Сыны Всевышнего (СИ)

– Откуда я знаю?

– Ну не знаешь и не надо.

Ладно. Похоже, рассказывать об этом он сейчас не расположен. Что ж – проявим деликатность, давить не станем.

– Вы что же – целый месяц там были?

– Да.

Занервничал. Да успокойся ты, Бергер! Не стану я тебя пытать! Пока…

– Постой. А родители? Они вот так запросто тебя с незнакомыми дяденьками отпустили?

Усмехается. Плечами пожимает.

– О! Это отдельная история! Мой старший брат в этом году закончил семинарию и поступает в Духовную академию. Священником хочет стать. А Аверин с Радзинским там преподают. Меня с ними без разговоров отпускают. Хоть на край света.

– Погоди. Ну, Аверин, понятное дело, историю преподаёт. А Викентий Сигизмундович?

– Он же филолог. Тоже, кстати, доктор наук. Он древние языки преподаёт.

– А конкретнее?

Хотя всё и так уже ясно. Если я сейчас услышу «древнееврейский», разнесу этот трамвай вдребезги.

– Древнееврейский. И не надо так злиться! Он не смог бы тебе уроки давать. Он очень занят. Николай Николаевич так сказал. И ты же сам хотел с Ливановым заниматься!

– Так ты и о моих занятиях всё знаешь!

– Конечно. Наслышан о твоих успехах.

– Чудесно. Что ж я-то ни о чём не наслышан?!

– Может, потому, что ты ничем кроме себя не интересуешься?

Осторожно так спрашивает. Щас как дам в зубы! Умник… Похоже, услышал. Обиделся.

– Ладно. Проехали. А Ливанов – дай угадаю – ученик Радзинского.

– Точно. Викентий Сигизмундович тогда в ИСАА преподавал и, как он говорит, «поймал Ливанова за шиворот».

– Как это?

– Он шёл за ним следом, а Ливанов задумался и чуть в открытый люк не шагнул. Радзинский едва успел его за шиворот схватить. Правда, он на пару месяцев раньше его приметил. Ливанов был тогда на первом курсе – семнадцать лет ему было, он сам говорил – и стал ходить к Радзинскому на семинар. Очень любознательный был. А семинар был для третьего курса. Но Викентий Сигизмундович прогонять его не стал. Сделал вид, что не заметил. Но запомнил.

Как же всё интересно-то… Приметил, завлёк… А для чего? А ещё говорили, что каждый приходит к ним сам…

– А что у тебя за дела с эти китайцем?

– Он не китаец, он русский.

– Ну, я тогда тоже русский.

– А я и не спорю!

– Ох, Бергер… Так на какую же тему вы дружите с этим русским китайцем?

– На тему здорового образа жизни для ботаников.

– Самокритично.

– Николай Николаевич сказал, что я слишком хлипкий. И ещё одно такое приключение меня добьёт. Велел заниматься. Познакомил с Алексеем. Может достаточно меня допрашивать?

– Вообще-то техника ведения допроса предполагает в таких случаях усиление давления на подследственного с целью окончательно сломить его волю и вытянуть из него побольше. И потом – ты так интересно рассказываешь! Слушал бы тебя и слушал… Но мы действительно уклонились от темы. А то ведь опять пропадёшь на целый месяц, знаю я тебя, и я рискую остаться без важной информации. Поэтому вернёмся к нашим хм… овечкам. Пока я не забыл. Ты надписи-то успел тогда прочитать на диске?

– Только одну успел. И то только потому, что она уже знакомой оказалась.

– Знакомой?

– Ну да. Это цитата была. Из «Шир хаширим» (1).

1 «Песнь Песней» – (древнеевр.). Название одной из библейских книг.

– Интересно. И что же это было?

– «Ани йешена велибби эр» (2). Дай тетрадь…

2 «Я сплю, а сердце моё бодрствует» – (древнеевр.). Песнь Песней 5, 2.

Карябает скорописью прямо на обложке. Ох, и разозлится же Мюнцер!..

– Постой, я сам… «Я сплю, а сердце моё…»

– Пробудилось. Или бодрствует. Ур – это пробуждаться…

– Почему женский род?

– Вот только не говори, что ты «Песнь песней» не читал!

Ну, не читал я. Чего сразу за голову хвататься, как будто я кастрюлю на плите забыл, или ключ от дома потерял?

– Держи, чернокнижник!

