Церон<br />Роман. Том II

Смотря сквозь нее отсутствующим взглядом, фигура двигалась к спальне. Подойдя вплотную к Нелли, у призрака глаза сделались осмысленнее. Ощетинившись на призрак подобно самке, у которой хотят отнять детеныша, Нелли ждала. Ждала холодно, расчетливо. С любопытством она увидела перемену, происшедшую с призраком. Теперь глаза его стали до странности знакомыми. — Где я видела этот отсутствующий взгляд? Где?… — У Осаки, — шепнул ей внутренний голос. Этим взглядом он смотрел на нее, прощаясь с нею. — Осаки? Зачем он здесь? Что он хочет здесь? — Мести, — прошептал внутренний голос. — Осаки! — крикнула Нелли. Это был вопль, от которого заледенела кровь в жилах профессоров, сидевших в кабинете. Пока призрак остановился, сверля своим взглядом Нелли. Мысль Нелли лихорадочно работала. К ней вернулась самоуверенность, она знала, кто ее враг. Вспомнились слова Осаки, сказанные ей когда то очень давно.

— Если когда либо, Нелли, вы станете перед лицом чего-либо неуловимого, внушающего вам смертельный ужас, не теряйтесь. Сосредоточьте всю себя в одной мысли, в одном желании. Помните! — заклинал ее тогда Осаки, — сосредоточьте себя без оговорок, без задних мыслей, иначе вы погибли.

Все существо Нелли наполнилось одним чувством, чувством ненависти к Осаки, жаждой его смерти. Постояв несколько мгновений перед Нелли, фигура сделала попытку пройти через нее и не смогла. У нее искривилось лицо, она напомнила человека, неожиданно споткнувшегося на ровном месте. На губах появились клочья пены. Свет, излучаемый глазами, стал тускнеть. Фигура попятилась от Нелли, тая в вечернем сумраке. Со всех сторон на помощь Нелли бежали перепуганные люди. Раньше, чем кто-либо сумел ее подхватить, Нелли упала на пол. Она пришла в себя в своей постели.

— Что с О'Генри? — был ее первый вопрос.

— Выздоравливает, кризис прошел.

Нелли повернулась к стене и в то же мгновение заснула. Это был первый нормальный сон за долгий ряд дней, проведенных ею у постели мужа.

IX

Вверх по широким ступенькам крыльца струился человеческий поток. Праздничная одежда, надетая на людях, торжественность, написанная на их лицах, затушевывали характерное в каждом и делали их похожими друг на друга. В этом потоке между фигурами, подавленными сознанием собственного достоинства, изредка встречались и обычные смертные. Попадая на верх лестницы, смертные протягивали облеченным в форму фигурам свои синие билеты с золотым гербом. Беглый, но зоркий взгляд, брошенный на билет, милостивый кивок головы, и смертный выскальзывал из толпы депутатов. Облегченно вздыхая, рядом с такими же, как он, автоматами, по лестницам он попадал на галерею, окаймлявшую оранжевый зал.

Дойдя до галереи, Бэби почувствовала себя свободнее. Сверху блестящие представители народа не импонировали ей. Их аффектированные жесты, гордый натянутый вид казались смешными. Галерея быстро наполнялась. С каждым новоприбывшим она становилась независимее, оживлялась все больше. Удачные остроты насчет депутатов, собравшихся в оранжевой зале, сопровождались каждый раз взрывом громкого хохота. Чем оживленнее становилось на галерее, тем чаще депутаты бросали снизу на нее недоверчивые взгляды. Кое-кто шептал соседу недовольным тоном, что какой отбор не делай, улица всегда останется улицей, легкомысленной, экспансивной, всегда готовой затоптать в грязь вчерашнего кумира. Говорили шепотом об участившихся аттентатах.

— Идет! — гулко разнеслось по оранжевой зале и, как эхо, перекинулось на галерею.

Когда Джильотти, окруженный членами правительства, появился у входа, грянул гимн. Депутаты подтягивали дребезжащим голосами. Его подхватила галерея, а вскоре через громкоговорители услышал его и толпящийся снаружи народ.

Сознавая торжественность минуты, Джильотти плавно проплыл через проход, образованный почтительно склонившимися депутатами, и взошел на трибуну. На ней он замер.

