Девяносто девять (СИ)

Она повернулась к Элайзе: красная, с мокрым от слез лицом, и продолжила:

— Но как признать, что ты ни в чем не виновата? Ты, которую я ненавидела всей душой? Как, черт бы тебя побрал, я могу признать, что это не твоя вина?

— Ты и не должна, — с болью вырвалось у Элайзы. — Потому что это моя вина. И я чувствую это своей виной.

Она потянулась к Рейвен, потянулась к ней как к равной, как к понимающей, но та отстранила ее руку.

— Нет, — сказала, рукавом вытирая слезы. — Ты пришла не для того чтобы просить прощение. Тебе что-то нужно от меня. Говори, что, и если это поможет поймать тварь, которая убила Финна, я сделаю это. От тебя мне нужно только одно: пообещай, что когда она умрет, я буду стоять рядом. Я не прошу позволить мне самой сделать это, но я хочу видеть, как эта сволочь сдохнет.

В этом «сдохнет» уже была сила, старая сила Рейвен, и Элайза задохнулась от благодарности к ней, этой мужественной девушке, которой она вольно или невольно причинила такую боль.

— Клянусь тебе, что когда я убью ее, ты будешь стоять рядом.

Рейвен кивнула, принимая клятву, и когда она снова посмотрела на Элайзу, слез на ее лице уже не было.

— Говори, что тебе нужно.

— Мне нужно, чтобы ты сделала из своих железок полиграф. Я хочу узнать у пленных, где Офелия и как ее найти.

***

Доктор Розмари застала их, лежащих под одним одеялом, и ей это совсем не понравилось. Под аккомпанемент ее криков Линкольну пришлось убегать из медпункта, на ходу застегивая штаны и натягивая футболку. Октавия хохотала, наблюдая за ним: сейчас он был похож на мальчишку, очень счастливого мальчишку.

А она сама чувствовала себя счастливой девчонкой. Очень голодной счастливой девчонкой.

Розмари, откричав положенное, ушла на кухню за едой и пригрозила, что, если увидит Линка здесь еще раз, то будет колоть Октавии снотворное, пока та не поправится. Октавия не слишком ей поверила, но Линкольн рисковать не стал: он лишь забежал на секунду и положил поверх ее одеяла белый цветок, сорванный, похоже, где-то за забором.

А потом пришел Беллами. Видимо, Розмари поручила ему принести обед, и он принес целый поднос, заставленный тарелками и стаканами. Поставил поднос поверх одеяла Октавии и присел рядом.

Выглядел он так себе: красный какой-то, испуганный, побитый. Октавии даже стало его жалко.

— Что, большой брат? — спросила она. — Плохо все?

Он кивнул, и она кивнула тоже. У нее не было злости к нему, но и прежних чувств не было тоже. Слишком ярко звучали в ушах слова: «Ты больше не сестра мне». Слишком сильно отдавался болью рубец под повязкой на горле.

— Скоро мы будем допрашивать отца, — сказал Беллами, когда Октавия принялась за еду. — Если хочешь, я могу отнести тебя, чтобы ты посмотрела.

— Я бы посмотрела, как ему оторвут его тупую башку, — с набитым ртом ответила Октавия. — А на пытки нет, не хочу.

Беллами покачал головой.

— Не пытки. Элайза попросила Рейвен сделать полиграф. Мы хотим узнать, что они задумали на самом деле.

А вот это было уже интересно. Октавия даже отложила в сторону кусок лепешки и задумалась.

— И зачем там тебе я? Я буду только бесить его, и…

«И он впадет в ярость и потеряет контроль».

— Хорошо, — сказала она. — Я в деле. Но с доком договаривайся сам: она только пятнадцать минут прогнала отсюда Линкольна за то, что он…

Искушение договорить было велико, но она не стала: каким бы ни был, он оставался ее братом. И Беллами словно понял: кивнул благодарно и, избегая смотреть на повязку, сказал:

— Начнем вечером. Я приду за тобой.

Но начали позже. Рейвен долго возилась с транзисторами и электродами, потом долго тестировала прибор, потом указывала, как именно нужно привязать пленного, чтобы все получилось. В результате допрос начали уже когда солнце окончательно село, и лица присутствующих освещало только пламя костра.

