Пепел Анны

Отец объехал неглубокую выбоину.

— …И она объявляет, что всякой Ане Ахматовой потребен по крайней мере Коля Гумилев, ты же — серая ничтожная плесень, достойная в лучшем случае продавщицы Анжелы из соседнего ларька…

Отец занервничал, и дорога в соответствии с его состоянием тоже занервничала, машину затрясло. Видимо, личный негативный опыт. Зато грузовики с оранжевыми бочками закончились.

— Так что, сынище, махни на Великанову, живи безмятежно. Ах ты…

Это была колдобина чуть поглубже, правую переднюю стойку пробило, отец выругался.

— Раньше за дорогами получше следили, — сказал отец. — Кубинское руководство редко аэропортами пользовалось, для безопасности частенько взлетали с автотрасс. Боялись, что из «Стингера» самолет завалят.

— А сейчас не взлетают? — спросил я.

— Не, — поморщился отец. — Времена изменились, сейчас из «Стингера» палить дурной тон.

Проскочили мимо разноцветного поселка с бродячими коровами. Потом еще одного с бродячими коровами. Потом небольшой городок с синими стенами, отец сказал название, но я не запомнил, запомнил здание местной администрации с синими стенами и деревянный трехэтажный театр, его построил здешний просвещенный рабовладелец в девятнадцатом веке, до сих пор стоит на добрую память об этом достойном сеньоре. И представления, кстати, дают.

— Я весь остров объездил, — сказал отец. — На всю жизнь впечатлений хватит. Жаль…

— Что жаль?

Но отец не ответил, сосредоточившись на обгоне повозки, которую тащил осел. Хозяин осла шагал рядом и иногда помогал своей скотине, подталкивая телегу плечом и лбом. Осел то и дело косил влево, и отец ругался и сбрасывал газ, а на встречку через сплошную боялся.

Я не стал переспрашивать, чего жаль, мы все-таки оставили позади осла и через минуту въехали в очередной безымянный городок с колокольней. Зелень резко закончилась, начались обветренные улицы и щербатые дома, некоторые с разноцветными фасадами, другие как есть, третьи вообще деревянные и подсгнившие, ждущие своего ветра. Народ с велосипедами, но никого на велосипедах, все рядом, пешим ходом.

— Отдохнуть надо, — сказал отец. — Постоять немного. Осел меня удручайте.

Отец приткнулся у обочины напротив почты, заглушил двигатель и стал разминать пальцы. По лобовому стеклу текли пыльные ручейки, мне казалось, что я слышу, как по крыше стучат капли. Мимо прошла плачущая девочка.

Отец размял пальцы, опустил стекла, закурил. Я подумал, что сейчас он скажет что-то ненужное, лишь бы сказать, но отец промолчал, смотрел через руль на улицу. Как будто снаружи все-таки был дождь, а мы стояли здесь и его пережидали, только дождя никакого не было. А мы с ним стояли и стояли, и пыль текла. Мне интересно стало, я засек время. Стояли, смотрели. Отец поверх руля, я на почту.

За десять минут на почту так никто и не заглянул, лишь по ступенькам спустилась рыжая ребристая крыса и стала хлебать пыль из впадины между последней и предпоследней.

Отец курил и стрелял окурками в синюю стену.

Я отца понимал вполне. Я здесь несколько дней пробыл, а у меня такие же настроения. Наверное, это из-за острова. Когда ты на острове, то по-другому думаешь. Коротко. Потому что на острове с длиной проблемы, даже вдоль тысячи километров не насчитаешь, что уж говорить про поперек. Неделю поживешь — и мысли коротеют, и дальше чем на послезавтра не думаешь, от этого легко. Хотя не легко, а так, пустотно. Немного подумаешь, а потом раз — и неохота, и мысли словно рассыпались, и через минуту уже не вспомнишь, да и не важно. Вот и сейчас, стал я думать — почему эта крыса пьет пыль, но долго думать не смог.

— Кстати, чуть не забыл, — отец достал из кармана ключ с пластмассовой биркой. — Лови.

— Что это?

— Ключ от квартиры, — пояснил отец. — Это недалеко от Университета, хороший дом, современный. Две комнаты, кстати.

— Зачем?

— Ну, мало ли, — зевнул отец. — Вдруг захочется побыть одному? Посмотришь, как я живу.

— Так давай вместе сходим, с мамой…

Отец рассмеялся.

— Мама там побывала, — сказал он. — Первым же делом. И, заметь, ничего предосудительного не нашла, обычный бардак и пыльные подоконники. Так что бери.

