Звездолет с перебитым крылом

— Надо занять позицию поудобнее и понаблюдать подольше.

— Да почему не познакомиться? — не понимал я. — Что тут…

Котов снова щелкнул затвором.

— Это глупо, — снова сказал я. — Глупо и некрасиво подсматривать.

— А мы скажем, что мы юннаты. За птицами наблюдали, скажем.

— Исчезли… — прошептал Котов.

— Что? — не понял я.

— Исчезли. — Котов указал пальцем. — Эти… пришельцы…

Я взглянул на поляну. Костер горел, палатка торчала, Анны и ее брата не было.

— Отошли куда-то, — прошептал Дюшка. — К речке за водой…

— Пойдем отсюда, — сказал Котов.

— Зачем? — удивился Дюшка. — Они сейчас вернутся.

— Ты что, не понял? — прошептал Кот. — Они нас заметили. Надо сматываться, пока не поздно.

Котов был умный.

— Как заметили…

— А почему сматываться? — спросил я.

— Как хотите. — Котов стал убирать фотоаппарат в сумку. — Наблюдайте, знакомьтесь, ваше дело…

Лес был негустой, напротив, чистый такой, с воздухом. Деревья — не очень толстые, сосны, спрятаться за такой можно, но это если боком стоять.

Наверное, так они и стояли.

— Можете тут хоть до вечера, а я…

Котов повернулся и сделал несколько шагов. Из-за дерева выступил пацан и преградил ему путь.

— Ой… — шепнул Дюшка.

Как появилась Анна, я не заметил. На границе зрения сдвинулось что-то, я повернулся, а она возникла.

Котов сделал шаг в сторону, а пацан как стоял, так и стоял. Лицо у него было непонятное, никакое выражение, не поймешь, он и на Котова не смотрел, а как бы все вокруг блуждал взглядом, рассеянно так.

— Мы гуляли, — заюлил Дюшка. — Мы ничего не делали…

Он поправил винтовку на плече.

Котов же неожиданно сорвался. Шарахнулся в сторону и побежал. Пацан сделал движение вслед, Анна как-то цыкнула языком, пацан остановился. А она на меня посмотрела.

Не скучный темно-желтый, а золотой.

Дюшке родственники из Прибалтики прислали янтарь, посылку целую, у них там кто-то на янтарной фабрике работал. Янтарь неинтересный такой оказался, мутные куски пережженной смолы больше всего напоминали приторные грушевые леденцы. Но среди таких был кусок янтаря, отличавшийся от остальных. Золотистого цвета, размером с терновину, прозрачный, какой бывает весенняя сосновая смола. Хотя янтарь и есть древняя смола, иногда в нем даже застревают первобытные комары и мухи или какая вдруг стрекоза. А в том куске не застрял ни комар, ни другая живность, он был прозрачен и чист, но это на первый взгляд. Стоило поймать в янтарь немного солнца или направить фонарик, и в нем вспыхивала глубина, и становились видны серебряные прожилки, и красноватые пустоты, и черные точки. И если смотреть чуть дольше, то становилось понятно, что серебряные нити — это спирали галактик, в воздушных пузырьках спят планеты, а черные точки — кометы, выбирающие свой путь в золотом огне. В округлый и гладкий кусок янтаря была вплавлена бесконечность. Космос. Вот он, рядом, на расстоянии вдоха, прекрасный и великий, и, когда глядишь в него, понимаешь…

Ничего не понимаешь. Просто смотришь, и можешь часами смотреть.

Такие были глаза у Анны.

Возвращались домой уже после пяти. Молчали. Да и на поляне мы мало разговаривали, сидели у костра и хлеб ели. А если разговаривали, то о какой-то ерунде. Пацан — оказалось, что его Марк зовут, — показывал удочку. Она у него не получалась. Крючки он купил не с петельками, а с лопатками и не знал, как их привязывать, я привязал и грузило под поплавок подстроил, чтобы не тонул. Дюшка рассказывал про то, как он в Херсонесе был и выбил зуб о скалу. Анна бренчала на гитаре, но ничего не пела. Никакие не шпионы. Сначала, конечно, странно, сидят одни на реке, хлеб с консервами едят. А потом нормально. И как-то спокойно. Мне так в жизни редко когда чувствовалось, ну вот в третьем классе, когда буран у нас приключился. Все улицы перемело, снега по крыши навалило, электричество оборвало, папка на работе так и жил, а мы с мамой все три дня сидели дома, топили печку и свечи жгли. Мне тогда очень хорошо было, чай пили с медом, из валенок не вылезали, очень хорошо. Я чувствовал себя на месте.

