Улитка

Сорокин Дмитрий

Улитка

Дмитрий Сорокин

Улитка

То, что он - не от этого мира, было понятно давно, чуть ли не с детства, когда Серега Мартынов потрясал всех - от собственных родителей до последней школьной уборщицы - своей фантастической медлительностью. Еще в детском саду прозвище Улитка прилипло к нему намертво. Не самое обидное прозвище, если разобраться...

Улитку даже пробовали было - на самом высшем уровне, устами директора школы! - освободить от уроков физкультуры, но он настоял на праве заниматься собственным физическим развитием, в качестве беспроигрышного аргумента оперируя древней формулой "в здоровом теле - здоровый дух". Футбол ему, правда, был абсолютно противопоказан. Равно как и баскетбол и прочие подвижные игры. Ибо подвижность Улитки всегда стремилась к абсолютному нулю. Физрук бесновался, и несколько раз пытался выставить Серегу с урока, но Улитка его мастерски уделал на его же поле. В тот день, когда мальчики должны были продемонстрировать престарелому учителю физкультуры свое мастерство в нелегком искусстве подтягивания на перекладине, Улитка неожиданно вызвался первым. Физрук согласился, предвкушая издевательство, и почти не прогадал. Почти - потому что Серега Мартынов неспеша подошел к перекладине, нехотя подпрыгнул, повисел в некоторой задумчивости, потом, заслышав первые смешки, подтянулся так же неторопясь и без видимых усилий, как он делал все в своей жизни. Смешки утихли. Он снова повисел, снова подтянулся. Лицо его было схоже с ликом Будды, пребывающего в нирване. Физкультурник стоял и молча таращился на задумчивого увальня, который подтягивался себе два-три раза в минуту и никуда не спешил. Лишь когда прозвенел звонок, Мартынов спрыгнул с перекладины. Больше проблем с физкультурой у него не было.

Неправильно было бы думать об умственной отсталости Улитки. О, нет являясь де-факто первым силачом класса (если не всей школы), он при этом был отнюдь не глуп, хотя успеваемостью не блистал. И ответ на вопрос "почему" здесь кроется в самом слове "успеваемость". Будучи существом абсолютно спокойным, Серега никуда не спешил. И потому вечно не успевал. Он не успевал выучить уроки, зачитавшись какой-нибудь книжкой (учебником физики или "Канцоньере" Петрарки, к примеру). Он не успевал написать контрольную по математике, всецело отдавшись вдумчивому решению первой задачи; он не успевал написать сочинение, хотя языком владел весьма недурно, о чем легко можно было судить по вступлению и одному-двум абзацам, которые он-таки успевал написать...

В общем, никогда не был Серега Мартынов ни дураком, ни слабаком. Таких, как он, десятилетие спустя в школе называли обидным словом "тормоз". А он не тормозил. Он просто никуда не торопился.

Фотографией Улитка увлекся в четвертом классе, когда дед подарил ему древний, довоенный еще фотоаппарат "Лейка". В отличие от многих сверстников, с энтузиазмом осваиваших фотодело, Серега не бросился очертя голову снимать что ни попадя, но пошел в библиотеку, где принялся, как всегда, неспешно изучать серьезные книжки по фотографии, свету и освещению. Помимо медлительности, его характерной чертой была предельная концентрация на чем-то одном в ущерб всему прочему. Начал он в октябре, а первую пленку отснял лишь к новому году. Сам проявил, сам отпечатал в ванной, поссорившись не только со всеми соседями по коммуналке, но и почти со всей (кроме деда) родней. Дед, когда-то фронтовой фотокорр, в полном обалдении смотрел на тридцать шесть практически безупречных пейзажей и натюрмортов. Ни один кадр не повторялся.

На следующие двадцать долгих и вполне безмятежных лет фотография стала определяющим фактором в жизни Улитки. Где-то к концу школы он скопил денег и купил в комиссионке "Никон Ф2", камеру старую, чуть ли не вьетнамскую войну прошедшую, зато надежную, как танк. В восемнадцать он начал зарабатывать фотографией на жизнь (в армию его не взяли, признав клиническим идиотом; просто его скорость жизни не укладывалась в казенные головы военкоматовской медкомиссии). Он снимал, в основном, пейзажи, потому что только профессиональные натурщики и натурщицы могли бы быть его моделями: прежде чем нажать на кнопку, Серега наводил камеру, выставлял и высчитывал что-то не менее сорока минут...