Беллами принес Октавию на руках и осторожно опустил на заранее подготовленное кресло. Их расчет оправдался: стоило отцу увидеть ее, как его лицо пошло красными пятнами, а голос начал срываться на крик.

— Что вы себе придумали, вы, мелкие ублюдки? Вы действительно думали, что сможете выжить в этом мире? Подчинить себе взрослых?

Октавия почувствовала знакомый запах и улыбнулась: Линкольн неслышно подошел и встал за ней. Отец, увидев эту улыбку, взбесился еще больше:

— Мы убьем вас, всех до единого, ясно? Морская львица не прощает предательства! Я не прощаю предательства!

Октавия посмотрела на сидящих рядом с отцом Рейвен и Элайзу. Надо же: они, похоже, помирились, во всяком случае Рейвен выглядела гораздо лучше, чем раньше, и они вдвоем склонились над какой-то железякой — видимо, тем самым самодельным полиграфом. Рейвен кивнула, и Элайза, поднявшись на ноги, принялась задавать вопросы.

— Вас зовут Чарльз Блейк младший?

— Ты прекрасно знаешь, как меня зовут, сучка!

— Вашего сына зовут Беллами?

— У меня больше нет сына!

— Вас освободил из заключения в Люмене человек Офелии?

— Не твое дело, поняла, девчонка? Тебе никогда не узнать планы морской львицы! Она сильнее вас всех, вместе взятых!

Октавия покосилась на застывшего Беллами и зашептала: «Спроси ты. Тебе он ответит».

Беллами шагнул вперед.

— Отец, — сказал он смело. — Офелия ушла на острова, оставив тебя здесь. Почему ты продолжаешь эту бессмысленную войну? Почему не хочешь сесть в лодку и уплыть туда, где твои люди?

— Пошел к черту, недоносок, — выплюнул Блейк. — Думаешь, я поползу за ними, как побитая собака? Не дождешься! Вы не сможете держать меня в плену вечно. Я снова вырвусь на свободу и сделаю из всех вас мертвых! Всех до единого!

— Но зачем? — повторил Беллами. — Зачем тебе все это?

— Зачем? — его лицо исказилось усмешкой. — Потому что все вы — преступники военного времени. А я подчинялся, подчиняюсь и буду подчиняться только армии США, и больше никому.

Вокруг воцарилась тишина. Октавия сидела, широко открыв рот, Беллами застыл, пораженный, и только Элайза, повернувшись к Рейвен, сказала:

— Отключай его. Я все поняла. Завтра мы отдадим его в Люмен, и пусть делают с ним что хотят.

***

Время тянулось будто резиновое, несмотря на то, что Алисия по уши загрузила себя работой и делами, выделив за двое суток лишь несколько часов на сон. Как и было договорено, каждые три часа она получала через гонцов короткие записки от Элайзы. Изучала их со словарем, улыбалась и снова шла работать.

«Mi piaci molto***»

«Ho bisogno di te****»

«Senza di te non posso più vivere*****»

Все это сбивало дыхание и заставляло тело наливаться теплом и сладкой истомой. Но Алисия выходила за дверь комнаты, и тепло исчезало, заменяясь холодом.

Индра и Густус ушли, взяв с собой по десятку воинов с оружием и запасом продовольствия. Огненный клан выбрал нового лидера — Алисия одобрила этот выбор. Детей Нового мира разделили, отправив к родителям и приставив к каждому охрану. Сотни жителей с утра до ночи укрепляли забор, охотились, разделывали добычу и собирали походные сумки. Люмен готовился к осаде.

Когда на исходе второго дня стало темнеть, Алисия отдала последние указания Титусу и велела седлать лошадей и готовить сопровождение. Она наскоро обмыла водой уставшее тело и натянула брюки, привычно застегнув поверх ножны с кинжалом. Подумала и распустила по плечам волосы — чтобы дать голове отдохнуть. Приняла поводья из рук конюшего и, сопровождаемая тридцаткой воинов, отправилась в путь.

На месте ее ждал раскинутый на поляне походный шатер, внутри которого был только стол с картой и пара стульев. Она заняла один из них и приготовилась к ожиданию.

Но долго ждать не пришлось: совсем скоро снаружи послышался шум, и воин громогласно объявил:

— Лидер Небесного клана, командующая.

Алисия улыбнулась и пошла навстречу входящей в шатер Элайзе.

— Приветствую, командующая Нового мира.

— Приветствую, командующая огнем.