Сыны Всевышнего (СИ)

Роман растерялся. Он словно с налёту наскочил на преграду. Эффект тот же: искры перед глазами и ощущение того, что выглядишь как полный дурак.

– Чушь всё это, – не сдержавшись, воскликнул он, – ни чёрной, ни белой, ни серой, ни розовой магии не существует. Магия есть магия!

Мюнцер снова фыркнул. Похоже, сегодня он был в отличном расположении духа.

– Может, Вы просто дальтоник? – весело спросил он.

Роман стиснул зубы:

– Значит, нет?

– Ну почему сразу нет? – Мюнцеру явно нравилось выводить его из себя. – Вы присядьте, молодой человек. Или Вы торопитесь?

Роман никуда не спешил, пусть Мюнцер не рассчитывает так просто от него избавиться.

– Так чего именно Вы хотите, молодой человек? Мне почему-то кажется, что Вами движет отнюдь не научный интерес.

Поддаваясь внезапному порыву, Роман откровенно признался:

– Меня интересует техника вспоминания. Так что Вы абсолютно правы – цель у меня сугубо практическая. Но если окажется, что для получения результата мне понадобится продираться сквозь все эти дебри сфирот, парцуфим и Божественных Имён – я готов сутками сидеть, чтобы усвоить всё, что необходимо.

– А как насчёт шаббата, законов кашрута, соблюдения заповедей, обрезания, наконец? – лукаво спросил Мюнцер.

Роман густо покраснел. Он даже не предполагал, что может так заливаться румянцем.

– При чём тут это? – разозлился он.

– Не притворяйтесь, что Вы не понимаете. Но если Вам неприятно даже думать об этом, то почему бы Вам не заняться, к примеру, йогой? Тоже, говорят, помогает… – очень ехидно пропел Мюнцер.

– Йогой так йогой, – вконец рассвирепел Роман. – Мне без разницы. Лишь бы результат был!

– Я так и думал, – ядовито прокомментировал Мюнцер.

– Я так понимаю, что могу убираться ко всем чертям? – О, как хотелось Роману быть невозмутимым и бесстрастным, но разве у него когда-нибудь это получалось?!

– Вы безусловно можете делать всё, что Вам угодно, молодой человек. Я только не понимаю, что Вас так рассердило? Неужто Вы никогда не задумывались над тем, что любое религиозное учение неотделимо от культовой практики? Что, если Вы, например, захотите достичь высот христианской святости, то Вам придётся принять Крещение, прибегнуть к Таинствам, соединить свой дух с молитвой настолько, чтобы она стала такой же естественной для Вас, как дыхание или биение сердца. Распять свою плоть «со страстьми и похотьми». На деле, а не на словах стать смиренным и проявить любовь к ближним и врагам реальными поступками, а не высокопарными заявлениями. И недостаточно просто прочитать Евангелие и сказать: «Мне нравится всё, что там написано!». Почему соблюдение Субботы или обрезание кажутся Вам необязательными условиями для постижения тайн Каббалы?

– Потому что я точно знаю, что они необязательны! – твёрдо ответил Роман.

– Интересно, почему Вы так в этом уверены?

– Потому что за всей этой мишурой скрываются вполне универсальные вещи. Потому что обрезание и Суббота – это символы, понимание которых важнее, чем тупое исполнение их на практике, – выпалил Роман и сам удивился – он что, действительно такой умный? Вот уж не ожидал сам от себя!..

– Смело. Назвать мишурой то, что столетиями приводит людей к искомому духовному результату… Но в чём-то Вы безусловно правы. В каждой религии есть внутреннее ядро, содержание которого, по сути, идентично – что в исламе, что в христианстве. У иудеев есть Каббала, у мусульман – суфизм, у христиан – исихазм и мистика преподобного Серафима Саровского, Симеона Нового Богослова и Григория Паламы, у индуистов – Рамакришна, Вивекананда и Шри Ауробиндо. Но, заметьте, все эти учения ценны тем, что дают ключ к давно забытому и утерянному смыслу тех самых действенных ритуалов и практик, которые Вы так решительно обозвали мишурой. Разве можете Вы без Причастия достичь полноты соединения со Христом? Или Вы в состоянии достичь Нирваны без медитации?

– А с чего Вы решили, что мне всё это нужно – нирвана, просветление, обОжение?

– Действительно! Вот уж глупость-то я сморозил! Вы же у нас маг! И Вам нужна только сила. И что с нею делать Вы ещё не решили. Скорее всего, будете просто упиваться ею. Как наркоман…

– С какой стати Вы меня оскорбляете?

