На осколках цивилизации (СИ)

Второй аккуратно обошёл их, грубо толкнул Креймера и запрыгнул в грузовик, через полминуты скинув им самый задрипанный ящик, который, к тому же, полностью развалился, когда прилетел на асфальт. Джон смотрел на эту груду досок, консервов и шурупов и понимал, что… ах, может быть, кто-нибудь уже догадался о последующем слове? Впрочем, это так банально; он вновь понимал, что грубо ошибся, что опять и снова дал осечку, что надо было пристрелить этих гандонов как только он увидел их, не раздумывая, не давая шанса! Не он ли это говорил: либо они, либо мы? Не он ли обрушил ведро дерьма на Креймера, а потом всё равно дал провести им себя, как пятилетнего ребёнка? Не он ли… как всегда мягкосердечный идиот, которому уже и судьба орала во всё горло «Стань жестоким, стань жестоким! Вот тебе даже смерть собственного ребёнка, но стань жестоким!», а он всё равно осознанно игнорировал?

Он точно не помнил, как его жестоко отпихнули в сторону, как столкнули грузовик с преграды и поехали дальше своей дорогой, счастливые, эти имбецилы, впрочем, оказавшиеся намного умнее их. Остались только они с Чесом посреди пустой дороги, на фоне плачевных пейзажей и с кучкой консервов, из которых непригодными и нечаянно раздавленными грузовиком оказалась целая треть.

Джон чувствовал себя отвратительно, что уж и говорить: мало того, что вновь завёл их в тупик, лишился оружия, так ещё и плюнул в душу того, кто был сейчас почти единственным человеком, могущим его понять и поддержать, кто прощал его дерьмовый характер и имел терпение, достойное Оскара. Он посмотрел на Креймера: тот вздохнул, глянул на кучу консервов и, не чураясь, сел на асфальт и стал собирать в кучку годные и не повреждённые. Джон тут же бросился помогать ему, правда, молча; они лишь раз пересеклись взглядами — какими-то тяжёлыми, даже пустыми, но понявшими чувства друг друга мгновенно. Пошло опять всё по кругу: чувство вины, «а почему так?», разочарование в себе, желание наговорить кучу ненужных, но сблизивших бы слов, ощущение пустоты на сердце.

Чес, пока они собирали, вдруг заговорил — так просто и легко для возникнувшей ситуации:

— Знаешь, Джон, в этот момент я был рад тому, что ты не такой, как они, не жадный, готовый убить из-за куска хлеба, не скупой кретин, а всего лишь заносчивый кусок говна.

— Полегче с выражениями! — но Джон был счастлив, ведь это буквально значило отсутствие всякого недовольства им.

— И, поверь, заносчивость и дерьмовый характер пережить намного легче, чем скупость души; так-то человек ты хороший, с широкой и щедрой душой, — как ни в чём ни бывало продолжал Чес, собирая консервы в стопку и откидывая раздавленную в лепёшку банку. Джон улыбался; поразительно, как порой несколько простых предложений могли повлиять на его состояние — минуту назад же думал, что ситуация нерешаема, а теперь… Впрочем, Константин понял одну такую вещь: всю жизнь мы ищем одобрения и порой от разных людей, но всё не удовлетворяемся и ищем новые проблемы, чтобы вновь чувствовать себя виноватыми, но на самом деле нам достаточно лишь одного такого человека, настоящего, одобрительных слов которого хватит сполна и надолго. Джона всю жизнь лихорадило от одного человека к другому; знал ли он, что нужный человек был под боком всегда? Конечно! Просто не верилось с самого начала в простоту в этом сложном мире…

Джон облегчённо усмехнулся, подумал, вновь встал перед каким-то уже знакомым выбором между делать-не делать и решил сделать, потому что ему давно надоело плясать под дудку своих якобы рациональных мыслей; точнее, плясать дальше он под них собирался, но не сейчас; сейчас — исключение.

— Ладно. Спасибо, — негромко ответил он, долго не решаясь на это «Спасибо», считая его чем-то непомерно сближающим. Но в данной ситуации вновь молчать и врать себе!.. Джона уже тошнило от этого; Чес, видно было, удивился нехило, но ответил лишь тихой ухмылкой.

========== Глава 17, в которой мечта стала реальностью. ==========

Радость

ползет улиткой.

