Музыкальный Дом (СИ)

Во дворце Уилл сам мог решить, хочет ли он слышать чужие воспоминания и где проведет спокойную ночь. Возле своего старого дома, в солнечный день, пока сладкий, пьянящий аромат магнолий и орхидей, смешиваясь с жарким летним воздухом, наполнял легкие, или на борту залатанной лодки, рассекая стоячие, цветущие воды и посылая ровные, большие круги.

Когда все кончится, сможет ли Уилл выломать себе путь наружу? Переживут ли они разделение, и кто именно выживет? Лектер знал последствия, знал, что доспехи, которые он дал Уиллу, срастутся с ним, как вторая кожа. Знал ли сам Уилл? По крайней мере, догадывался, и тогда цена казалась справедливой.

У него оставался последний выход. Раз Ганнибал не мог зайти в собственные подземелья, то это сделает он. В конце концов, теперь это были и его подземелья тоже. Может, там он найдет оружие против их связи или против самого Ганнибала?

Уилл видел весь дом, кроме спальни, и туда он совсем не хотел идти. Даже несмотря на их странную близость, Уилл избегал видений о сексе, как огня. Это было бы нечестно по отношению к Алане.

Но ведь она догадывалась, что Уилл может увидеть, когда отсылала к нему ФБР? Как сильно ранило ее предательство Лектера? Что он сделал? С виду у них было более чем все хорошо: одинаково холодные, здравомыслящие, оба не позволяли сердцу брать над собой верх. Идеальный союз двух состоявшихся людей. Даже почувствовав первые трепыхания симпатии к Уиллу, Алана смогла задавить их на корню, зная, что ничего хорошего не выйдет с нестабильным, травмированным человеком, и продолжила отношения врача и пациента. Она всегда поступала правильно. Насколько же Ганнибал раскрыл ее «потенциал», раз теперь она хладнокровно пустила Уилла в святая святых своей личной жизни?

Секс был для него проблемой. Даже чужой секс.

Первые опыты он начал довольно рано. После смерти отца он остался совсем один в санатории для душевнобольных. Что ему было терять? Здравый рассудок? Его и не было никогда.

Из молодых с ним в санатории жила Мажена, полячка, старше его всего на два года. Ее папа, бизнесмен, постоянно был занят в разъездах, и ему некогда было заниматься дочерью и ее наркозависимостью. Мажену ловили голышом в парке для гуляний, она трахалась с подсобными рабочими, когда попадались не совсем уроды, и несколько раз стянула лекарства из комнаты отдыха медсестер. Что удивительно, именно Мажена поверила ему сразу и безоговорочно, в отличие от врачей, которые на тот момент уже пару месяцев ставили на нем опыты и писали в научные журналы о его невероятном заболевании мозга.

Мажена достала ему циклодол, и они, истерически хихикая, заперлись в кладовке. Он впервые смог касаться живого существа дольше пяти минут: зарываться пальцами в волосы, сжимать теплую кожу, целовать и не слышать ее плача, крика, отчаяния. Мажене циклодол был нужен не меньше, иначе она с упорством барана взращивала в себе ярость, обиду на отца и ненависть к матери. Наркотики забирали боль и оставляли лишь чистую эссенцию радости, бьющую прямо в мозг. Цветные пятна под веками, память в дырах и ощущение, будто взлетаешь как перышко.

Так и повелось, что вся его сексуальная жизнь каким-то образом относилась к помутнению рассудка: от лекарств, наркотиков или алкоголя. Никогда на трезвую голову, только забывшись, только не в себе, только став не собой, он мог быть как обычные люди.

Словно приближаясь к спящему зверю, Уилл осторожно зашел в спальню Ганнибала, и без кровавой пелены на глазах она выглядела совершенно по-другому. Никакой страсти в цветовой гамме, будто за стенами сразу открывался океан: синий холод, матово-серый пол и грязно-коричневые стены.

Роскошная, удобная кровать была настолько огромной, что хватило бы на четырех человек. Ортопедический матрас, который даже не колыхнется, если сядешь на край. В изголовье кровати висело странное блюдо с зеркальным красным камнем, как кровавая луна. Снова оленьи рога в оформлении с каждой стороны рядом с японскими гравюрами символизировали парное одиночество и томление.