На той поляне я чувствовал себя на месте.

Анна тренькала по струнам, настраивала гитару, а потом перестраивала заново, делать это в куртке было неудобно, но Анна куртку не снимала.

Марк разглядывал Дюшкину пневматическую винтовку с совершенным непониманием, разламывал, заглядывал в ствол, изучал на ладони пульки.

Я смотрел в огонь, смотрел на Анну.

— Ну и что скажешь? — спросил я Дюшку на обратном пути.

Дюшка промолчал. Как-то он спекся. Ссутулился и отчего-то держался за бок, точно сорвался с педали и наткнулся на руль, я много раз натыкался. Потом все-таки ответил:

— Не знаю… Она… Мне кажется, я ее раньше видел. Не могу объяснить… Как будто я все это уже переживал… Или читал об этом? Или сразу.

— Как это сразу? — не понял я.

— Так, сразу. — Дюшка сцепил пальцы. — Вот вижу, как ты воздушку делаешь, и тут же в голове — раз! Читал об этом! Точно читал, и буквы видел, и предложения, и ощущения те же самые, я гляжу на тебя, а словно кино смотрю. И тут же раз — и наоборот…

— А наоборот-то как? — осторожно спросил я.

— Да так же! Вот с этой твоей воздушкой. Гляжу, как ты ее вырезаешь, и понимаю — когда-нибудь это точно прочитаю. Сам у тебя про насос спрашиваю и знаю, что уже спрашивал про этот насос…

Мне как-то неприятно стало. У меня ведь тоже… Похожие, короче, ощущения.

— А потом увидел ее. — Дюшка поморщился. — Нет, я ее видел где-то…

— Это потому, что ты слишком много читаешь, — объяснил я. — И много фильмов смотришь. Вот и кажется, что ты уже все видел и что все уже случалось. У тебя то, что ты в книжках прочитал, перемешивается с тем, что ты видишь. Путаница в башке.

Я хотел сказать, что он еще и врет напропалую, а когда много врешь, очень часто начинаешь путать собственное вранье с окружающей правдой, по себе замечал сколько раз, вранье вообще очень сильно все вокруг разрушает.

— Может быть, и так, — согласился Дюшка. — Иногда сон приснится, а через два дня я уже и не разбираю, то ли сон, то ли было… Мне кажется, я скоро умру.

Я вздрогнул. Это действительно было неожиданно, от Дюшки то есть, обычно Дюшка собирался жить долго.

— Чушь несешь, — зевнул я. — Ты будешь жить вечно. Как и я. Могу поспорить.

На следующий день я заглянул к Котову.

Котовы жили и вправду хорошо. Дом у них на Коммунальной, тоже за мостом, хороший домик, с мансардой и балконом. Участок большой с грядками, гараж с ямой, синие «жигули» четвертой модели, георгины желтые, георгины красные, летний душ, долгий вид на реку, беседка и самовар.

Сам Котов сидел дома и обедал, ел рыбные пельмени. Увидев меня, он ничуть не смутился вчерашней и внезапной своей трусости, и объясняться не стал, словно ничего позорного не случилось.

— Привет, — сказал он.

Я — приличное знакомство, поэтому меня мама Котова пригласила за стол. Отказываться не стал, у Котовых всегда интересно готовят, то макароны длинные с укропом, то картошка, в масле жаренная, то пирожки с мясом. В этот раз были обычные рыбные магазинные пельмени, но не со сметаной, а с настоящим баночным майонезом.

Стали мы есть. То есть я ел, а Котов вилкой по тарелке скрипел. А меня не раздражает. Что там дальше вчера случилось, не спрашивал, вроде как неинтересно ему.

— И что? — спросил я, зачерпнул майонез чайной ложкой и съел. — Получилось? Фотографии то есть?

— Как сказать… — уклончиво ответил Котов. — Не все. Сейчас пойдем, посмотрим.

— Не получилось?

Котов задумчиво раздавил пельмень и размазал его по тарелке.

— А вы как? — все-таки спросил он. — Познакомились?

— Ага. Немного. Анна и Марк, они с Алтая. У них отец лесник, а сами они на каникулах.

— Ну да, сейчас же каникулы…

Ладно, мы доели пельмени, не сумели отвертеться от шарлотки и уже после шарлотки побежали в мансарду.