У горя

бешеный бег.

Владимир Владимирович Маяковский ©.

Они молча продолжили разбирать целые консервы; в итоге их оказалось двадцать две штуки. Джон сбегал в ближайшие развалины и принёс не дырявый, большой холщовый мешок, куда они потом и сгребли своё богатство. Конечно, какую-то часть этого припаса они съедят, но остальную навряд ли вытерпят: даже в таких условиях есть только одни консервы! Нет, естественно, Джон предполагал, что в случае чего, когда выбора не будет, им придётся вталкивать в себя это мясо, но нужно было искать решение более рациональное. Константин только тогда понял, как несмышлён, ведь выход лежал на поверхности и был озвучен первым предложением Креймера.

— Что с остальными? Ну конечно продавать! Не есть же, в самом деле… — Чес насмешливо на него посмотрел, как на глупого ребёнка, и улыбнулся.

— Староват я стал для этих дел… даже догадаться не смог, видишь? — говорил Джон, потрясая мешком.

— Ну, не хорони себя раньше времени. Ты ещё от недавнего не отошёл, а берёшься решать новое. Для таких случаев есть я, — парень подошёл к нему и похлопал по плечу. — Но если ты, конечно, сомневаешься…

— Только не об этом! — Джон закатил глаза. — Ты же и сам всё знаешь, зачем же слушаешь меня?

Тогда Чес посмотрел на него строго, холодно и грустно; ему самому захотелось съёжиться от этого взгляда.

— Знаю-то я знаю, да не всё… я же не провидец и не ясновидящий, в конце концов. Я обычный человек, который привык по большей части судить по словам, — он пожал плечами и вздохнул. — Так что, Джон, в некоторых аспектах я могу быть далёким от правды. И, вероятно, оно так и есть… я далёк.

Чес, не смотря на него, прошёл мимо, за спину; Константин ощутил горечь на сердце напарника, ту самую, которую тот пытался затуманить острым сигаретным дымом и выжечь стоградусным клеймом, но которое было сильнее этого и жгло и горело у него на сердце непрекращаемым пламенем. Джон понял в ту минуту его боль, его терпкое разочарование, его слабость и очень сомнительную осведомлённость; человек, только вчера казавшийся ему опасным и знающим его насквозь и даже больше его собственного, теперь виделся ему обыкновенным парнишкой, который лишь судорожно строил догадки и был точно не уверен во всех своих умозаключениях. В противовес ожидаемому, Константину стало тоскливо, а не так, как должно было стать — радостно, злорадно, ведь теперь ему известно, какого сомнительного рода познания у Чеса. Он будто сам почувствовал разочарование, сам захотел тут же обернуться, встряхнуть парнишку и громко сказать ему, что он прав во всех своих представлениях насчёт него, что ему просто-напросто не хватает уверенности в себе. Но тогда бы это значило конец. Джон побоялся. Страх, казавшийся таким давним и уже изжившим себя, не ослабевал; Джон уже даже не помнил причины, по которой ему не следует сближаться с Чесом, а просто инстинктивно следовал этому страху, как безумный — своей молитве.

Такую неловкую паузу быстро нарушил Креймер, прокашлявшись и обернувшись к нему.

— Можешь определить, где мы находимся? Я в этом городе, сам знаешь, жил не так долго, да и не ездил так далеко…

Джон осмотрелся и покачал головой: как тут поймёшь, где именно они, если этот город не был ему родным, а вокруг был примерно одинаковый пейзаж? Те же похожие низкие обвалившиеся домишки, вывороченный асфальт, вспоротые дороги, упавшие таблоиды и обязательно что-то дымящееся невдалеке — и где-то различие между тем, что было? Но он стал искать кое-что, за что сегодня зацепился его взгляд, и, обрадованный, заговорил:

— Помнишь, когда мы выходили с утра, было видно оранжевое облако? Посмотри, где оно теперь… — он указал назад и слегка вправо. — Из-за одного этого можно сделать вывод, что нас повезли как бы в обход Ред-Хилла. Мы, скорее, сейчас дойдём до того места, где теперь моя жена, а не до той деревеньки… впрочем, оно всё рядом, — Креймер хмыкнул, посмотрел в сторону оранжевого зарева, смотрящегося слишком неестественным «закатом» на фоне молочно-серого неба, и удивлённо приподнял брови.