Звездолет с перебитым крылом

У Котова своя комната, то есть даже свой маленький этажик, мансарда, правда, сейчас напополам с дедом. А по бокам мансарды такие треугольные чуланы, в одном кладовка, в другом фотолаборатория. Котов, кстати, хороший фотограф, его часто в газете печатают в местной. Он портретист, фотографирует городских знаменитостей, комбайнеров, машинистов, ударников труда.

— Вот, вчера вечером проявил. Не знаю…

Котов вручил мне тоненькую пачку фотографий.

— Фотография — это не лобзиком выпиливать, — сказал Котов задумчиво. — Фотография — это стихия…

На первой фотографии как раз стихия. Река. Тот самый пляж с сухим деревом. Все очень четко, красиво, сразу видно — не хоть бы кто снимал.

— И что?

— Дальше смотри, — продолжал Котов.

Я стал смотреть дальше.

Хотя дальше смотреть особо и нечего было, на всех следующих снимках ни реки, ни Анны с братом — ничего, только размазанные сияющие пятна, такие получаются, если падающие снежинки камерой ловить.

— Непонятная такая штука, — сказал Котов. — Пленка словно частично засвечена. Но она не может таким образом засветиться. То есть может, но для этого ее надо в рентген-установку засунуть.

— И что ты думаешь?

— А ничего не думаю, — ответил Котов. — Если бы я на «Агфу» снимал, то тогда можно было бы думать. А это же «Свема», что с нее взять? Она в одном месте снимает, в другом не снимает, в третьем брак. А может, проявитель паршивый. — Котов пожал плечами. — Сейчас нормального проявителя и в Москве не найти… Вот, смотри, тут интересный кадр. — Он показал фотографию.

Самый краешек берега, река с изгибом, деревья. Левая часть снимка съедена белизной, а на правой над рекой висит яркий шар. А на некотором расстоянии от него еще один, поменьше.

— И что это значит? — не понял я.

— Похоже на гало, — пояснил Котов. — Природное явление. Это когда вокруг солнца круги. Иногда это совпадает с повышенной влажностью и объектив это ловит. Тогда образуется как бы световой купол, и создается впечатление, что на небе не одно солнце, а несколько…

— И что? Ты же сам говоришь — природное явление. Если природное явление, то чего удивительного?

— Природное, это да… — Котов проморгался. — Я про него в журнале читал, вживую никогда не видел. Как-то со льдом в атмосфере связано. Причем, кажется, оно крестообразное…

Котов достал лупу и стал разглядывать фотографию.

— Смотри. — Котов сунул фото мне под нос.

Много света, это точно. И при желании можно увидеть крестообразность — между маленьким и большим пятном вроде как протянута тоненькая световая жилка. А можно и не увидеть.

— Раньше считалось, что гало — это знак беды, — сказал Котов.

Еще один, подумал я. Знаковидец и предчувствователь. Я вот ни в чем никаких знаков не вижу, пусть хоть черная кошка через дорогу перебегает, я не сворачиваю. И на люки водосточные без опаски наступаю. И по дереву не стучу.

— Гало предвещает наступление тяжелых времен, — заметил Котов мрачно. — Это и в «Слове о полку Игореве» сказано.

— Ты что, туда же? — испугался я. — Читателем стал? «Слово о полку Игореве» осилил?

Котов усмехнулся:

— Нет, не читал, что я, Дюшка какой? Журнал «Советское фото», там про это заметка печаталась. Так вот, перед набегом половцев в небе целых четыре солнца сияли. Четыре. Во как.

Котов указал пальцем в потолок, точно там эти солнца крутились.

— Ты еще про грибы расскажи, — хмыкнул я. — Что грибы к войне лезут, а сова к гусеницам кричит.

— Сова не к гусеницам, — возразил Котов. — Сова к колорадским жукам. Если долго ухает, значит, жуков много вылупится.

Котов снова стал разглядывать фото.

— А ты что думаешь? Про Анну и ее брата?

— Ничего не думаю, — ответил Котов. — Они же вам сказали — отец их сюда на каникулы отправил, сам за ними скоро приедет. Вот и все объяснения. Слушай, Вадим, вот что я сейчас сделаю… — Котов почесал себя фотографией по носу. — Я сейчас к Геннадий Иванычу схожу, — сказал он. — У него увеличитель помощнее моего, может, еще чего из пленки вытянем… Хотя зачем? — Котов поглядел на меня.

