Пепел Анны

Синий БМВ стоял через дорогу и раскалился так сильно, что дотронуться до ручки двери я смог только через рубашку. Залезать внутрь в такую жару не хотелось вовсе, я запустил двигатель, включил кондиционер и обдув и стал ждать, пока остынет.

Смотрел по сторонам.

Откуда-то играла музыка, по улице шла экскурсия в сторону Музея Революции, курили злые таксисты, велорикши то и дело проезжали мимо и поглядывали на меня. Утро как утро, медленный ветер со стороны моря загонял в городские улицы запах водорослей и соли, к полудню ветер ослабеет, морской воздух пропитается запахом кофе и жареного хлеба, настоится между стенами домов, прокалится на солнце площадей и потечет по улицам к набережной, обратно, а вместе с ним отправятся горожане, длинные парни в белых майках, народные старухи в пестрых платьях, сухие и зубастые — непонятно как столько прожили — старики с тощими коричневыми руками, девчонки, певицы и певцы, тощие очумелые собаки, некоторые кошки, разные туристы и туристки.

Но до вечера был еще весь день, и из-за угла выступила ореховая женщина, она шагала враскачку, держа в каждой руке по дюжине ореховых трубочек. Она узнала меня, подошла и стала предлагать орехи. Она их так весело предлагала, что я решил купить — а потом интересно, вкусные орехи-то? Я сунул руки в карман, но куков не нашлось, все потратил на лютнистку. Я виновато улыбнулся, ореховая женщина засмеялась мне и пошагала в сторону Капитолия.

Показался отец. Он посмотрел вслед ореховой женщине и сказал:

— Есть абсолютный способ против уличных приставал, я тебя научу. Надо говорить, спасибо, я здесь живу два месяца. Сейчас скажу по-испански…

— Да они и так отстают, — перебил я. — Я делаю такую унылую физиономию, что они ко мне и не подходят.

— Тоже верно. Местные, кстати, быстро русских срисовывают и особо не цепляют — бесполезно.

Интересно, как зовут ореховую женщину? Вряд ли она из аристократических кругов, ее как-нибудь по-простому, Химена, Юмилка или Санчия. Пинатсия, вот еще неплохо. Хотя, пожалуй, ей никакое имя не подойдет, вот по сантехническому сразу видно — скорее всего, Андрэ, а тут не скажешь.

Мы забрались в машину и отправились в Санта-Клару, это к востоку.

Из Гаваны выбрались быстро, сначала по той же дороге, что на пляж катались, затем выскочили на окружную, а потом по развязке на Автостраду Насьональ. После развязки отец притопил. Автострада на самом деле была хорошая, по три полосы в каждую сторону и разделительная между ними. Движение ноль, редкие попутки, а по встречке и вовсе никого. Вокруг зеленка, пространства, то ли пустыри, то ли поля убранные, грядки иногда встречались. Чем дальше от Гаваны, тем диче. Но мне нравилось, я не люблю, когда города слишком тянутся.

— Как у тебя дела? — спросил отец километров через тридцать. — Не скучно?

— Нормально, — ответил я. — Весело.

— Правда? — отец удивился. — Думал, что наоборот. Интернета нет…

Я даже отвечать не стал. Отец понял, что глупость выдал, и молчал еще тридцать километров. За эти тридцать километров мы проехали мимо нескольких поселков, похожих друг на друга, и мимо города, похожего сразу на несколько поселков.

— А как с Анной? — спросил отец еще через тридцать.

— Нормально.

— Что нормально?

— Да все нормально. Ходили в школу.

— Куда?

— В школу Гагарина.

— Зачем?

— Не знаю. Ходили. Надо куда-то ходить.

Отец почесался.

— И что там, интересно?

— Интересно.

— И все?

— Все.

Отец помолчал. Не выдержал.

— Это же Куба, сынище! — хлопнул меня по плечу. — Кое-как, но Остров Свободы.

Что-то отец сегодня… слишком старается. Интересно.

Ах, ну да. Мужской день, как я забыл. Отец и сын, оставив дома жен, детей, собак и негров, едут стрелять бизонов и немного, если подвернутся, индейцев. В программе холодная телятина, маисовый хлеб, крепкие шутки. Передача опыта подрастающим поколениям, трезвый взгляд на взрослую жизнь.

