Пепел Анны

— Могу поспорить, ничего не поменялось.

Мама предложила мне поспорить на пятнадцать тысяч долларов, что мороженое ничуть не поменяло качества, я поспорил. Просто так.

— Есть вещи, которые не меняются, — заметила мама. — Весь мир может легко сорваться с оси, а мороженое из Аламара будет самое вкусное.

— Его наверняка делают из пальмового масла, — сказал я.

— Важно не из чего делают, а как делают.

Это удивительно. Обычно мама горячая противница пальмового масла и прочих Е452. Но, видимо, ветер свободы. С ветром свободы хорошо и пальмовое масло.

— Важен мастер! Мастер может все…

Вот берешь из картонной бочки шмат пальмового масла, берешь голову молодого крокодила и полосу хребтового мяса, еще лука побольше, имбирь или какая-нибудь вырвиглазная редька, можно мед, три часа маринуешь, отгоняя койотов. Потом можно готовить, главное, жарить на углях и обязательно на открытом воздухе. Так вот, сыночка. Как-то раз, после возвращения с литературного фестиваля, мама решила приготовить бобра. В одном из суздальских подвальчиков ей подавали тушеного бобра в брусничном соусе, обложенного вязигой и еловой хвоей, с киселем. Вдохновленная мама позвонила знакомому охотнику и купила осеннего бобра. Битый бобер мрачной тушей лежал в нашей ванной три дня в холодной воде, мы ходили на него смотреть, а мама никак не могла к нему подступиться.

Закончилось тем, что на четвертый день бобер резко и качественно испортился. Он как-то размяк, увеличился в размерах и занял всю ванную, собрав в себя всю воду, бабушка, заглянувшая на огонек, сказала, что наш бобер похож на мужика. Ни о какой кулинарии речь больше не шла, мама к посконным рецептам утратила всякий ток, и теперь речь шла о том, кому это благовоние тащить на помойку. Отец немедленно ухал в Ярославль, и с бобром разбирался я. Думаю, весил он килограмм пятьдесят, когда я пер его вниз по лестнице, некоторые встречные смотрели на меня как на душегуба.

— Ты что это? — мама поймала меня за шею. — Ты как-то странно выглядишь, я вижу…

— Да нет, это… короче, дворец памяти обрушился на меня своими стремительными водопадами.

— А… вы этим бобром меня всю жизнь теперь попрекать будете, — угадала мама.

Она приложила ко лбу холодильный контейнер, тут же отдернула, на лбу у нее отпечаталась белая пятерка.

— Да я не про бобра… Мы сейчас едем?

— Сейчас. Видишь же, собираюсь. Я звонила Лусии, хотела пригласить Аню, но она опять занята сегодня, — мама заряжала холодильник синими ледяными обоймами. — У них что-то там…

Мама прищемила палец, ойкнула.

— Неотложное, — мама подула на палец. — Можно подумать, мир рушится… Что это у тебя на руке? Родинка?

— Комар куснул, — пояснил я. — Чешется.

Мама немедленно выдала мне антисептический гель и велела немедленно использовать. Я немедленно использовал. Щипал немного этот гель, зато запах мятный.

— Давно укусил?

— Вчера. Или позавчера…

Мама тут же принялась меня осматривать, пощупала подмышками лимфатические узлы, заставила высунуть язык, оттянула веки и изучила радужную оболочку. Суставы на пальцах прощупала, пальцы гнулись.

— Все вроде нормально, — сказала мама. — Хотя…

Еще раз в глаза мои слазила. Пощупала лоб.

— С этими комарами лучше не шутить, — сказала она. — У моей подруги в Доминикане ребенка укусил комар, так потом денге у него нашли.

— У комара?

— Не смешно. Надо шутить веселее.

Мама достала из холодильника еще два контейнера с хладагентом и вогнала их в холодильник, как магазины в штурмовую винтовку.

— Готово. Нам пора. Аламар ждет.

Мама навесила холодильник мне на плечо. Он был легче бобра, и лифт в этот раз работал. А кондиционер в машине не работал, залезать в разогретую банку не хотелось.

Мы опустили все окна и ждали, пока внутри хоть немного простынет. Но вентиляторы лишь гоняли сухой воздух.

