Дикая охота. Полотно дорог (СИ)

Мару била крупная дрожь, а сердце стучало тяжело, словно кто-то сжал его тяжелой рукой прямо в груди. Как же больно, духи мои! Не оставьте меня, вечные, дайте сил, просите за меня – вы ныне к Нему ближе…

- И Синеокая знает то. Ей неведома жалость, неведома и любовь. Она ведома слепой жаждой, той, что древнее самого мира – породить смерть. Породить бездвижье, в котором не будет рождено ни единого лучика света.

Мир раздвоился. Стал прозрачным, и один слой лег на другой, как свет ложится на тень. В затхлом подземелье Мара увидела лесные дебри – образ пришел совершенно неожиданно, яркий и знакомый, такой нужный сейчас, словно глоток воды. Она по-прежнему слышала старуху, видела образы, градом падающие на нее откуда-то из чернильной мглы, и чувствовала безумное напряжение, но теперь даже самое страшное слово не могло причинить ей боли.

- Она хочет этого, она жадно тянет к Колесу белые руки – видишь, как остры ее когти? Она зовет к себе темноту, что гораздо страшнее любой тьмы вокруг нас – и та подчиняется ей. Что ты можешь противопоставить ей, сестрица? С чем ты выйдешь против нее?

Перед глазами разливалась темная гладь синих прудов, которую медленно рассекали черные листья – от них во все стороны расползались волнами тонкие кольца, разрастающиеся все больше. Подходя к обрывистым берегам, залитым лунным светом, они опадали, и прибрежную гальку не тревожило даже легкое, словно перышко, касание воды. Россыпь белых звездочек ночных цветов сползала по склону вниз, прямо к серебряной дорожке бликов, колеблющейся на глади пруда. В живом зеркале отражалось черное переплетение ветвей, за которым начиналось темно-синее небо – и вода сама становилась небом, глубоким, не имеющим ни дна, ни границ.

Уж мне-то точно есть, что поставить против ее холода. Мне – точно есть.

Кажется, Мэгавар увидела. Слепая ведьма хрипло рассмеялась, и белые пряди ее волос колыхнул невидимый ветер.

- Хватит ли того? За ее спиной – весь холод мира, остановка, смерть. А что за твоей спиной, сестрица?

За спиной Мары – вернее, под ней, - дышала прогретая за день земля. Это было так странно: ее тело, совершенно ослабшее, находилось в подземелье старухи, а сама она бродила в ночной чаще и понять не могла, задевают ли ее босые ноги травинки, или это - тонкие лучи звезд. Она лежала на берегу, и под одной ладонью ее был мягкий прохладный песок, а под другой – сеть густой травы. Позвоночником ведьма чувствовала острые комочки земли, крохотные веточки, корни, уходящие вглубь – то ли земли, то ли ее самой. Она медленно повернула голову, словно во сне – и движение получилось таким, словно время обратилось жидким тягучим медом, а сама она стала пчелой, тонущей в нем. По самому краю воды росла трава, и на тонких стебельках сияла огоньками роса. Или не роса?.. Свет, мягкий и пушистый, казался ручным котенком – и заключался он в прозрачной оболочке капель.

Совсем как я в смоле времени…

Она слушала землю, положив голову набок и ухом прижавшись к шершавой поверхности, укрытой травяным ковром. Глаза ее впивались в воду, над которой волшебными фонариками светилась та самая роса. Под травой была галька, мелкая, круглая, поблескивающая влажными боками. Еще ниже прозрачной тонкой пленкой вода отделялась от земли, а дальше начиналась темнота…

В темноте плыли листья – а еще звезды. Тысячи звезд, собранные в крохотные спирали и скопления. Там переливался свет, и в золотых и розовых клубах сияющей пыли черными росчерками скользила пустота – Мара слышала об этой пустоте от духов, возвращающихся по весне из-под корней Древа Бессмертного. У самого окаема пруда звезды едва-едва мерцали, бледные и размытые – а вот ближе к центру разгорались ярче и ярче. Их становилось все больше, и они плавно кружились, словно те самые черные листья на поверхности. Ветер, движущий миры, медленно нес их на своих крыльях, заставляя выстраиваться звездные скопления в узор Вселенной, и подталкивал их к самому центру, где сияло огромное, гигантское Солнце. Сквозь боль, сквозь натянутые вены ведьма ощутила покой и теплую ладонь бога, гладящую ее по голове. Мара улыбнулась: она смотрела не в зыбь озерной воды. Не пруд – всевидящее око Бессмертного, где вместо зрачка горело солнце, а вместо радужки разливалась то ли вода с листьями на донышке, то ли небо со звездами.

