когда подходит к кровати, и я решаю, что это служанка.

— Что-нибудь принести?

— А... а Дей еще здесь?

Служанка хмурится.

— Он ушел некоторое время назад. Могу позвать миссис Сан. Она готовится к новогоднему вечеру.

В желудке всё тут же переворачивается. Сначала я даже не понимаю почему. Но потом возвращается память. Новый год — день, когда все изменится. День, до которого Дею нужно достать учетную книгу. Вещь, которую я обещала помочь найти.

Дей прощается. И уходит без меня.

— Когда... скоро Новый год?

Поддеваю ногтем пластырь. Зубы сжимаются, когда волоски на руке выдираются, а игла глубже впивается в вену.

— Через два дня. — Глаза служанки распахиваются.

Замираю. С руки свисает наполовину оторванный пластырь. Из-под него виден синяк. Два дня до Нового года? Не может быть. Я снова сплю.