На углу показалась ореховая женщина под руку с народной женщиной, обе веселые и в поисках утренних жертв, завидев нас, сделали вид, что мы им категорически неинтересны и перебрались на другую сторону улицы. Смеялись, размахивали руками и сигаретами, громко разговаривали, подбираясь на расстояние коммерческого броска.

Мама, разумеется, многолетним опытом филолога прозрела эти наивные маневры островитянок, быстро втолкнула меня в машину, сама впрыгнула за руль, мы поехали. Ореховая и народная женщина дружественно махали нам вслед, опять не обиделись. А я как-то к ним привык, куда не пойдешь, их встретишь, наверное, тут рядом живут. Веселые тетки. Я подумал, что сегодня продавщицы были как никогда близки к успеху, из приличия к их настойчивости я купил бы орехов и сфотографировался бы с народницей за пять куков. Но судьба не сложилась, не повезло.

Мы поехали по направлению к туннелю под бухтой, но въезжать в него не стали, мама повернула направо и направилась по набережной в сторону порта.

— Аламар недалеко, — сказала мама. — Там красиво. И полезно.

Для моего сенсорного бэкграунда. Потому что еще год-два — и передо мной неотвратимо ляжет дальнейший, усеянный корягами и рогатками, но, в принципе, умеренной тернистости жизненный путь, естественный отбор живо затянет мои глаза спасительной катарактой, и уже чисто не посмотреть, только в полшага и в пол-огляда, так что дыши, сыночка, дыши, собирай в пузырек молочные зубки, потом вспомнишь, потом скажешь спасибо.

— Почему в Аламар? — поинтересовался я.

— Там был городок для совслужащих, — ответила мама. — Восемнадцать лет назад никого уже здесь не оставалось, а магазинчик еще работал, и в нем мороженое. Самое лучшее!

— А поближе никак?

Мама закрыла глаза. Прилив воспоминаний, на мое жалкое предложение она не обратила внимания.

— За дорогой следи, — посоветовал я.

Мама открыла глаза.

— В городе есть известная мороженица, называется «Копелия», туда сразу с завода поставляется ящиками. Неплохо, но там все местные тусуются, народу полно всегда, а кондиционеры не работают. Так что мы всегда ехали в пригороды и покупали, потому что одно и то же…

Потом скажешь спасибо. Скажу.

— Ты, конечно, не помнишь, но раньше все мороженое было совершенно другого вкуса. Даже у нас дома. А здесь еще лучше.

Слева чернела бухта, кораблей никаких, справа город. Тут, кстати, опрятный и подлатанный, отели, рестораны, потом раз — неожиданный белый православный собор. Мама немедленно приткнулась у фонаря, стала изучать и фотографировать, я остался в машине. Со стороны бухты тянуло прохладным ветерком, выходить не хотелось.

Мама вернулась через пять минут, потирая в ладонях телефон.

— Иконы Казанской Божьей Матери, — сообщила она. — А раньше тут ничего такого не было, обычный дом, кажется…

Мама любит соборы. Стоит оказаться в Барселоне, как сразу бежит в Саграда Фамилию смотреть, достроили ли? Опять же каждый раз, когда мимо Кельнского собора проходит, всегда подписывает петицию о переносе вокзала на другой берег, лучше вообще в Румынию.

— Хорошо сделано, — сказала она. — В новгородском стиле, неожиданно для Латинской Америки. Хотя, по-моему, не чистая новгородчина, сильно вижу Псков, да и московское влияние есть, погляди — колокольня-то шатровая!

Я поглядел. Колокольня шатровая. Псковское влияние. Московское влияние. У нас дома три альбома таких.

— Но по-настоящему новгородских церквей уж не найти, — сообщила мама с сожалением. — В самом Новгороде и то немного, из старых.

Сейчас про лепоту расскажет. Все не Джексонвилл.

— Старые новгородские храмы все неровные, — сказала мама. — Они точно руками вылеплены, а не по линейке отчерчены, чтобы казалось, что храмы живые. Окна и те разного размера делались. А здесь…

Мама кивнула на гаванскую церковь.

— Здесь все ровно.

— У нас давно все ровно, — напомнил я. — Везде все ровно.

— Это неудивительно, — вздохнула мама. — Новое время, мир — как машина, а в машине не может быть кривых частей. Так проще. Но что-то в этих равных долях исчезло…