Одна модель, впрочем, нашлась. Серега снимал подмосковный пейзаж для очередного календаря, и его шаманство над установленной на штативе камерой привлекло внимание девушки, сидевшей с книгой неподалеку. Сначала она приняла Улитку за геодезиста, потом заинтересовалась объектом съемки и собственно процессом... Слово за слово - познакомились. Ее звали Надя, работала она бухгалтером и была полной, насколько это только возможно, противоположностью Сереги: стремительная, порывистая, она успевала делать пять дел одновременно. Каждый ее день вмещал столько событий, сколько Улитке с лихвой хватило бы на месяц. Тем не менее, она проявляла настоящие чудеса терпения, стоя, сидя или лежа в одной позе по часу, пока он ее фотографировал. И именно тогда, по признанию заказчиков и полуслучайных знакомых, видевших его работы, он достиг высшего мастерства.

Тот ноябрь выдался на редкость снежным и морозным. Создавалось впечатление, что вот так и только так и будет до самого апреля, а то и мая (в конце декабря весь снег стек несвоевременными ручьями, ибо человек предполагает, а в небесной канцелярии известно доподлинно). Они поженились как раз в этом ноябре, и это была из тех правильных свадеб, когда нет ни подозрительно друг на друга посматривающих родственников, ни стремительно напивающихся друзей, ни идиотских воплей "Горько!", а есть только Она, Он и их маленькое, но такое важное счастье. К тому времени вся родня Сереги тем или иным способом уже переселилась в лучший мир, и скромную двухкомнатную квартиру, образовавшуюся после расселения приснопамятной коммуналки, они с Надей занимали вдвоем. В меньшей комнате жили, в большей была святая святых - фотостудия. Не бог весть какая, но вполне пригодная для рождения из под неторопливых, но чертовски умелых рук настоящих шедевров. Бесконечные зимние вечера проводили они в этой студии. Часто за съемкой, иногда за бокалом-другим вина, никогда более, чем вдвоем. Их мир ограничивался понятием "двое", и им этого вполне хватало для счастья. Надя училась не торопиться, Серега постигал науку поспешать, и оба они всегда, везде и все успевали.

Но небесная канцелярия неумолима. Ей досадно, когда люди счастливы вместо того, чтобы искупать мифические грехи или отрабатывать не менее эфемерную карму. В июне Нади не стало: какой-то водитель слишком куда-то спешил. Настолько, что, сбив ее, уехал дальше, туда, куда спешил. Оставшись один, Улитка окончательно закрылся в своей раковине и поклялся себе никогда никуда не торопиться. И слово "автомобиль", и все, более-менее к нему относящееся, было прочно припечатано клеймом "Табу". Изо всего возможного транспорта Серега предпочитал метро и электрички. Теплоходы и самолеты тоже не вызывали у него особого доверия.

Год или два он худо-бедно протянул, потом стало сложнее. Сперва более быстрые и шустрые принялись его теснить, потом грянул дефолт, и стало совсем худо. Постепенно пришлось продать студийный свет, камеры, оптику... В результате он остался один на один с "лейкой" - той самой, дедовой еще, с которой все началось.

Серега стоял со своей "Лейкой" на обочине, придумывая кадр. Кадр придумывался неплохой: маленький кусочек дороги, по которой (есть, наверное, все-таки Бог?) машины вовсе не ездили. За дорогою - чахлый кустарник, чуть за ним - полуразвалившаяся изба невесть какой древности. Не хватало только чего-то или кого-то на переднем плане. Бесконечные минуты Серега стоял, зажмурив один глаз и уставившись другим в видоискатель "Лейки" и придумывал этого кого-то. Ему до сердечных спазмов хотелось, чтобы здесь, в "золотом сечении" кадра возникла вдруг Надя в каком-нибудь простеньком ситцевом платьице... Но небесная канцелярия, как известно, скупа на чудеса.