Холм демонов

- Ну что же, если это зависит от меня, то я готов помочь вам в поимке этого негодяя, - проникновенно сказал Василий. - Но, почтеннейший дядя Митяй, известно ли вам, кто он? Хотя бы каково его имя?

- Спасибо, довогой Савватей Пахомыч! - вскричал дядя Митяй. - Я знал, что могу на вас ращщитывать. А имя - оно давно известно: Василий Дубов.

Василий Дубов ожидал чего угодно, но только не этого. Однако очень быстро пришел в себя:

- Вы располагаете какими-то приметами этого Василия Дубова?

- Вот девовой разговор! - одобрительно кивнул дядя Митяй. Осторожно, стараясь не помять, он извлек из кармана какую-то бумагу и, развернув, протянул ее Дубову. Это был портрет не то чернилами, не то тушью, Василия Николаевича Дубова в его первоначальном виде - то есть до того, как он изменил внешность с помощью чудо-мази. Лишь много позднее детектив сообразил, что этот портрет был перерисован с фотографии годовой давности из газеты "Вечерний Кислоярск", опубликовавшей о Дубове стаьтю.

- Возьмите этот рисунок, Савватей Пахомыч, - говорил Седой, - и не расставайтесь с ним ни на миг. Он поможет вам разыскать этого зводея и захватить его живым... Или мертвым, - многозначительно добавил дядя Митяй.

- А как лучше? - небрежно спросил Дубов, уже догадываясь, каким будет ответ.

- Вучше мертвым, - ответил Седой то, что Василий и ожидал услышать.

- Постараюсь оправдать доверие, - с чувством произнес Дубов.

- Очечество ждет от вас подвига! - патетически воскликнул дядя Митяй. И оно хорошо запватит, особенно есьви вы исповните задание побыстрее.

- Ну как вы можете! - решительно возмутился Дубов. - Я иду на это исключительно ради любви к Государю и Отечеству, а не...

- Ну, денежки-то вам не помешают, - с хитроватой и вместе добродушной улыбочкой перебил дядя Митяй. - Мивиктриса Никодимауна мне по-тихому поведала, што вы собиваетесь пожениться, стало быть, на первое обзаведение средства понадобятся, не так ли?

- Так, - несколько упавшим голосом согласился Дубов. Предстоящая женитьба на Миликтрисе Никодимовне была для него новостью, но опровергать ее он не стал, а заговорил о другом:

- Дядя Митяй, а этого, как его, Данилу Ильича, еще не похоронили?

- Сегодня хоронят, - тяжко вздохнул дядя Митяй. - Как раз в полдень, на Старом кладбище. Жаль, сам я не смогу туда пойти, отдать посведнюю почесть этому преквасному чевовеку...

- А давайте я пойду заместо вас, - вызвался Дубов.

- Сходите, конечно, - несколько удивился Седой, - но для чего? Ведь вы даже не были с ним знакомы.

- Понимаете, я где-то слышал, что преступников часто тянет к их жертвам, - стал объяснять Дубов, - и многие именно на этом и "засыпались". А если Дубов придет на похороны, то я смогу проследить, куда он отправится потом, и вывести на чистую воду не только его, но и тех, кто с ним связан. Наверняка же он работает не один.

- А ведь верно! - согласился Седой. - Мивиктьиса Никодимауна описывала вас как способного скомороха и стихоплета, но я вижу, что из вас мог бы получиться хороший сыскарь.

- Покорнейше благодарю, - вежливо кивнул Дубов. - И вот еще: куда мне нести голову Дубова, если, м-м-м... дело будет сделано?

- Куда нести? - чуть задумался дядя Митяй. - Сюда, пожалуй, не стоит. Ко мне домой - тем бовее. Ага, я вам сообщу одно место, где и буду ждать по ночам. - Седой что-то черкнул на обороте портрета. - Можете приходить и без "головы Дубова" - просто чтобы довожить о ходе поисков.

- Договорились! - Василий бережно сложил портрет и сунул себе за пазуху.

***

Серапионыч уже сидел на краешке кресла, когда в залу вошел царь Дормидонт.

Доктор почтительно встал. Царь глянул на него так, будто хотел испепелить взором. Но ничего не сказал. Сел. Сам налил водки.

- Садись, эскулап. Выпьем, - глухо сказал он.

Выпили. Помолчали. И тогда царь заговорил вновь, только теперь в его голосе появилась неестественная для него горькая, долго таимая тоска:

- Я старый больной человек. Выписал бы ты мне какое лекарство, эскулап.

- Единственное лекарство, какое я могу вам предложить - это быть честным по отношению к самому себе, - деловито отвечал Серапионыч.

- Ты вместо того, чтоб о моем здоровье озаботиться, жилы мои на локоть мотаешь! - сверкнул глазами царь.

Серапионыч на это ничего не отвечал, лишь молча внимательно смотрел на Дормидонта, ожидая продолжения. И тот, не выдержав молчания, заговорил вновь.

- Чего ты от меня хочешь, эскулап? - уже срываясь на крик, вопрошал царь.

Но Серапионыч продолжал хранить молчание.

Тогда царь вскочил со своего кресла и заметался по зале, бормоча себе под нос проклятия. В конце концов он подскочил к Серапионычу и ухватил его за галстук. И притянул к собственному лицу. Так близко, что, казалось, у царя три глаза вместо двух.

- Я старый человек! - тихо, но грозно заговорил он. - Я хочу спокойно дожить свои дни и предстать перед Богом!

Серапионыч слегка придушенным голосом отвечал:

- А сможете ли вы, Ваше Величество, сказать Господу, что сделали на этом свете все, что могли и что должно?

Дормидонт зарычал, как разъяренный лев. Он отбросил галстук Серапионыча, и тот столь резко опустился в кресло, что чуть не упал. Царь с проклятиями смел со стола графин и грохнул кулаком.

- Что ты хочешь от меня, эскулап? Чего добиваешься?! - с тоской и яростью выкрикнул он.

Но Серапионыч молчал, поправляя галстук. Тогда царь склонился через стол и прямо в лицо выкрикнул:

- Чего тебе от меня надобно?!

- Мне ничего не надо, - спокойно отвечал Серапионыч, - это народу надо.

- Что ему надо? - снова выкрикнул Дормидонт.

- Народу, всего-навсего, нужен царь, - развел руками доктор. - Отец и заступник. Чтобы он вышел и сказал всю правду о надвигающейся опасности.

Чтобы люди знали, что царь думает о них, печется о них неустанно. А не заперся в своем тереме, как говорят злые языки, и водку пьет.

Дормидонт устало осел в свое кресло. Прикрыл глаза рукой. В зале повисла тягостная тишина. Серапионыч встал, поправил еще раз галстук и двинулся к дверям. Под его ногами захрустело стекло разбитого графина, но царь даже не поднял взгляда в его сторону. Серапионыч задержался в дверях, глядя на массивную фигуру Дормидонта, застывшую в золоченом кресле. Тихо прикрыл за собой двери и пошел, улыбаясь чему-то своему, чему-то хорошему.