Карнавал

работать хирургом и никогда не повторит свою сумасшедшую операцию. Он никогда не станет гением и навсегда разочаруется в своей судьбы. И напрасно - судьба лучше знает, что ей требовать от людей. Он никогда не увидит свою жену и дочь. Ты ведь спасешь его дочь?

- Конечно. Но почему он её не увидит?

- Ты сама решишь так.

- Сейчас мы расстанемся?

- Да, - сказал Мафусаил, - но я ошибся. Мы расстанемся не навсегда.

25

Протерозой, 2 апреля.

Утро. Мокрый мальчик привязал веревочкой кусок пластмассы и тоскливо таскает его по лужам. Вот, наконец, он понял унылую безнадежность своего занятия, выпустил веревочку из рук и поплелся в никаком направлении с никакой целью. Проходя, он взглянул на незнакомую тетеньку, в глазах загорелся интерес и сразу погас. Тоска отступила, но лишь с тем, чтобы взять разбег и вернее запрыгнуть ему на плечи. Их глаза встретились, и Одноклеточная ощутила его тоску, как свою.

Тоска жалит неожиданно, именно тогда, когда все удается.

Она вспомнила одну из своих последних записей в дневнике, всего строчка: "Ужас - я не хочу идти домой". Та запись была сделана в пятницу, в конце рабочего дня. В тот день все складывалось прекрасно, замечательно, удачно. Удачно - и потому бессмысленно; бессмысленность спрятана под поверхностью вещей, как черная гниль под светлой картофельной кожицей. Мальчик, таскающий пластмассу по лужам. Символ пустоты бытия.

Она шагнула вперед и подняла руку. Пустое утреннее такси прошуршало мимо, но, передумав, остановилось. Одноклеточная села на переднее сиденье. Таксист включил счетчик и тронул с места, не спрашивая направления, как будто ему тоже было все равно куда ехать.

- Почему не спрашиваешь куда? - спросила Одноклеточная.

- И сама скажешь. Деньги есть?

- Хватит. Давай подальше от центра.

- Подальше - это куда?

- Куда хочешь, я хочу покататься. Я плачу, а ты катаешь.

Таксист оценивающе посмотрел на нее. Она предупредила его вопрос своим.

- Тебя как зовут, парень?

- А тебе какое дело?

- Я тебе разве не нравлюсь?

Таксист посмотрел ещё более оценивающе. Он был неплохим представителем мужской породы, хотя как раз породы в нем и не хватало - только грубая и сильная привлекательность. Тело мужчины, мозг ребенка, этика питекантропа в общем, такой как все. С таким нетрудно иметь дело.

- Другое дело, - сказал таксист, - но не думай, что заплачу. Деньги все равно возьму по счетчику.

Парень был самоуверен - до поры до времени.

Несколько минут Одноклеточная молчала. Раньше она бы сгорела от стыда, если бы сидела молча в присутствии мужчины. По её прежним предрассудкам женщина была обязана поддерживать разговор. Но именно поддерживать разговор у неё никогда не получалось. Сейчас она молчала свободно, потому что ей хотелось молчать.

- По Четырнадцатой из города, - сказал Одноклеточная. - Не спеши. И не молчи, расскажи о себе.

Она заметила новые нотки в своем голосе. Ее голос заставлял подчиняться. Так говорят люди, привыкшие