— Остров свободы, а ты ведешь себя, как монах, — сказал отец. — На танцы сходите, в кафе ее своди, что ли… Тебе мать что, денег не дает? Я же даю…

Отец, не отрываясь от руля, протянул мне полпачки куков. Я взял.

— Спасибо, у меня Великанова есть, — ответил я.

— Ну, ты сравнил! — отец хлопнул по рулю. — Великанова… У тебя глаза-то на месте? — Я промолчал. — Твоя Великанова похожа на…

Сейчас он подберет нужное сравнение, и это сравнение будет хорошо. Убийственно точно. И я, глядя на Великанову, буду всегда вспоминать это сравнение, и от этого уже никак нельзя будет отделаться. Мой отец — гениальный журналист, когда его избили за статью об оффшорах «Трудности перевода», он полгода не мог нормально ходить и занимался исключительно сочинением заголовков для проблемных статей. За это время в редакции избили еще четверых.

— …Панцирную щуку.

Плохо, все плохо. Ведь теперь я вижу — так оно и есть, похожа. Великанова похожа на панцирную щуку.

— На панцирную щуку, — повторил отец с удовольствием.

И немедленно рассмеялся.

Панцирная щука — однозначное речное животное, совсем как сухопутная Великанова, сидит под корягой, или под ряской, или в тени камней, а как кто мимо неосторожный прошмыгнет — так она и цап. И глаза совершенно оловянные, с перепелиное яйцо.

Интересно, а на кого мама похожа? Если спросить? На Тома, наверное. Не Гек точно. Но не успел.

— Знаешь, как твой дед познакомился с твоей бабушкой? — спросил отец. — Вон, смотри, это здешний колхоз!

Отец указал пальцем вправо, но я успел увидеть только крыши и пальмы, выделяющиеся зеленью на фоне другой зелени, наверное, действительно колхоз.

— Твоя бабушка весьма вздорная особа, ну, да ты знаешь. А в молодости она была в три раза вздорней. Этим дед и воспользовался.

Отец ухмыльнулся, прибавил скорость и обогнал грузовик, заполненный оранжевыми бочками.

— За бабушкой ухаживало трое, а она все никак не могла решить, с кем связать судьбу. Дед наш против тех ребят никак не катил — и бедный, и лимитчик, и позавчера дембельнулся. А те ребята все москвичи, из хороших семей, у одного «Москвич» был красный…

Отец еще прибавил скорости, дорога была не хайвэй, машину потряхивало, а про красный «Москвич» я и раньше слышал, от бабушки, бабушка как раз рассказывала мне про то, что красным «Москвичом» сразил ее как раз дедушка.

— И тогда дедушка начал действовать наверняка. Он придумал бабушке прозвище… Не скажу какое, но очень точное, надо признать. Когда бабушка его услышала, она в ярость пришла, дедушку люто возненавидела — и первый шаг был сделан. То есть дедушка обратил на себя внимание и, что немаловажно вызвал острые чувства. А потом он эти чувства с отрицательных поменял на положительные.

— Как?

— Элементарно. Банально. Безотказно. Букет роз. Неожиданно. Вдруг. Никто не устоит. Бабушка не устояла.

И снова грузовик с оранжевыми бочками.

— Так что учись, сынок, — отец покровительственно подмигнул. — Скажешь Великанше, что панцирная щука, подаришь гладиолус — и она твоя навеки. Хотя я на твоем месте…

И снова.

Отец поморщился.

— Что? Ты бы на моем бы?

— Держался бы подальше. Эти торфяные болота не стоят приступа ни днем, ни уж тем более в темное время суток. Слушай, сынище, а почему именно Великанова?

Я пожал плечами. Великанова. Ну вот, так вышло, Великанова. Она зацепилась рукавом за дверную ручку в столовой, а я шагал сразу за ней и не успел остановиться. Рукав оторвался и остался висеть на двери, Великанова же заметила, что раньше за такие проделки меня вызвал бы на дуэль ее брат-рапирист. Но поскольку у нее брата нет, я могу еще немного помучиться.

— У тебя заниженная самооценка, — сказал отец. — Это опасно и заканчивается всегда одинаково. Юноша с заниженной самооценкой начинает дружить с Великановой, Великанова, с который не стал бы водиться даже горбатый гном, окрыляется собственным величием, быстро становится поэтессой, потом хорошей поэтессой, потом у нее сносит чердак…