Отец сунул ключи мне в карман.

— Адрес там написан, шестой этаж, — отец улыбался. — Что тебе все в гостинице сидеть? Пойдете с Аней погулять, в кафе посидите, на дискотеку заглянете, потом ко мне, музыку послушаете…

— Музыку, — тупо повторил я.

Отец нахмурился.

— Слушай, тебе лет сколько? — спросил он. — Восемьдесят? Ты пенсионер? На скамейке еще успеешь посидеть, не торопись.

— Я не пенсионер.

— Вот и правильно. Но матери не говори, ладно?

— Ладно.

Я убрал ключ в задний карман.

— Ну, поехали, — сказал отец. — Тут недалеко.

Не знаю, как недалеко, но довольно скучно. Море справа по ходу, но не близко, а в отдалении, так что не видно. Потом поля, поля, поселки, городишки, снова поля. С кукурузой, с пшеницей, с другими растениями, зеленые, желтые, коричневые, они мелькали перед глазами, постепенно сливаясь в полосу. Я зацепился за эту полосу, в голове стремительно накопилась усталость, и я уснул.

— Эй, просыпайся! — отец постучал мне в плечо.

Голова спросонья опять болела. Или шея, отлежал, сосуды пережались, теперь гудят.

Открыл глаза. Ехали быстро.

Вдоль левой обочины навстречу нам стояла колонна военной техники, крытые тентами грузовики, заполненные солдатами. Солдаты печальные, усталые и растерянные, точно их забыли тут еще с позавчера, и все это время они тут и сидели, держали между коленями автоматы, курили и молчали.

Я подумал, что тяжело так, наверное, сидеть в грузовике с автоматом. То есть не наверное, а наверняка. Вряд ли там удобные сидения. Да еще и в жару.

— Зачем солдаты? — спросил я.

— Не знаю, — пожал плечами отец. — Маневры, наверное. Мало ли…

— Какие еще маневры? Хотя… мама вчера видела подводную лодку.

— Вот и я о том же, — ответил отец. — Погода портится. Муссоны, пассаты, все дела. Llueve sobre Santiago, сынище.

— Что? — не понял я.

— В Сантьяго опять дождь. Я так думаю.

— Сантьяго же на другой стороне острова, — сказал я. — До нас не скоро доберется. Если ветер не попутный.

— Вот именно, — сказал отец. — Если ветер.

Солдаты кончились.

Отец вдруг успокоился и сбавил скорость, и рулил теперь расслабленно и медленно, километров семьдесят в час.

— А мы с мамой тогда на автобусе ездили, — стал рассказывать отец. — Часов восемь добирались. Знаешь, такой автобус… самодельный, с деревянной рамой, а крыша из настоящих пальмовых листьев. Я измерил скорость — он тащился хорошо если в тридцать километров…

Стало теплеть. Я поднес ладонь к соплу кондиционера и обнаружил, что холодный воздух кончился.

— Немецкое корыто, — отец стукнул БМВ по торпеде. — Просил же нормальный внедорожник, а они этот пепелац мне всучили.

— Нормальная машина, — возразил я.

— Нормальная. Это она в Боруссии нормальная, а тут гниет, жестянка не держит такую влажность. Кондей три раза заправлял, а без толку, система прогнивает каждый раз в новом месте, латай не латай… Ничего, как-то люди ездили раньше.

Да, как-то люди обходились раньше без кондиционеров и не жужжали, локоть в окно выставят и сопят.

— Мы вчера купаться ездили, — сказал я.

— Ну да, на Санта-Марию, там хорошо.

— Да, хорошо. А Анна на кого похожа? — спросил я. Отец не ответил.

А Санта-Клара была похожа на… Не знаю, у нас таких городов нет, чтобы без вертикалей. Невысокие дома, и зелень, зелень, крыши из зелени, широкий, до горизонта, похожий на медаль, упавшую в песок. Город. Я представлял ее иначе, названия ведь всегда любят забегать вперед.

Санта-Клара.

Соборы, морской залив с песком, вдали горы с вершинами, похожими на паруса. Кедры, запах кедров, греческая мозаика, сложенная в вид спящих на дне бассейнов осьминогов, плетеная мебель в колониальном стиле, праздники каждый вечер. Много белых домов на тихих улочках, белые велосипеды с белыми шинами, а на севере взлетные полосы для легкомоторной авиации, белым людям нелегко без легкомоторной авиации.