Пепел Анны

— Смешно.

— А она об меня руку вывихнула.

Помолчали.

— А ты в Греции был? — спросила Анна.

— Да, три раза.

— Как в Греции?

— Нормально. В Греции камней много.

Анна медленно шагала, вглядываясь в стену.

— Камней?

— Ага. Там куда ни пойдешь — везде камни. Желтые, черные, красные камни. А под камнями кости.

В Греции мне не понравилось, там очень пожито. Как и в Италии, кстати. Чувствуется, что люди здесь последние три тысячи лет сильно старались, в Египте хоть песком затянуло, а в Афинах… Сразу хочется бежать оттуда.

— Камни, — повторил я. — Старые и новые. Старых больше.

— А в Италии?

— То же самое. Хотя Колизей подходит для звездолетов…

Я поглядел на стену и обнаружил, что стена исписана разными посланиями, привет, пока, Лева — дурак, я сюда еще вернусь, синими надежными чернилами, вернусь. Поверх чернил белая эмаль, но жидкая, все насквозь, до тысяча девятьсот шестьдесят восьмого года, до звезд, до полос.

— Что? — обернулась Анна. — Каких звездолетов?

— А, да никаких. Я хотел сказать, что там место такое удобное, как стадион. То есть он и есть стадион… Короче, может легко приземлиться вертолет. Стадионы всегда строятся так, что на них могут приземлиться одновременно два вертолета.

— Зачем на стадионах вертолеты?

— Мало ли? У нас иногда футболистов на матч вертолетами завозят. И увозят.

— Почему?

— Чтоб народ не перебил.

— У нас футболистов любят, — сказала Анна.

— И у нас любят, — сказал я.

— Стадионы… — Анна поглядела на тучи. — Их можно по-разному использовать.

— Да, по-разному.

— А как в Италии? Она от Греции отличается?

— В Италии еще хуже, — ответил я.

— Почему?

— Народу больше.

Анна промолчала.

— А вообще везде одинаково, — сказал я. — Везде одно и то же. Хотя у вас тут по-другому… Но я тут ничего не понимаю.

— Глаза постороннего лучше глаз орла, — заметила Анна.

Красиво. Но на мои глаза надежды мало, я всегда смотрю под ноги и вижу трубы в заплатах.

— А зачем ты на Кубу поехал? — спросила Анна.

— Не знаю. Не был тут еще.

— А твой отец? Он что тут делает?

— Он журналист.

— Журналист?

— Ну да. Пишет про разное. Он здесь давно живет. Ему здесь нравится.

— А тебе?

— Мне тоже.

Глава 8. Последний пляж

Спустился в бассейн. Толстый и сегодня отчего-то радостный сантехнический негр опять неторопливо разбирал душевую стену, уже расковырял зубилом мелкую красную плитку и теперь выдирал из бетона трубы, иногда подгибая их ржавой кувалдой. Делал он это с удовольствием, я ему позавидовал. Негр помахал мне пассатижами.

Вода была холодная, не успела с утра прогреться, я сделал два бассейна по дну, всплыл, увидел, что мама проснулась. Думаю, она меня в атриуме подкарауливала, спрятавшись за колонной. А потом за мной следом. Мимо дохлой птицы.

— Опять? — спросила она.

Каким-то образом она всегда это определяет. Зверским материнским чутьем.

Мама устроилась на лежаке. Вытряхнула на пол косметичку.

— Я тебе говорю — доиграешься, — мама принялась втирать в руки антисолнечный крем. — Тут отец тебя вытащить не сможет, не надейся.

— Да ничего такого, — принялся отнекиваться я. — Ты на ровном месте придумываешь…

— Ничего я не придумываю, сыночка, — мама с чавканьем втирала крем в плечи. — Уж как-то я знаю, когда ты кулаками машешь.

По взгляду, что ли? Костяшки вроде не разбиты, раньше она все по костяшкам считывала, но сейчас с руками норма.

— Так кто на этот раз? — поинтересовалась она.

— Да один пиндос прикопался.

Не стал я особо отпираться, делов-то.

— Прекрати, — тут же сказала мама. — Ты что, нарочно? Ты же знаешь, я ненавижу это слово! Это омерзительно!

— Хорошо, один… Эмигрант, кажется. Короче, там были эмигранты, а мы гуляли. Пьянущие все. А я мимо проходил…

— Какая знакомая история, — ухмыльнулась мама. — Ты в который раз проходил мимо и никого не трогал…

— Ты мне не веришь?