У Даэн тоже были глаза со звездами – разве что застывшими в смоле. Золотые искорки стягивались к зрачку, как галактики в глазах бога тянулись к солнцу. Как свет, пойманный в каплю воды, стремился собрать все лучики и свести их в одну белую, сияющую точку.

Как пустота, рассеянная в каждой частичке тела, накапливается в сердце пульсирующим комком, когда размыкаешь уста в беззвучной молитве. И как только последняя капелька тишины достигает сердца, наступает момент ни с чем не сравнимого наслаждения, неземного блаженства – момент единения со всем миром, когда нет тебя – но ты есть все.

А Мара любила васильки. Любила мир – и мир любил ее в ответ, всей собой любил, искренне и нежно. А еще Мара любила Даэн – и не знала того, что способно было бы остановить или сломить силу любви.

- Моим теням дела нет до богов и людей, сестрица – они живут себе, запоминают мир. Пьют его, и им все равно, что взять – жизнь ли, смерть ли. Многие чужаки, попавшие в Лореотт, говорили, что место здесь гиблое. Даже они чуют память моих теней – просто не знают, как сказать о том, вот и зовут ее гиблой… Мертвой. И если дикие убьют тебя, мои тени выпьют твою смерть. Они уже выпили смерть наших девочек, милых наших златоглазых детей, и не они метались в этих стенах, не они оплакивали ушедших так рано… Их оплакивала я. Не дай моим слепым глазам снова ощутить соль и горечь слез. Не дай моему сердцу снова тосковать. Не уходи туда, куда ушли Небесные Дочери.

Солнце застыло в капельке древесного сока, ползущего по шершавой сосновой коре. Даэн застыла где-то в сердце, отпечаталась бесконечно красивым узором на радужке.

- Дорога к Сестрам идет сквозь Мертволесье – мне незачем идти по следу пропавших девочек. Путь Птиц – на восток, мой же – на север. Даэн совсем скоро возвратится к вам с вестями, я же вряд ли однажды увижу тебя снова, Знающая.

Мэгавар покачала головой, горестно вздыхая. Мара заметила, как замедлились движения беспокойных рук старухи, словно нить на невидимом веретене уже заканчивалась. Да и пелена темноты опала, хоть и контуры предметов все еще оставались размытыми, словно спрятанными под тонкой вуалью.

- Ни одна из них не вернется – из смерти выхода нету, сестрица. Тебе ли не знать? Ни одну из вас я не увижу больше. Только ты, сестрица, не уходи до срока – хоть путь у тебя и один. Но до срока – не изменяй его… Не ты… - бормотание эльфийки становилось все неразборчивей, пока наконец не стихло.

Ведьма видела, как прозрачный тонкий силуэт на берегу пруда еще больше растворяется в воздухе, теряя четкие очертания. Только глаз бога со звездами и опавшей листвой внутри все еще глядел на нее, высвечивая самые далекие уголки души.

- Вернется, Знающая, - Мара улыбнулась уголком рта. Боль и тошнота медленно, словно нехотя, отступали, хоть и тело тяжело наливалось усталостью. Ведьма знала – если сейчас на ноги поднимется, тут же на месте рухнет от слабости. Едва ли в ней остались силы.

Зато была вера. Такая надежная, мощная, словна скала – уж кто-кто, а Птица вернется, хоть из смерти, хоть из бесовских разломов. Эту женщину боги всех миров оберегали, и золотые искры в ее глазах не могли угаснуть. Холодная Ярис не заберет ее. Никто тебя не заберет.

- Смерть там, под камнем, притаилась змеей, свернулась черным кольцом и ждет-поджидает… Не ее поджидает, тебя, - зашептала Мэгавар, и веки ее ни разу не сомкнулись, - Клыки ощерила и глядит, всматривается во тьму… Не иди, не гляди в ту сторону, сестрица! – костлявая рука старухи снова впилась в ее запястье, и Мара едва сдержала стон – символы на ладони ведьмы жгли кожу каленым железом, - Она ударит, как только почует чужака… Она заберет их взамен тебя – но так и должно, ибо ты отдашь себя за всех нас, сестрица… Не тебе менять узор, не тебе заплетать нити, а потому не ходи туда. Пойдешь – все будет зря, горемычная, все зря… Отпусти птицу, верни ее богу и небу – а сама делай что должно.