От Ганнибала можно было ожидать, что он развесит картины с эротическим сюжетом, благо их в японских цветных ксилографиях можно было найти предостаточно, но он предпочел монахинь, покидающих храм, самураев, сражающихся на крыше, вид на холм возле устья реки и толпу людей, проходящих через великие врата Шин-Ёшивара. Даже для Аланы это должно было многое сказать о человеке, который окружил свой сон и постель картинами быта Японии. Например, что его мало волнует плотское удовольствие.

Уилл обернулся на доспехи, которые были хорошо видны через открытую дверь прямо перед расписной ширмой. Они выглядели пугающе, будто из-под черного блестящего шлема на него смотрел дух воина. Защитник у последнего рубежа — места, где спал его хозяин. Последнее предупреждение, к кому именно явился незваный гость.

Уилл… завидовал.

Несмотря на похожий дар, Ганнибал смог не только влиться в общество, но и заставил это самое общество принять его с распростертыми объятиями. Показал, что он особенный, достойный из достойнейших, заставил пасть ниц перед своим обаянием, манерами и интеллектом, когда Уилл всегда побирался на задворках. Людям не нужно было спасение, им нужно было яркое представление, заманчивая тайна, изысканная шутка и фальшь.

Алана, женщина, которую Уилл безмерно уважал, выбрала Ганнибала. Выбрала образ, который ей показали и которого ей оказалось достаточно, чтобы отдать свое сердце. Выбрала эту чертову огромную кровать, чтоб ей провалиться. Сжимая кулаки от внезапного приступа ярости, Уилл отвернулся.

Он прошел к дальней двери и, включив свет, оказался в небольшой комнате с высоким зеркалом. Ганнибал уже месяц не появлялся в доме, но здесь его присутствие ощущалось сильным как никогда, будто он отошел принять душ и скоро вернется. Все по полочкам, ящикам, вешалкам, идеально наглажено и готово, чтобы надеть. Где-то между стопок с постельным бельем прятались ароматные мешочки с хвоей, лавандой и лавром, и без вентиляции в гардеробной витали приятные запахи свежего, чистого белья. Шелковые свитеры, костюмы-тройки — Уилл насчитал более семидесяти — большинство темных расцветок, однобортные, к ним рубашки пастельных тонов с манжетами на обычных или жемчужных пуговицах, галстуки почти все с рисунком жаккард и турецкий огурец. Дальше по ряду стояло множество пар оксфордов — начищенные до отражения, резко пахнущие кожей и тяжелым, сладковатым обувным кремом.

Принадлежности для бассейна лежали отдельно возле кожаной сумки. Странно, Уиллу казалось, если Ганнибал и выберет какой-то из видов спорта, то это будет бег. Он коснулся латекса, и видение отозвалось его именем. Что?

Лектером руководило любопытство, и он хотел физически примерить на себя то, что переживал Уилл в голове каждый день. И интерьер спальни был выбран по тому же принципу. Он открывал ночью глаза, и отблески уличных фонарей на стенах казались лунным светом, дрожащим на подводных скалах. Он хотел знать, что значит быть Уиллом Грэмом: каково растворяться в чужих эмоциях, отчего вода льется в окна его дворца памяти и почему Уилл сознательно остается на дне, во тьме глубин, а не выходит на свет к миру. Зачем он отсек себя от социума. И каково это так отчаянно, как страдающий от жажды в пустыне, нуждаться хоть в капле одобрения и безошибочно чувствовать омерзение и неприятие в чужих душах. Погружаясь в хлористую воду бассейна, ночью, один, Ганнибал хотел понять его.

Осторожно проведя рукой по рукаву одного из костюмов, Уилл вдруг заметил, что его пальцы изменились. Это была рука Аланы. Он испуганно отшатнулся, попав в теплые объятия.

— Любопытство сгубило кошку? — произнес голос Ганнибала у него прямо над ухом.

— Было интересно, насколько у тебя больше одежды, чем у меня, — ответила Алана, наслаждаясь его близостью.

Ганнибал смотрел над ее макушкой в глаза Уиллу.

— Какая грубость — заглядывать в чужое нижнее белье.

Уилл стыдливо опустил взгляд в пол.

— Я не должен был, — промямлил он и попытался покинуть гардероб и разорвать видение.