— Я что, ненормальная? В нашей семье нельзя верить никому. Тебе, сыночка, я не верю с третьего класса.

— Но это правда, — сказал я. — Мы с Анной гуляли себе, а тут эти набросились. Ну я одному чутка и всек.

— Прекрати, пожалуйста! Мне не нравятся эти слова, а ты их нарочно употребляешь. Что значит «всек»?

Показался жизнерадостный отец. Помахал нам, помахал сантехническому негру, сразу взял в баре два мохито и пришлепал к лежаку. Предложил маме, она с утра отказалась, поэтому отец с удовольствием оставил оба коктейля себе.

— Что значит «всек»? — спросил отец, устраиваясь на лежаке. — «Всек» — это значит втащил. Когда мы с тобой, мать, ходили в школу, говорили «пробил».

Отец отхлебнул из стакана, откинулся на спинку.

— Еще раньше, в период застоя, это называли «вмазал», хотя, мне кажется, «всек» гораздо лучше отражает суть действия — коротко и емко. Мать, ты же филолог, ты не можешь отрицать, что от невразумительного мыльного «вмазал» до действенного брутального «всек» — десятилетия языковой эволюции.

— Десятилетия деградации, — возразила мама. — Дело не в этом.

— А в чем же?

— В том, что твой сын опять подрался.

Я растянулся на лежаке. Мне нравилась эта ситуация, книжная и кинематографическая. Сферическая мать недовольна гадким поведением юного принца, а батюшка…

— Из-за чего подрался-то? — поинтересовался отец. — Так или по делу?

— По делу, — ответил я. — Чего так-то махать?

Сейчас будет. Сейчас мама скажет, что прежде всего должно быть Слово.

— Знаешь… — начала мама.

— Некоторые вопросы можно решить только насилием, — предупредил я.

Батюшка с удовольствием отхлебнул полстакана мохито.

— Категорически с тобой согласен, — отец похлопал меня по плечу. — Молодец. А вы, маменька, плохо знаете классику. Как это там у Марка Твена?

— Судья сказал, что его можно исправить хорошей пулей, — сказал я.

Мама не нашлась, чем возразить, а у меня этот эпизод из «Гека Финна» любимый.

— Не все вопросы можно решить насилием, — мама, кажется, была настроена на утреннюю дискуссию под липами. — Это дурная привычка пускать в ход кулаки…

К бассейну, к бассейну.

— Напротив, это гораздо лучше, — перебил отец. — А иногда и гуманнее. Я понимаю — ты будешь возражать, но уж поверь мне, есть ситуации и есть люди, которые не понимают человеческого отношения, их можно впечатлить…

Я плюхнулся в бассейн, с размаху, так, чтобы пузу больно, чтобы пробрало и весь сон соскочил, а то что-то спать хочется здесь, то ли от жары, то ли от обжорства, то ли атмосфера здесь сильнее давит, то ли время года, уж и не знаю. Но помогло. И вода холодная.

Когда я всплыл, они еще спорили, но кое-как, без огонька — мама соблазнилась мохито. Я немного погонял от борта к борту, разминая плечи и продыхиваясь в воду. Это помогает проснуться, давно заметил. И освежает. Сделал двадцать бассейнов, потом побрел к себе в номер. В ресторан подниматься не стал, решил не наедаться перед встречей, наоборот, нагулять аппетит. Нагуляем аппетит, потом заскочим куда с Анной, съедим баранью ногу, тут, я заметил, в меню полно бараньих ног с пряными травами. Так я думал, но потом вспомнил гуаву, не удержался и в ресторан все равно заглянул, в другой, на первом этаже.

Тут было гораздо хуже, полно всякого голодного народа и взмыленных официантов, гуаву выпили, остался ананасовый сок с рубленым льдом, пришлось довольствоваться им. Из номера я прихватил пол-литровый пластиковый стакан и нагло наполнил его ананасовым соком. После чего отправился на улицу.

Вдоль стены отеля «Кастилья» синело несколько пластиковых ящиков, принесенных вечерними вай-фай-культистами, и как всегда таксисты сидели возле машин и стояли возле машин, важные и самоуверенные, как таксисты во всем мире.

Через дорогу «Гранма» отдыхала в стеклянном саркофаге под пальмами, ее покой охраняли такие же пенсионные танки и престарелый самолет, и несколько скучных стражей, отец рассказывал, что «Гранма», в отличие от нашей «Авроры», полностью на ходу, и если залить соляру, то можно отправляться в новый поход.