— То есть как зачем? Узнать…

— Что узнать? — щурился Кот. — Ну, Дюшка понятно, он «Трех мушкетеров» перечитанный, но ты же нормальный человек. Ты-то что хочешь узнать? Что вы ко всем лезете, а? Живут люди, не трогают никого, а вы…

Котов умный. У него отец инженер, мама бухгалтер, и сам Котов считать умеет. И думать.

— Нечего узнавать, — повторил Котов. — Дайте людям покоя.

Котов умный, Котов прав. Чего мы взбесились, на самом деле, не надо лезть, пусть отдыхают, не деревенщина мы, точно.

— Хорошо, — сказал я. — Ты к Геннадию Ивановичу тогда, а я тоже побегу, мы встретиться договорились…

— С кем?

— С ними. С Анной и братом ее.

— А, понятно…

Я вернул фотографии Котову, направился к лестнице.

— Вадим, — позвал Котов.

— Что? — обернулся я.

— Не знаю… — Котов поморщился. — Ты думаешь, я вчера струсил?

Он подошел поближе. Я не ответил. Потому что именно так я и думал.

— Я не струсил, — сказал Котов негромко. — Понимаешь, я не струсил, я вдруг увидел…

Котов обернулся, но за спиной у него не было никого.

— Этот пацан… — Котов совсем зашептал: — Этот… Марк его зовут, значит… Он был готов меня убить. Точно тебе говорю.

Глава 6. Тени

Марк сидел на широких перилах, рядом стояла трехлитровая банка с томатным соком. Банка открытая, и сока в ней болталось на две трети, а лицо у Марка было красное и сонное, видимо, сока напился.

Анна сидела на несущем мостовом брусе и ела сухие печенья из газетного пакета. Я ненавидел такие печенья, пухлые, квадратные, не сладкие и не соленые, никакие, но в нашем магазине только такие и продавались, да еще «Чайное» иногда. Но Анна эти печенья ела с удовольствием. Сидела и ела, соком томатным иногда запивала.

Интересно, они что, всегда едят? Я одного такого человека знаю, Ленюшку Зотова. Он тоже всегда ест, а когда съедает все у себя дома, идет по соседям, но соседям он давным-давно надоел, они его не пускают. Ленюшка пьяница, денег у него нет, и он приучился питаться всем подряд: иргой, клевером, щавелем, горошком из акации, ворованной морковью. Как его ни увидишь, он все время жрет, а при этом худой.

Анна и Марк тоже тощие, но не как Ленюшка. Ленюшка гнилой, видно, что ткни и посыплется, а эти другие. Собранные. Тот же Марк тощий, а из стеклянной банки пьет, как из стакана. То есть он ее одной рукой за горлышко берет и пьет. А внутри сока три литра. Фехтованием, наверное, занимается. У нас в классе Тельнов на фехтование ходит, так его на руках никто положить не может, пусть хоть старшеклассники пробуют, — кисти железные.

— Много томатного сока пить вредно, — сказал я Марку. — Может живот заболеть.

— Да мы чуть, — ответил Марк. — Банку. Вчера сливового выпили, очень-очень, пока голова не заболела. А березовый? Ан, березовый, да?

— Как бы да, — кивнула Анна. — Мне виноградный еще.

— Виноградный и мне еще, — согласился Марк.

— Ты с виноградного уснул, как ежик.

— Да с виноградного любой уснет. — Марк отхлебнул томатного. — Скажите? — Он посмотрел на Дюшку.

— Я от меда засыпаю, — сообщил Дюшка. — А от сока не засыпаю.

— А я от сметаны сплю, — сказал я. — И от сгущенки, если сразу полбанки навернуть.

— А можно сгущенку найти? — Марк поставил на перила банку. — Можно?!

У нас три банки в погребе за солеными огурцами спрятаны, но это на Новый год — мама их сварит и сделает «Муравейник», как раз и грецких орехов пришлют. Я люблю «Муравейник», особенно если его не из печенья сделать, а из сухарей, а еще лучше из коржиков.

— Я могу достать, — тут же сказал Дюшка. — У отца могу попросить, он найдет. Но не сразу, неделю надо подождать.

Ладно, подумал я. Одну можно. Конечно, ругаться станут, но перед Новым годом вряд ли сильно, скажу, что очень захотелось, вот и съел. В честь праздника простят.