— Посмотри, — раздался сбоку от Евы свистящий шепот, — ты говоришь, протекция, а вот Джильотти-то без всякой протекции выбился.

— Нашел тоже подходящий пример, — ответил первому голосу другой.

Бэби оглянулась. Влево от нее двое молодых людей спорили, устремив свои взоры на Джильотти.

После краткой паузы они продолжили свой спор.

— Ты из упрямства это говоришь, — возразил, помолчав, первый. — Ты не можешь знать его биографию.

— Не знаю и знать не желаю, — произнес с досадой второй голос.

— Твое упрямство ни к чему. С пяти с половиной лет Джильотти уже работал. Сидя за кассой ростовщика, он принимал деньги.

— Ты преувеличиваешь?

— Нисколько. Давая ему деньги на сладости и игрушки только за написанный вексель, ростовщик научил его им. В пять с половиной лет Джильотти уже знал все одиннадцать способов заполнять вексель.

— Подумаешь?

— Конечно, нужно подумать над этим, — спокойно продолжал первый молодой человек. — Ты, например, в пять лет играл в детском саду, — бросил он насмешливо своему соседу.

— Не помню, — буркнул тот в ответ.

— А что ты делал в десять? — не унимался первый.

Шум, наставший в оранжевой зале по окончании гимна, лишил возможности Бэби расслышать конец разговора.

Джильотти, скромно наклонив голову, спокойно ждал, когда овации улягутся. Ждал этого и Орлицкий на другом конце земного шара. Любовно проведя рукой по лежащим на кафедре листкам бумаги, Джильотти начал свою речь.

— Мы, — начал вкрадчивым голосом Джильотти, — камень по камень построили наш дом. Строили мы его сами для себя. От нас же откуда-то издалека какие то фанатики требуют, чтобы мы наш дом разрушили. Они утверждают, что смогут построить лучший. Нам не нужен их хороший новый дом. Нас, каменщиков, удовлетворяет то, что мы сами для себя построили.

Бэби с затаенным дыханием слушала Джильотти. Так же напряженно, как и она, слушала его вся галерея. Изредка взор Джильотти отрывался от конспекта речи и, скользнув по головам депутатов, уходил вверх на галерею. Бэби заметила, что в эти моменты в голос Джильотти вкрадывались новые ноты. Проследив его взгляд, Бэби улыбнулась. В широком поясе из платины, вся в черном, с отливающими зеленым волосами, холодная и бесстрастная сидела звезда балета.

— Если мы не согласимся, — продолжал Джильотти, возвысив голос, — нам угрожают войной. Если мы согласимся, нам обещают мир. Кому его обещают? Нам, маленьким мирным труженикам. По какому праву?! — гремел с пафосом Джильотти. — Разве мы кого-нибудь тронули?

— Ну, что в ней особенного? — раздалось сзади. Говорили две девушки.

— Ну, как это возможно, — говорила толстушка подруге, — что он мог увлечься ею. — Посмотри только, Эсти, как идет к нему эта седая прядь волос. А глаза его, — томно вздыхая, восхищалась она, сколько ума в них.

Эсти, девушка с острым худощавым личиком, пожала плечами.

— Самое возмутительное во всей этой истории, — произнесла она поучительным тоном, — что у этой особы нет диплома.

— Как? — ужаснулась толстушка, — она не кончила университета?

— Нет, — ответила Эсти, — не кончила. Ты видишь теперь, моя дорогая, насколько наши мужчины еще варвары.

— Наверное, она его обворожила, — попробовала толстушка вступиться за Джильотти.

— Обворожила! — рассмеялась саркастически Эсти. — Нет, голубушка, мужчины звери были, есть и будут. Их нисколько не интересуют ни наши дипломы, ни наши души.

У громкоговорителей на улицах и площадях толпилась публика. Они передавали хаос звуков, наставших в оранжевой зале, когда Джильотти кончил свою речь. Тут же на пространственном экране громкоговорителя виднелась фигура Джильотти. Он стоял, скромно потупив голову, выжидая, когда утихнут разбуженные им страсти. К одной из таких групп подошла скромно одетая пожилая женщина.

— Случилось ли что-нибудь? — спросила она, вмешиваясь в толпу.

— С жиру бесятся, бабушка, вот что случилось, — зло произнес один из стоящих в задних рядах. Сказав это, он боязливо посмотрел кругом.