Так, интересно. Библия. Синодальный перевод. Почему синодальный? Надо будет потом спросить, что это за зверь такой…

– Читай-читай! Она небольшая…

И, правда, несколько страничек всего.

Хм… Неожиданно. Нетривиально так для канонического текста. В голове лёгкий звон, как будто само пространство и время изменились. Словно в другой мир окунулся и сразу вынырнул. И не узнаёшь ничего вокруг. Бергер так обычно смотрит, когда от книги его отрываешь: как через стекло на тебя глядит…

А в трамвай так никто и не зашёл. Как будто он заколдован.

– Э-э-эм… Честно говоря, не знаю, что и сказать… Как-то всё это… далеко от духовности…

– Рот закрой.

Хорошо. Уже закрыл. Чего так нервничать? Господи, как же он на Аверина стал похож! Просто одно лицо! А взглядом так и пришпиливает – чувствуешь себя бабочкой, которую булавкой проткнули.

– Почти вся любовная лирика Востока – это метафора. Духовных исканий. Возлюбленный – это Бог. И все перипетии духовного пути имеют соответствующие, скажем так, романтические аналогии. Но для тебя это – пустой звук. Насколько я понимаю…

– Ну, если так…

– Нам пора выходить.

И точно – приехали.

====== Глава 44. Разобрать или разобраться ======

Роман подошёл к изготовлению десерта для Бергера со всей ответственностью, но и с некоторой долей иронии, которая выразилась в едва заметном глазу излишестве и вычурности: разноцветные шарики мороженого он полил сиропом, сверху посыпал тёртым шоколадом и всё это украсил ягодами вишни и листиками мяты. Бергер, когда увидел всё это великолепие, просто покатился со смеху.

– Похоже на подношение для божества! Спасибо, Рома! – сердечно поблагодарил он, откладывая в сторону своё чтение.

Ну конечно, он тут времени даром не терял. Выудил откуда-то «Священную Книгу Тота» и с интересом её изучал. Устроился он почему-то на кровати: сел по-турецки, обложился книгами – в общем, за какие-нибудь десять минут полностью в романовых апартаментах обжился. Причём так ненавязчиво, что у хозяина комнаты это в общем-то не вызвало никакого протеста.

– Извини, в кресле твоём мне стало как-то нехорошо, – всё-таки счёл нужным объясниться он. – Такое ощущение было, будто кол в сердце воткнули. Еле отдышался.

Роман предпочёл это никак не комментировать, но настроение сразу испортилось. Кирилл искоса взглянул на него, но тоже больше ничего не добавил. Ну, и слава Богу! Роман с чашкой кофе уселся на другой конец кровати, удобно устроил под локоть подушку и погрузился в меланхолическую задумчивость.

– Я вижу, что ты часто так по ночам сидишь. А кофе пьёшь чёрный и без сахара. Б-р-р, – поёжился Кирилл.

– Бергер, а почему я про тебя ничего не вижу? – вдруг зло спросил Роман. – И не надо отвечать: «А я откуда знаю?».

– Ром, но я, правда, не знаю! Ты – это ты, а я – это я. Вот и всё.

– Нет, дорогой, не всё. Давай, по порядку. Вот, был ты маленьким мальчиком… и?

– Что – и?

– Рассказывай, давай. Выкладывай о себе всю подноготную! И только попробуй что-нибудь утаить – я сразу замечу! – раздражение Романа всё нарастало.

– Но я так не могу – это слишком личное… – напрягся Кирилл.

– Забудь. Нет в твоей жизни больше ничего личного, – жёстко приказал Роман. Он затаил дыхание и сосредоточился.

– С какой это стати?

– С такой. Я так сказал. Рассказывай.

Кирилл открыл было рот, чтобы возразить, но почему-то не стал, а вздохнул и уже послушно собрался «выкладывать о себе всю подноготную», но вдруг замер, будто прислушиваясь к чему-то внутри себя, потом потряс головой и неуверенно засмеялся:

– Фу-у, у тебя почти получилось, Шойфет! – он посмотрел на Романа с опаской. – Ты меня почти что заставил… А я-то попался, как дурак! Знаешь что, я, пожалуй, пойду…

– Сидеть. – Роман разве что не искрился от злости. Подумать только – сорвалось! Первый раз ему удалось так плотно подобраться к этому вечно ускользающему умнику и – сорвалось! Он вскочил на ноги, отставляя чашку на прикроватную тумбочку, и посмотрел на несчастного Бергера так, что стало понятно – выйти ему отсюда просто так не удастся.