– Да что Вы! Я ещё не начинал!.. – заверил его Мюнцер. – Где Ваша Тора? – внезапно спросил он. – Дайте-ка её сюда! Я Вам кое-что покажу…

Роман послушно протянул ему свою книгу.

Раскрыв Тору, Мюнцер внезапно заговорил так быстро, что Роман автоматически переключился на другую скорость восприятия, на которой он, как диктофон просто фиксировал услышанное безо всякого критического осмысления материала. А Мюнцер всё давил своим внезапно окрепшим голосом, всё нагнетал обстановку, повышая и повышая тон, как вошедший в раж сектантский проповедник.

– Смотрите, смотрите, мой юный друг, ведь это же всё про Вас: «вэхаарец хайта тоху вавоху, вэхошех аль-пнэй техом» (2)… Посмотрите, ведь это же всё про Вас! Это Вы изгнаны из Рая. Вы жаждали стать «как Боги» и вместо этого обрели смерть. Это Вы не можете отличить Добро от Зла. Вы вместо того, чтобы с сынами Сифовыми призвать Имя Божие, строите городские укрепления и создаёте различные хитрые орудия, которые безо всякого Божественного вмешательства увеличивают Вашу силу. Вы ненавидите брата Вашего Авеля за то, что его жертва приятнее Богу, чем Ваша. Вы строите Вавилонскую башню. Это Вам в данный момент грозит потоп. И как далеко ещё Вам до Исхода, до Пасхи, до освобождения из рабства! Как же должен быть сокрушён Ваш дух, чтобы Вы смиренно подставили свою шею под ярмо закона, чтобы Вы приняли Тору! Чтобы Вы жили по заповедям, а не как Ваша левая пятка захочет! Вы думаете, что первый гордо шагаете по этому пути? Вам не приходило в голову поинтересоваться, что стало с теми, кто проторил эту дорожку? Где они теперь? Почему наш мир не наводнён Богами, равнодушно попирающими прочих смертных? Ах, да! Наверное, есть миры и получше!

2 «И земля была безвидна и пуста, и тьма над бездною» – Быт. 1,2 (древнеевр.).

Сквозь странный гул в голове Роман слышал чей-то до боли знакомый голос. Он не мог разобрать слов. Стало так тошно. Паника волнами накатывала на него. Хотелось закричать, чтобы Мюнцер прекратил свои шаманские камлания. Когда это состояние достигло своей критической точки, внезапно всё оборвалось. Вспыхнуло видение…

Диск лежал посреди комнаты на маленьком изящном столике с высокими изогнутыми ножками. За узорчатыми решётками проглядывало голубое небо, яркое, как кусочки слюды в витраже. Кроме неба отсюда, из башни, не видно вообще ничего. Так и кажется, что здесь ты один в целом мире посреди этой прохладной синевы. Но, если подойти к окну, можно увидеть внизу замощённый плитами тихий внутренний дворик с маленьким фонтаном, обведённый по периметру галереей с ослепительно белыми на солнце колоннами.

На подставке возле одного из идущих по кругу окон у распахнутой решётки стоит телескоп. Роман видит свои руки на рычажках агрегата. Он ничего не делает, просто рассеянно поглаживает блестящий металл.

– Завтра солнечное затмение, – говорит кто-то за спиной. От этого голоса почему-то переворачивается всё внутри. Это его Роман слышал всё время, когда пытался вспомнить.

Завтра затмение. Завтра…

В этом видении Роман ощущал себя очень взрослым – ну, примерно, как Руднев – уверенным в себе и властным. А тот, чей голос раздавался за спиной, был очень молод, наивен и доброжелателен. Почему-то именно эти качества говорящего пробуждали в душе лёгкое чувство вины, которое Роман безжалостно давил в зародыше. Всё должно работать и приносить пользу. Тем более чья-то преданность. А то, что этот юнец безгранично ему предан, Роман почему-то знал наверняка.

– Хочешь отказаться? – довольно грубо спрашивает он.

Раздаётся обиженное сопение.

– Тогда помолчи. – Он оглядывается, но никого уже нет. Только торопливые дробные шаги по лестнице, ведущей вниз.

Он усмехается и подходит к столику. Диск блестит на солнце – какой-то новенький и… пустой. Роман берёт его в руки. (Внезапно его кольнуло: совсем другие надписи и знаки – незнакомые). Всё получится, – удовлетворённо говорит он себе. Жаль, что не обойтись без этого молокососа. С ним столько хлопот! Как же сложно иметь дело с людьми, которым ничего от тебя не надо! С такими вот бескорыстными трепетными душами, которые впадают в чёрную меланхолию от любого не слишком приветливого слова.